Ключевые слова: опыт массы, редукция к универсальному, упорядочение через стандартизацию, упразднение локального

Key words:, experience of masses,reduction to universal, streamlining through standardization, abolition of the local

Аннотация

Статья фокусирует внимание на теориях упорядочения городского пространства в эпоху модернизма, таких как: «Борьба с хаосом» и «модуль» Ле Корбюзье, «Преодоление масс» в теории чистых форм и конструкций Людвига Гильберзаймера,«Преодоление орнамента» Адольфа Лооса,«Высокомерие большого города» Георга Зиммеля. Классический модернизм разворачивает борьбу за чистую форму через конструкцию идеального «культурного концлагеря»--выявление чистых элементарных форм и отбрасывание всего исторического и локального. Сначала редукция до существенного, затем распространение по всему миру. Современное искусство и архитектура, напротив, распространяются глобально, не производя такой редукции к существенному и общепринятому. Уже рефлексия о переходе «от разрозненного многообразия к многообразию упорядоченному» Вальтера Беньямина и «Теория графов» Фридриха Киттлера намечает стратегию признания и глобального распространения частного, локального вне редукции к универсальному стандарту.

Absreact

Article focuses attention on theories of streamlining of city space during an modernismepoch, such as: “Fight against chaos” and “module of Le Corbusier‘s ", "Overcoming of masses’ in the Ludwig Gilberzaymer”s theory of pure forms and constructions, Adolf Loos’ «Ornament overcoming».

George Zimmel’s «Arrogance of the big city». The classical modernism develops fight for a pure form through a design ideal “a cultural concentration camp”, through descover of pure elementary forms and rejection of all historical and local. At first appears a reduction to essential, then distribution onto worldwide. The contemporary art and architecture, opposite to modernism , extend globally, without making such reduction to essential and standard. The reflection about moving “from separate variety to variety ordered”of Walter Benjamin and Friedrich Kittler’s “The theory of counts” plans strategy of recognition and global distribution of particular and local one without of a reduction them to universal standard.

С.Б. Веселова

ПРЕОДОЛЕНИЕ ХАОСА. ЖИЗНЕННЫЙ МИР МЕГОПОЛИСА В КОНЦЕПТАХ АРХИТЕКТОРОВ, ФИЛОСОФОВ И СОЦИОЛОГОВ НАЧАЛА XX ВЕКА.

Базисом для современной массовой культуры послужил город XIX века, с его технической революцией, ростом населения городов. Машинизация труда сделала ненужным ручной труд. В 1910 году появляется понятие урбанизм в теоретических и практических попытках представить город как высококомплексную машину и искусственную динамическую систему. Начиная с индустриальной революции, все области жизни описывались в терминах машины и продуктивности ее работы, а город представлялся разновидностью главной центральной машины.

Вместе с ростом фабрик население городов стремительно растет. День и ночь миллионы субъектов снабжаются энергией, материалами, питанием и информацией. Старые города расширяются, обрастая индустриальной периферией. Новые города возникают на базе близости к энергетическим источникам и наличию крупного производства. С началом XIX века сеть индустриального производства становится структурообразующей для роста и существования городов.

“Очевидно, что оборотная сторона любого городского строительства есть сеть” , — замечает Фридрих А. Киттлер. Особенно очевидно, по его мнению, это становится с переходом к индустриальному городу в XIX веке. “Долгое время города имели архитектурно выделенный военно-административный центр, занимающий главенствующее положение, подобно тому, как голова главенствует над телом, это что можно проследить на примерах городов древних высоких культур вплоть до барочных городов-резиденций: гора-крепость Акрополь, цитадель или замок. Только с первой индустриальной революцией прорвался этот нарыв на теле города, что в глазах Мумфорда решило новый облик города и сделало необходимостью с помощью чистых технологий организовать необходимость совместного проживания. Так появляется мегополис ”.

Появились принципиально новые в структурном отношении города. “С тех пор как города перестали быть отмечены кафедральными соборами и замками и перестали быть ограничены стенами и укреплениями, они превратились в сеть, будь то сеть переноса информации или энергии”. Однако замечает Киттлер, такая сеть уже существовала в досредневековой Европе. “Рим для того, чтобы превратиться из города в империю должен был перенять восточную систему сетевой доставки государственных сообщений: государственную почтовую систему Ахменидов”.

В теории графов есть два абстрактных элемента углы и ребра (края), из которых далее строятся все пространственные структуры: дома и звезды, узлы и мосты, круги и петли, местности, страны и карты стран. “Пространство, в котором развивается современный город и его структура, очевидно, является абстрактным пространством, где существуют только неизбежность топографического порядка, развертывание этой структуры показывает, что эта территория является просто поверхностью своей актуализации” . Это был генеральный поворот в картографии, в корне отличающий новый способ составления карт. Новый?! Однако уже в системе римской имперской почты существовали таблицы Пейтингериана, которые имелись на связных станциях почты, в них были расписаны все части империи как расстояния с севера на юг. Интересно, что эти карты, облегчающие транспортировку по стране, выглядели именно как таблицы, ни гор, ни морей там не было и следа.

Что же значилось в этих таблицах Пейтенгериана? Дороги между городами. Других важных для жизни сообщений страны, как акведуки, реки, как пишет Гельдерлин, римская государственная почта не замечала. Графически эти карты выглядели следующим образом: пограничные города были вершинами (углами) сторон, связной пункт почты — углом между двумя сторонами, в то время как Рим, к которому буквально “вели все дороги” образовывал вершину всех систем пересеченных дорог. Поскольку система дорог не была размечена никем другим кроме Пейтенгериана, довольствовались этой поверхностью графов. На ней ни один город не представлен плоским графом. В нем соединяются в нахлестку сеть с сетями. Город — это не здания: дворцы, соборы, палаты. Город это решетки, пересечение которых принадлежит одной и той же системе. Здесь речь идет уже не о геометрии прямолинейного Эвклидова пространства, а о топологии, о местах и соседстве. “Заметьте, что восприятие мест в корне отличается от восприятия изолированных объектов. Места плавно переходят в смежные места, тогда как объекты имеют четкие границы” (Аристотель).

Появление совершенно новых в структурном отношении городов требовало новых строительных решений. Возникает необходимость широкой массовой застройки, которая может быть возведена в достаточно короткие сроки. Интересно заметить, что именно на протяжении конца XIX –XX веков слова архитектор и строитель опять становятся синонимами (как это и было до эпохи Ренессанса). Перед архитекторами этого периода, прежде всего, стояла задача справиться с хаосом, который внес рост населения городов, увеличение транспортного движения, индустриализация и машинизация. Рассмотрим несколько программ преодоления хаоса городской жизни средствами архитектуры.

Корбюзье во многих своих текстах дает фундаментальную критику мегаполиса. Город представляется им как воплощение хаоса. Причины этого хаоса лежат, по его мнению, с одной стороны в увеличении транспортного движения, с другой — в индустриализации и машинизации. Старые города не в состоянии отвечать новым требованиям. Города больны. Их болезнью является их разрастание. К тому же их “разложение и гниение” делает больными людей, их беспорядок действует губительно. “Эпоха машин внесла замешательство в отношения людей, в их распределение на Земле, в их восприятие окружающего мира: более не сдерживаемая ничем концентрация населения, невиданное ранее брутальное развитие охватили ныне весь мир” . “Локомотив повлек за собой механизированные транспортные средства. Мир сошел с колеи. Сто лет ужаса и великолепия, раздавлености и освобождения живут в нас и сегодня, открывая нам глаза по мере нашего возвышения над этим хаосом. В суматохе происшествий, которая разрастается в наших головах, мы должны переоценить собственный масштаб и значение человека” .

Выходец из маленького города, Корбюзье, попав в Париж, ужасается обилию транспорта, отмечая, что авто заполнили все улицы, лишили их покоя и несут постоянные смерти и катастрофы. Другую причину хаотизации города он видит в увеличении его размеров и степени фрагментации. Восприятие бессвязных деталей ведет, по его мнению, к ощущению усталости. Это следствие “опыта хаоса”. “Многообразие проанализированных мной городов предоставляет картину хаоса. Эти города не соответствуют даже малейшим образом их назначению, которое удовлетворяет биологическим и психическим потребностям граждан”. “Если окинуть город с высоты птичьего полета можно наблюдать фрагментарные, разрозненные постройки XIX-XX веков, решенные лишь локальным образом без общей взаимосвязи” .

Корбюзье рассматривает город как концентрацию хаотических фрагментов, многообразие которых утомляет чувства. Он связывает здесь опыт хаоса и фрагментированного пространства с перегруженностью чувств. Прежде всего, он подчеркивает, что глаза устают при перегрузке раздражителями. Хаос впечатлений и отсутствие общей массы города. “Небо разрезано на куски, и каждый дом представляет своим убранством свой особый порядок. Кое-где встречающиеся прекрасные линии обречены на поражение общей разноголосицей. Город представляет собой картину бездуховности, неотвратимой индивидуализации, доведенной до крайности. Изнеможение: хаос” . Живописные кривые улочки затрудняют движение транспорта и быстро утомляют того, кто пытается в них сориентироваться.

Цель Корбюзье — новый порядок города. “Старый город возникал от случайности к случайности, он так сказать спланирован ослом, который точно не знает куда он хочет”. Но человек имеет цель, знает куда он хочет прийти, и тем самым планирует город по новым осознанным правилам. Правила планирования нового города Корбюзье заимствовал из градостроительного искусства классицизма, предшествующего разрушительному XX веку. Прежние города были спланированы как единство, с учетом целого. Их однообразная монотонность отвечает спокойствию духа, единству замысла и ясности принципов. Стандартизированные и типизированные элементы должны заместить хаос разрозненных фрагментов. “Там, где господствует порядок, возникает хорошее самочувствие” .

Господство хороших пропорций и употребление хороших форм поможет вновь воцариться порядку. Ключевой пункт этой аргументации — подчеркивание сознательной установки и рацио. Цель — достичь спокойствия, равновесия и ясности и привести разрушенный беспорядок к единству. Посредством “модуля” Корбюзье пытается развить универсальную систему соразмерности и пропорционирования архитектурных элементов. “Модуль” он называет “правилом масштабов”, которое исходит из пропорций человеческого тела и тем самым из законов универсума. “ Модуль — страховка против индивидуального произвола” .

“Человек создал порядок, измеряя. Для того, чтобы измерять от прибег к помощи своего шага, своего локтя, своего пальца. Установив порядок с помощью своих ног и рук, он создал масштаб, в соответствие которому приводились все произведения строительного искусства” .

Людвиг Гильберзаймер так же говорит о необходимости положить порядок в нарастающем хаосе. Одной из центральных тем его текстов является проблема “спланированного преодоления массы”. Преодоление массы, будь то масса людей, которые дрейфуют по большому городу, будь то масса продуктов потребления, который направляет на рынок массовое производство. Масса превратилась во всеобщую проблему этой эпохи. Опыт “массы” связан с проблемой “чужого”, так как масса приносит с собой анонимность, ведет к ощущению пустоты и незащищенности, к чувству фрагментарности, потере взаимосвязи вещей, утрате ориентиров, к “хаотическому опыту”. Отстроить и упорядочить этот социальный опыт Гильберзаймер пытается в области городского строительства, согласно универсальному правилу преодоления масс.

Опыт массы связан с жизнью в большом городе. Гильберзаймер считает хаос и “дезорганизацию” главными характеристиками большого города. В своей книге “Архитектура большого города” он представляет мегаполис как продукт случая, как то, что создает большой капитал, который находится в связи с капиталистическим производством и капиталистическим способом ведения жизни. Хаос по Гильберзаймеру “возникает из столкновения устаревшего города с сегодняшними техническими средствами”. “Смешение индустриальной и жилой областей становится проблемой транспорта. Хаотическое соотношение зонирования влечет губительные последствия. Никогда город не был подходящим местом для развития индустрии и транспорта, хотя они и существенно содействовали его росту” .

Задача Гильберзаймера — упорядочить мегаполис. До сих пор в культуре отсутствовал всеобъемлющий план, до сих пор мы имели дело лишь с обслуживанием “сиюминутных потребностей”. Сейчас же нужно найти рациональный способ упорядочения хаоса и образования форм. Преодолеть наводнение разрозненных фрагментов строительства XIX века должен помочь разум. Нужно вернуться к старой традиции, однако иначе чем это делает фальшивая романтическая реминисценция. Нужно создать новый город силами рационального инженерного мышления, целенаправленными действиями и точностью. Подобно Корбюзье Гильберзаймер был околдован текстами Ницше, которые он интерпретировал в своих как необходимость “подавить разнообразное” посредствам нового порядка планирования города, то есть он требовал, чтобы, принимая во внимание существующую хаотическую множественность, редуцировать отдельные элементы к их сущностям. “При подавлении разнообразного большие массы образуют всеобщие правила, или то, что Ницше имел ввиду под словом “стиль”: Закон и исключение рождаются из случая, причем исключения составляют лишь оборотную сторону медали. Только с помощью меры можно заставить хаос образовать форму”.

Гильберзаймер предложил разделить город на зоны. С помощью планирования архитектор надеялся спасти город от хаоса. Его твердой волей было спланировать город как функционирующий организм. “ Примером для архитектора был проект планирование Парижа Жоржем Хаусманом. Хорошая просматриваемость улиц и беспрепятственное движение были его целью, которую он пытался достичь рациональным упорядочением. Он восхищался планированием Нью-Йорка Ле Корбюзье и говорил: “Хаос в Нью-Йорке кажется преодолен”.

Метод Гильберзаймера заключается в отказе от какой бы то ни было сегментации зданий (будь то орнамент, декор или конструкция), лучше экстремально-упорядоченная структура зданий, создающая рационализированный порядок города. Старое искусство фасадов, которое он считал “Атрофией”, хочет пробудить видимость красоты и является для него “абсолютным китчем”. Этот балласт нужно выкинуть. Жилые здания нуждаются в типизации и серийной продукции. Нужно избегать при этом немотивированной сегментации: усложняющего фасады орнамента, который является “пустой формой”. При этом Гильберзаймер призывает к правдивости форм, к соответствию внешнего внутреннему.

Гильберзаймер понимает архитектуру как вещественное, покоящееся на принципах геометрии конструктивное искусство. Геометрические формы он рассматривает как идеальные. С помощью простейших кубических тел (куб, шар, призма, цилиндр, пирамида, конус) нужно создавать “формальную четкость”, которая может редуцировать строительные формы к “сущностным”. Подобно Корбюзье он хочет силой разума упорядочить хаос. Цель его — “чистый” рационализм, “чистая” структура и “чистая” конструкция, которые даны в его “Теории форм и конструкций”.

В то время как у Корбюзье и Гильберзаймера речь идет преимущественно об упорядочении большого города в целом, у А. Лооса — о порядке проекта здания и фасада, то есть об отдельных про-тектонических объектах. Так как Лоос пытался решать фасады своих зданий вне стиля, сформированного эпохой штучной работы, его здания вызывали много споров. Его попытки достичь простейшего решения образа фасада оказались, в конце концов, решающими для архитектурного порядка Модерна. Хотя его все более цитируемое эссе “Орнамент и преступление считалось выступлением против архитектуры того времени. Там, где появлялся Лоос, возникал всеобщий скандал. “Мой доклад ‘Орнамент и преступление’ привел в Мюнхене к скандалу, который учинили профессора из местной школы ремесел и искусств” .

В этом докладе он показывает связь между цивилизацией, татуировками и орнаментом. Он показывает связь орнамента с архаическими татуировками, которыми испещрены тела дикарей и говорит, что орнамент в облике современного здания так же нелеп как татуировка на теле современного человека. Более того, как нанесение татуировки на тело человека делает его преступником и дегенератом, так и орнаментирование тела зданий влечет к непредсказуемым последствиям. Движение к орнаментированию происходит из первобытного изобразительного искусства, которое едва ли можно рассматривать как современное развитой европейской цивилизации. Сверх того, степень развития любой культуры можно установить по тому, насколько много в ней употребляется орнамента. “Эволюция культуры есть одновременно отказ от орнамента на находящихся в ее распоряжении предметах”. “Мы должны преодолеть орнамент, мы должны прорваться сквозь него к гладкой поверхности”. К тому же он прослеживает связь между экономикой, здоровьем нации и орнаментом. “Орнамент — преступление против народного хозяйства, так как из–за него расходуются человеческий труд, деньги, и здоровье. Орнамент вредит национальному развитию”.

Ни потребность различать отдельное в массе, ни потребность в индивидуализации ввиду расширяющегося массового производства нельзя признать необходимыми. Ни различия в цветах, ни орнамент не подчеркивают современную индивидуальность. Напротив, отсутствие орнамента есть знак духовной силы развивающейся современной индивидуальности. В своих высказываниях Лоос ссылается на неумолимое наступление новой эпохи, на неприязнь к многообразию исторических форм. Он атакует криминализм орнаментальной маски, ибо за ней открывается хаос и дезориентация человечества. “Орнамент распространился до такой степени, что теперь почти каждый объект, даже ключ от туалета, оснащен орнаментом”. Разнообразию нужно придать рациональный порядок. Цивилизация порядка должна возвысится над низшими цивилизациями с присущим им варварским хаосом. Этот взгляд Лооса превратился в программу Модерна. От старых, набранных из штучных элементов фасадов стали отбивать орнаменты. Ранний модерн, возникший из Романтизма, совершенно переменил свой лик: югендштиль и экспрессионизм считались отныне не адекватными современности и должны были быть преодолены.

Изменение жизни во все более быстро меняющемся мегаполисе привело к появлению новых привычек, новых обычаев, новому способу восприятия и к изменению расположения “внутреннего” и “внешнего”. В перегруженном различными раздражителями и стимулами городе, человек терял привычные ориентиры этоса и веры. Феномен человека, чувства и восприятия которого измучены разнородными впечатлениями, становится темой для писателей и философов. Мы остановимся концепциях Георга Зиммеля и Вальтера Беньямина.

Георг Зиммель в 1903 году прочел свой курс лекций “Невротизация жизни в большом городе” . Он описывает наводнение человеческих чувств несметным множеством разрозненных впечатлений. Зиммель застал конец XIX века в Берлине. Он жил на углу Фридрих и Лейпциг штрассе — на пересечении транспортных артерий и испытал все изменения мегаполиса на себе: быстрый рост населения города, увеличение видов и потока транспорта, замену трамвая, который тянули лошади, “электрическим”. Согласно Зиммелю, для того, чтобы защищаться от всепроникающего наводнения разрозненного многообразия город развивает защитный механизм, а именно чистое/стерильное, целесообразное отношение вещей и людей. Восприятие работает как “презерватив” против “насилия большого города”. Против бомбардировки смыслов с вечно новыми, меняющимися способами выражения, помогает только “чистая целесообразность в отношениях людей и вещей”. Стремительная и непрерывная “смена внешних и внутренних впечатлений”, “стремительно проникающие друг в друга меняющиеся картинки рекламы при каждом переходе через улицу”, переживание темпа движения — все эти пронизывающие впечатления человек пытается преодолеть с помощью дистанции, что ведет к исключению любого иррационального, инстинктивного, суверенного импульса или поступка, к защите экраном сознания и рационализации действий. Межчеловеческие связи и способы отношений людей изменились: пунктуальность, решительность, точность приобретают все большее значение. Такие отношения людей ведут к двум противоположным, но тесно связанным друг с другом реакциям: сверх чувственности, также называемой неврастенией, и высокомерию. Эти “основной симптом времени” и “невроз” современности стали основой его теории Модерна. Чуть позже в психологии Стенли Мильграм разовьет концептуальное понятие современной психологии “перегруженность стимулами”. Он исходит из того, что нервная система может переработать лишь ограниченное количество информации или данных. Если пропускная способность восприятия изнурена, доступ к нервной системе блокируется. Тогда либо принимается ограниченное количество данных, либо на определенное время доступ данных полностью перекрывается. Это механизированное представление о восприятии можно критиковать.

Зиммель говорит о “Высокомерии большого города”, которое он считает результатом перегруженности восприятия множеством разрозненных впечатлений. Хотя Зиммель высказывает идею о том, что перегруженная чувственность сама вырабатывает рационализацию поведения в качестве механизма защиты, он разрабатывает не так механистически как Мильграм. Эта редукция разрозненных впечатлений скорее исходит из ницшеанского представления о “подавлении разнообразного”, которая была взята на вооружение архитекторами.

Тему защиты от перегруженности чувств впечатлениями развивал также Вальтер Беньямин. В статье “Опыт и оскудение” 1993 года он прослеживает связь современной архитектурой и потребностями человека “освобождаться от опыта”. Он основывается на планировании А. Лооса и Ле Корбюзье и связывает их архитектуру с изменениями потребностей человека этого времени.

Разбирая структуру романа, Беньямин показывает, как постепенно рассказ замещается информацией, а опыт переживанием. Все возрастает в цене сиюминутная сенсация, но все более обесценивается опыт и традиция. Модерн должен признать себя ответственным за изменение восприятия, за изменение потребностей, а архитектура является выражением этих изменений. Современная архитектура причастна к этому оскудению, к потере в серой массе стиля и взгляда на мир. Потребность людей в уходе от опыта является результатом передозировки информацией и разнообразием, от которых человек устает. “Информация поглотила все — культуру, человека, и довела их до изнеможения” .

В другом эссе “О некоторых мотивах у Бодлера” он говорит о защите от раздражителей как о принципе сохранения энергии. Речь идет о “способе функционирования психического механизма в сегодняшних условиях”. Текст строится на различии между “опытом” и “переживанием”. Он ссылается на эссе Фрейда “По ту сторону принципа удовольствия”. Фрейд выдвинул тезис, что передающийся по наследству след памяти и становление воспринимающего сознания неотделимы друг от друга. Согласно Фрейду, сознание, как таковое, вообще не воспринимает никаких следов памяти. Напротив, оно выполняет совсем другую функцию — функцию наделения смыслом (означивания), которая выступает в качестве защиты от раздражителей. Только шок в состоянии прорвать эту защиту от раздражителей. Фрейд говорит о травматическом шоке как о форме возбуждения, которая слишком сильна, чтобы экран сознания выдержал. Невротическое повторение шоковой ситуации позволяет пациенту овладеть ею. Чем больше доля шока в отдельном впечатлении, чем настойчивее осуществляет сознание защиту от раздражителей, чем более его успех в оперировании ею, тем менее входит оно в опыт, тем более удовлетворяет оно понятию переживания. Человек Модерна, согласно Беньяимину, — это человек, обманутый в своем опыте. Лишь “испуг от радости или (чаще) от неудачи, как результат шоковой реакции”, еще мог бы избавить человека от невротического повторения прошлого. Опыт имеет свои основания в культовых практиках. “Он возможен только в области культовых практик. Если он проникает за пределы этой области, он предстает в качестве “прекрасного”. “В прекрасном культовые ценности являются как ценности искусства” .

Постоянная шоковая реакция является “тренингом против насилия раздражителей”. Когда шоковое восприятие становится нормой, как в мегаполисе, то пробиться сквозь защитную оболочку, установленную против раздражителей, едва ли возможно. Тогда впечатления более не могут становиться опытом, а воспринимаются только в качестве переживания. В восстановлении такого способа восприятия раздражителей Г.Зиммель также видит процесс приспособления. Постоянное избыточное раздражение чувств ведет к тому, что все вещи воспринимаются в “одинаково матовых и серых тонах”, так что малые различия между ними вообще больше не могут быть восприняты. Из–за этого уравнивание в восприятии чего бы то ни было до “матовых и серых тонов” при ослаблении раздражающего потенциала никакое позитивное раздражение, как, например, радостное возбуждение, более невозможно. Это “притупление” нервной раздражимости, это “привыкание” ведет парадоксальным образом к тому, что “высокомерие” горожанина ищет новых раздражителей, которые в состоянии пробить защитную оболочку. Результат — жажда все более необычайных удовольствий и развлечений, страсть к быстрой смене впечатлений. Истощение нервной энергии и потребность в новых и новых необычных раздражителях тесно взаимосвязаны. Это предположение Г.Зиммель обосновывает на примере моды: “быстрые перемены моды указывают на меру притупления нервной раздражимости; чем более невротична эпоха, тем быстрее изменение моды, т.к. потребность в различных раздражителях, одним из носителей которых является мода, идет рука об руку с истощением нервной энергии”. Эта страсть ко все новым сенсациям, к новым стимуляторам, ставшая спецификой Модерна, говорит об оскудении души.

На место прежней надежности и достоверности религии становится смутное чувство напряжения и “дезориентированные поиски бытия”, “скрытое беспокойство”, что приводит к потере опор и ориентиров, к свойственному Модерну недоверию к стилю, вкусу, принципам, отношениям. Все это проявляется в культе нового, в прославлении актуального. Вместо традиционных, значение приобретают динамические, постоянно меняющиеся ценности. Постоянные изменения ведут к обостренному чувству настоящего.

Понятие, которое наиболее точно характеризует Модерн, — это понятие контингенции. Контингенция — есть то, что могло бы быть иначе. Она символизирует амбивалентность Модерна. Преимущество жизни и отношений эпохи Модерн лежит в освобождении от традиционных норм и ценностей, что ведет к большей возможности выбирать. Свобода означает здесь свободу отдельного, индивидуализированного субъекта. Последствия этого — экстремальное недоверие, которое может превратиться в страх, страх пред выбором, например, ошибиться при выборе или упустить шанс. Результат индивидуализации субъекта — экстремальное повышение возможности выбирать, что означает также все большее обесценивание социальных и личностных связей, которые удерживают структуру общества постоянной. Эмиль Дюркгейм называет это опасностью “социального хаоса”, вызванного предельной индивидуализацией и разрывом традиционно установленных связей. Обычно свобода субъекта огранличена разными социальными связями, в которые он включен. Когда сеть социальных связей ослабевает, степень свободы субъекта увеичивается. Но возникают новые зависимости, что означает, с другой стороны, потерю свободы из–за потери доверия, которое могло бы гарантировать прежняя система. Сегодня диффузные социальные зависимости ведут к дальнейшей дезориентации. Во время прежних отношений власти было понятно, кто от кого зависит. Сегодня же все менее ясно, кто от кого и при каких обстоятельствах может становиться зависимым.

Список Литературы

Fridrich A. Kittler. Die Stadt ist ein Medium. /Mythos Metropole. Suhrkamp. Frankfurt/M.,1995.

Gilles Deleuze/Felix Guattari, Capitalisme et schisophrenie. Paris., 1980.

Le Corbusier. Charta von Athen. // Texte und Dokumente, Kritische Neuausgabe von Thilo Hilpert. Braunschweig-Wiesbaden., 1984.

Hildebrandt H. Le Corbusier. Staedtebau. Stuttgart-Berlin-Leipzig., 1929.

Hilberseimer L. Entfaltung einer Planungsidee. Berlin-Ftankfurt-Wien., 1963. Loos A. Ornament and Verbrechen. Fortrag 1908.// Saemtliche Schriften. In 2 Bds. Wien-Muenchen,. 1962.

Simmel G. Bruecke and Tor.// Die Grossstaedte und Geistesleben. 1903// Individuum und die Freiheit. Frankfurt., 1957.

Milgram S. Das Erleben der Grossstadt. Eine Psychologische Analyse.// Zeitschrift fuer sozialpsyhologie. Stuttgart 970. N1.

Benjamin W. Erfahrumg und Armut.// Illuminationen. Suhrkampf Verlag. Frankfurt., 1955.

Benjamin W. Ueber einige Motive bei Baudelaire.//Illuminationen. Suhrkampf Verlag. Frankfurt., 1955.