Возможно, уже в следующий понедельник разговоры о новой парадигме в кино станут общим местом. Во всяком случае, это ожидаемое и желанное событие, поскольку происходящее в современном кинематографе, уже требует своего артикулируемого входа в историю. В последние годы на экраны выходит все больше фильмов, в которых прописана сильная субъектность у главных героинь, но что самое главное — массовое кино теперь с академической точностью и порою в шокирующих деталях проявляет причины, по которым такая субъектность была невозможна ранее. Кинематограф определенно формирует новую норму, делая видимыми разные формы насилия над женщинами и общественные механизмы его толерирования, а также прописывая возможные форматы реакции на угнетение женщин. Многолетняя борьба западного феминизма за дискуссию о гендерном неравенстве, наконец, выходит на популярный уровень и уже ближайшее время общее понимание нового канона женской агентности может стать основой для будущих изменений в социальных структурах.

Среди множества примеров можно назвать несколько самых рейтинговых сериалов прошлого года, каждый из которых специфически подходит к теме о положении женщины в обществе. В антиутопичном сюжете “Рассказа служанки” представлено милитаристское общество с жесткой социальной иерархией и религиозным фанатизмом. Женщины здесь находятся в сексуальном подчинении, закон запрещает им работать, владеть собственностью и даже читать — их служба сводится к вынашиванию детей исключительно. Сама Маргарет Этвуд — автор одноименной книги, послужившей основой сценария, — называет свое творчество спекулятивной прозой, акцентируя внимание на том, что ее сюжеты задействуют смыслы и явления уже присутствующие в истории. Этот сценарий не кажется фантастическим, поскольку его устрашающее будущее строится на вполне реальных событиях прошлого и даже настоящего: сексуальное рабство и биополитика не являются чем-то новым — от контроля над рождаемостью до контроля над самой женщиной, которая в отдельных государствах считается собственностью мужчины, имеющего законное право распоряжаться ее жизнью на свое усмотрение. “Рассказ служанки” расшатывает уверенность в том, что развитые западные общества останутся в стороне от переизобретения фундаментализмов, но именно в этом контексте главный посыл сериала заключается в возможности солидарности для организованного сопротивления — и эта линия манифестирует настроение 2017 года, который свидетельствовал самые численные женские марши в истории.

Во втором примере — сериале “Охотник за разумом” — действие разворачивается в США 1977 года, когда в оборот ФБР вводится криминальная психология. Оба главных спецагента — мужчины (сценаристы также акцентируют внимание на ФБР как институте для белых мальчиков из хороших семей). Но две ключевые позиции в сериале отданы женщинам: через их подчеркнутую эмансипированность сериал критикует устоявшееся представление о зависимом и пассивном положении женщины в отношениях и обществе; в диалогах с ними прописаны вопросы репродуктивных прав и ранее непопулярные в массовой культуре проблемы женского здоровья; в интимных сценах неоднократно делается фокус на ощущения героинь.

Политики женского тела в истории массового кино было так же мало, как и в реальной жизни, где связанные с особенностями женской физиологии темы все еще являются маргинализированными [1]. Новая парадигма кино делает все женское тело видимым, а не только его эстетически привлекательную для мужчин сторону. Это новый язык, который исходит из фундаментального для американского кинематографа и феминистской философии дискурсе male gaze, характеризующего способ описания мира и женщин через призму восприятия гетеросексуального мужчины. Кино, будучи символическим отражением социальных структур, зачастую представляло образ женщины как красивый, но пассивный объект для мужского созерцания и наслаждения. В нынешнем же кинематографе, женщины, наконец, берут слово — их образы наделены агентностью и властью перекраивать картинку мира в соответствии со свободой своего выбора [2]. Male gaze буквально проговорен в одной из сцен “Охотника”, когда в коротком диалоге агенты ФБР предполагают, что кино и реклама подают образ женщины таким образом, что в реальной жизни это провоцирует насилие по отношению к ним. Это становится основой фильма, в котором экстремальный пример тяжелых убийств использован для критики нормализации насилия с мужской стороны.

Сценаристы не случайно обращаются к криминальной психологии, которая, равно как и распространение практик психотерапии, стала продуктом популяризации фрейдистских теорий. В психоаналитическом воображении нуклеарная семья играет ключевую роль в конструировании личности и является отправной точкой самости, местом начала ее истории. Феминизм был одной из главных политических и культурных формаций, адаптировавших терапевтический дискурс для критики насилия в семье [3]. О проблемах патриархального уклада зритель узнает из уст серийных убийц: их шокирующие девиации начинаются с того, что они сначала чувствуют себя униженными матерью, а затем не способными реализовать свои сексуальные проявления. “Правильный” порядок вещей они берутся восстанавливать силой.

Сюжет третьего примера — сериала “Большая маленькая ложь” — разворачивается в современности. На протяжении всего фильма зритель небольшими порциями узнает о жизни четырех главных героинь и этот пазл постепенно складывается в большую картинку: сериал не просто изображает домашнее насилие над женщинами как часть повседневности, он подчеркивает масштаб проблемы и то, насколько “природным” это может казаться [4]. Здесь также сделан акцент на построение новых отношений между женщинами, что является еще одной характерной составляющей новых сценариев. В отличие от многолетней традиции воспевания внутренней мизогинии, в которой женщины зачастую показаны соперницами в борьбе за мужское внимание, современное кино делает акцент на солидарность, в первую очередь потому, что практически каждая женщина в той или иной форме знакома с насилием и способна на эмпатийный ответ. В “Большой маленькой лжи” мы видим ситуативно стервозных мам, которые пытаются выжить детей друг друга из школы, но, узнав через правду о насилии, понимают свои общие позиции и вместе пытаются ему противостоять.

Нормализация и отсутствие соответствующего языка являются причиной, по которой женщины зачастую не могут распознать насильственные отношения либо не признаются в этом, поскольку боятся, что не найдут моральной или законодательной поддержки. В “Большой маленькой лжи” таким примером является Селеста, которая пытается объяснить избиения сексуальной игрой, и оправдывает мужа как замечательного отца. Работа с терапевтом помогает ей понять ситуацию и увидеть как свое угнетенное положение, так и боязнь из него выбраться. Страх оказывается вполне резонным, поскольку узнав о намерении Селесты пожить отдельно, ее муж снова теряет контроль, начинает психологические атаки и избиение. Это не новость, что слишком многие женщины не могут решиться выйти из насильственных отношений, поскольку боятся физической расправы. Увы, мы все еще не защищены от этого. Равно как и от публичного обвинения жертвы — со стороны мужчин и женщин, что приводит к терпимости и нормализации сексуально-агрессивного поведения и отсутствия наказания за него. Теперь же кинематограф берется называть вещи своими именами и выводить их за пределы нормального.

За последний год американская киноиндустрия стала символическим отражением социальных процессов и глобальной дискуссии о гендерном неравенстве. Скандал с Вайнштейном стал переломным моментом, после которого замалчивание систематического насилия над женщинами перестало быть нормой. Этому предшествовали протесты Черный понедельник в Польше, украинский флешмоб #ЯНеБоюсьСказати, и Марш женщин 2017, который стал самым масштабным протестом в истории США, собрав акции солидарности по всему миру. На этом фоне флешмоб #MeeToo и называния конкретных имен уже требовало реакции и действий, которые стали возможными только когда о проблеме заговорили носители власти — общественные деятели, представители институций, мужчины. Визуальная культура в это время обогатилась новыми символами: будь то розовая pussy hat или черный дресс-код на красной дорожке Золотого Глобуса — посыл женского сопротивления или солидарности находит свой выход в популярной культуре. Примечательно, что статистику кассовых сборов в США и Канаде за 2017 год возглавили три фильма, лидирующие роли в которых у сильных женских персонажей — это первый случай за последние тридцать семь лет с момента начала учета подобных данных.

В конце прошлого года на экраны вышел независимый фильм, который, возможно, уже в это воскресенье станет манифестацией духа времени и female gaze в современном кинематографе. Главная героиня подростковой драмы “Леди Бёрд” наделена агентностью, которая ломает стереотипное портретирование женщин — она не не является объектом, на который нужно смотреть. Она сама смотрит. И заявляет: “Леди Бёрд — это имя, которое дано мне мною” — что можно понимать не только как протест против имени, данного родителями, но и как метафору пересмотра всего, что прописано женщинам в культуре.

Съемки дебютной режиссерской работы Греты Гервиг, держались в секрете, отчего феноменальный успех “Леди Бёрд,” получившей самый высокий рейтинг в истории Rotten Tomatoes и номинацию на “Оскар” был особенно волнительным. За все девяносто лет истории Американской киноакадемии только пятеро женщин, включая нынешнюю номинацию Гервиг, были выдвинуты на премию в категории “лучший режиссер.” Математика проста: на каждую из этих пяти женщин приходилось почти девяносто номинированных мужчин. Значит ли это что женщины менее талантливы? В 1971 году искусствовед Линда Нохлин впервые завела разговор о том, что причиной отсутствия женских имен в истории культуры являются не гормоны и менструальные циклы, а институциональное устройство и образование — все, что происходит “с того момента, как мы вступаем в этот мир значимых символов, знаков и сигналов.”(5) Нохлин критикует само понятие появляющегося из ниоткуда гения и показывает, что для входа в историю в качестве великого художника нужны были образование, институциональная поддержка и положение в обществе, которых женщины были системно лишены.

Почти полвека спустя, мы, наконец, задаемся вопросом: чем измеряется талант в киноиндустрии, где женщинам все еще чаще отказывают в финансировании и где карьерные амбиции могут разом споткнуться о нежелание получать работу через кабинеты влиятельных мужчин. Популярная культура становится местом для маргинализированных ранее тем и теперь, наконец, указывает на масштабы неравенства и его причины. Мы подошли к моменту, когда дискуссии о равных возможностях могут обернутся практиками повседневности и, возможно, однажды уже не будет необходимости в борьбе равно как и не будет необходимости в гендере — останется только творчество. Жаль только, что Нохлин, ушедшая несколько месяцев назад, этот момент не увидит.

Дорогой читатель/ница,

работа над этим текстом заняла несколько дней писания и долгие недели сбора и осмысления информации. Если он был вам интересен и полезен, вы можете заплатить мне гонорар в виде одного доллара или любой другой суммы.

Syg.ma предлагает пространство для свободного высказывания, но здесь мой труд может быть оплачен только вами.

Спасибо!

Ася

Номер карты ПриватБанка: 4149 4393 1015 5944

Paypal: azdireva.asia@gmail.com

1. Лидером таких вербальных и визуальных табу, конечно, являются месячные и здесь стоит вспомнить, что прошлый год отметился небольшой медийной революцией. Кампания blood normal впервые показала красную, а не синюю жидкость в рекламе, где изображены различные социальные ситуации, из которых упоминание месячных обычно неловко исключается.

2. Cправедливо отметить, что сериал “Девочки” Лины Данем одним из первых разбил этот лед, показывая женское тело, не опосредуя его male gaze. Лина Данем использовала свое тело (если заимствовать легендарную метафору Барбары Крюгер “My body is my battleground”) как площадку для создания дискуссии о непопулярных темах из жизни современных женщин. В первой серии “Девочек” персонаж Данем Ханна Хорват произносит фразу: “Я думаю, что я, возможно, — голос моего поколения. Ну или как минимум просто голос.” — И не ошибается.

3. Eva Illouz, Cold Intimacies: The Making of Emotional Capitalism (Polity Press; 2007), 7-10.

4. Кавычки здесь указывают на политическое значение этого слова: в традиции западной мысли представление о том, что является “природным” сконструировано с позиций власти и таким образом всегда было убежищем несправедливости по отношению ко всему, что является “неприродным” и соответственно выходит за пределы “нормы.” Наиболее свежие соображения по этому поводу в Манифесте ксенофеминизма Laboria Cubonics.

5. Текст Линды Нохлин «Почему не было великих художниц» определил искусствоведческий дискурс феминизма второй половины ХХ века и является программным до сегодняшнего дня. <3