Этот человек всегда смотрел вверх. Его взор дышал злобной уверенностью. Когда-то его сравнивали с буридановым ослом. Никто уже не помнит, кто их сравнивал.

Человек считал себя сложнейшим инструментом. Он представлял, как выкачивает из живых их души. С детства он чувствовал значимость своего предназначения и важность собственного наследия. Вот только было ли у него детство?

Он любил представлять, как умирает. Воображал, как духовная оболочка слезала с него, подобно древней чешуе, освобождая божественную сущность. Его мучали грезы о безвременье.

Вся его жизнь, все его действия направлены на то, чтобы впитать в себя бесконечную эссенцию жизни, включающую в себя: страх и страдания, радость и счастье. Он поглощал эмоции и мысли, с твердой уверенностью в свое предназначение.

Он — инструмент, он — губка, которая впитает воду всех рек, со всей скверной и кровью. Он — фильтр, который дистиллирует лаву преисподней и воздух райских кущ, даст элементалям вселенной оболочку, упорядочит хаос и создаст то, что будет будоражить сознания смертных.

Так он станет ближе к Господу, возьмет на себя его роль, поравняется с ним, поднявшись по винтовой лестнице из собственных творений. Его шаткая конструкция будет шататься, извиваясь как кобра, перед мертвым взором Колоса, возвышающегося над Машиной для свиней.

Он заглянет в пустые глазницы Колоса и закричит. Закричит так громко, что впервые услышит свой собственный голос. Даже не голос, а детский визг, никчемный лепет, несвязный бред сумасшедшего. Он не поверит в собственные слова, которые польются из него как кровавая рвота. В слова, которые были его смыслом, в которые он верил и которые держал до этого дня, храня загробное молчание.

Пустой взор Колоса заставит его бояться и плакать. Воск потечет из его глаз и его лицо начнет таять. Перед своим концом он вспомнит, как заставлял себя чувствовать боль с одной лишь целью — набрать материала для создания собственного ни на что не похожего мира, где он воссоздаст вселенную из памяти и сделает ее не менее реальной, чем вся окружающая действительность.

Он — переносчик жизни, должен созидать и запоминать, страдать и ждать, впитывать и выжимать, только, чтобы самому создавать. Исключительно настоящие чувства и искренние эмоции — фальшь недопустима, иначе конечный продукт будет мертвым. И самое главное — никогда не забывать, что он лишь инструмент.

Но человеческое нутро поборет божественное начало, не оставив и шанса на святое возвышение над себе подобными. Любовь к созиданию мира перерастет в ненависть к визжащим свиньям, которые кричат о вечном заключении только завидев прутья клетки, к границам которой не смогут подобраться даже за всю свою жизнь.

А ведь управлять эмоциями было так легко: любить только тех, кто дарует боль, смеяться громче грома, чувствуя первобытный страх. Собирать с окружающих душ материалы для создание единственного, что имеет значение — своего мира полного очищающего страдания. Мира жестокого, но честного, находящегося вне видимости этих маленьких черных глаз, смотрящих из вязкой тьмы.

Спрятаться в этом углу иллюзорной жизни от безумного рокота Машины для свиней, которая перемалывает истерзанные болезнями туши на протяжении многих лет. Он осквернил накопленную эссенцию своей ненавистью, ленью и слабостью, его любовь порождала тесную связь со зловонными биомассами. Он был задавлен тысячью тел, а выбравшись — остался в одиночестве, о котором ничего никогда не знал.

Человек помнил, как одиночество порождало зависимость и ядовитую боль. Агония одолевала покрытую язвами душу — тогда он неожиданно для себя понял, что эта та боль, которую он всегда искал. Кристально чистая, ноющая боль. Человек пил ее как лекарство, чувствовал вкус соли и запах гари, но был счастлив, ведь он снова чем-то наполнил свое нутро. Он считал, что нашел главный элемент, который объединит все компоненты и начал строить огромную винтовую лестницу, чтобы взглянуть в пустые глазницы Колоса и рассказать историю о Машине для свиней.

Человек рассказал о богомерзком вольере для грязного скота, в центре которого тянулся к небу слепой великан — некогда великий, но потерявший веру Создателя и лишившийся блаженства созидания. Мертвая статуя среди проржавевших механизмов, находящихся в постоянном движении и паровых труб, смог которых застилал эпический силуэт титана с пустыми глазницами, не давая прохода даже свету свечи.

Человек собирал всю красоту этого падшего мира, соскребая с закоулков пошлых сознаний крупицы живого. Выплавлял из добытого материала сплав и из слитков прокладывал ступень за ступенью к небесам. Тянулся только для того, чтобы увидеть лик Колоса, возвысившегося над машиной для свиней, как некий древний Бог, но безмолвно следящий за всей этой бессмысленной вакханалией и животной злобой, которой не было видно конца.

Когда человек взглянул в это мертвое лицо и закричал — тогда он понял, что пустота давно обволокла его душу, что калейдоскоп эмоций был окрашен в тьму и все его попытки найти смысл или придумать предназначение — всего лишь жалкое желание получить отклик за добродетель, желание быть любимым, хотя бы за попытку, заведомо бесполезную, что-то изменить. Желание движимое таким же эгоизмом, как и влечение животных к сексу. И вся благодетель, весь альтруизм разбиваются на мельчайшие осколки, только при осознании простейших истин человеческой природы.

Внизу конвейер Машины перемалывал туши, превращая их в желеобразную субстанцию, состоящую из раздробленных костей и нашинкованных внутренностей свиней. В момент когда лицо человека начало таять, когда вся его прогнившая вера рухнула под тяжестью собственного лицемерия — механизм остановился и скрежещущий грохот вместе со зловещим гулом, сменились оглушающей тишиной. Лишь на какой-то миг, длившийся то ли вечность, то ли не происходивший вообще.

Тогда свиньи издали безумный, ни с чем несравнимый визг, полный злорадства и презрения к человеку, что искал здесь свет. Даже когда стальной пресс Машины сдавливал их тела и внутренности вылезали из глазниц — их визг не был настолько чудовищным, как сейчас. Когда свиньи получали величайшее удовольствие в пожирании или совокуплении друг с другом — их визг не был так сладок, как сейчас.

Человек отвернулся от лика Колоса, посмотрел вниз на бесчисленное множество грязных туш среди гигантских ржавых конструкций. Рот его слипся от воска, но он открыл его разрывая собственную плоть и закричал снова, глядя вниз на тысячи мерзких созданий, еще смелее и громче, сквозь смог и пепел.

Он не мог смириться с поражением и кричал, чтобы обрести смысл. На секунду его безумная речь показались ему истиной, все накопленное им обретало структуру — настоящую, крепкую. Он порвал свои веки, чтобы видеть. Он продолжил вопить, но визг не стихал, свиньи не хотели слушать, они хотели показать свое безразличие, с насмешкой провожая каждое слово оратора свыше, чья речь эхом пролетала над Машиной для свиней. Но он не мог замолчать и свиньям со временем уже не хватало сил и ума, чтобы сохранить свои иллюзии. Они устали.

День и ночь они пытались завести Машину, чтобы ее грохот заглушил голос человека с восковым лицом, что вещает им с огромной винтовой лестницы. Но машина стояла без движения, а оратор Колоса не замолкал. Со временем смех свиней был все тише и неестественней. Монотонный хохот казался теперь чем-то зловещим и безумным. Глупость возведенная в абсолют, которая пугала намного больше чем самая жестокая и бесчеловечная ненависть, отражалась в этих жалких существах, бродивших по закоулкам огромной Машины и нескончаемо хохотавших, ради того, чтобы обмануть себя.

Выдавливаемый свиньями хохот раздавался эхом по пустым залам машины, стены которой покрывала ржавчина и запекшаяся кровь. Они закрывали уши друг другу грязными копытами, по которым ползали черви. Они плакали, но продолжали пытаться насмехаться над услышанным.

Человек говорил все громче и убедительней, обличая мир, который они создали. С его лица капал воск, растекаясь по ступеням и перилам лестницы. Капал так долго, что у лестницы появились ограждения и она начала приобретать форму башни. А Колос все также стоял позади воскового монолита, мертвая статуя без глаз возвышалась над Машиной для свиней и пропавший смог позволил разглядеть ее чудовищные размеры и величественность.

Безмолвный, мертвый гигант стоял позади человека и будто придавал ему сил. Он больше не смотрел в пугающие его пустые глазницы, он смотрел туда, где его слышали и боялись. А он уже не боялся ничего. Он остановил Машину для свиней и развеял смог. Теперь он больше не страдал, но страдали все остальные — жители Машины, несчастные и безумные. Но человеку было наплевать, его эгоизм питал его, он больше не думал о предназначении и смысле. Он нашел себя. Он был счастлив.