в настоящей главе д и г деконструируют главные постулаты лингвистики с последующим произведением размашистого мазка по общей картине имманентной планировки мироздания.

первый постулат: «язык мог бы быть информационным и коммуникативным».

прежде всего, говорят д и г, язык создан для того, чтобы внушать повиновение. мы видим это повсюду. из уст, к примеру, полиции и правительства то и дело, неистовым потоком испускаются неправдоподобные и очень сомнительные истины, но которые, тем не менее весьма прямолинейно и бесповоротно заявляют о том, что должны быть соблюдены. значительную часть языка занимают приказы и вердикты. д и г приводят результаты лингвистических исследований шпенглера, пришедшего к похожим выводам. что большую часть форм речи составляют команды, свидетельства повиновения, высказывания, вопросы, утверждения или отрицания, крайне короткие фразы, командующие жизнью и неотделимые от предприятий и крупномасштабных работ: «готов?» «да». «вперед». д и г пишут: «информация — лишь строгий минимум, необходимый для испускания, передачи и соблюдения приказов как команд». кроме того, д и г постановляют, что правила грамматики являют из себя, прежде всего показатели власти и лишь после пройденного этапа по утверждению себя как властной инстанции, становятся синтаксическими показателями.

«язык — не жизнь, он отдает жизни приказы; жизнь не говорит, она слушает и ждет».

д и г далее вводят в свою терминологию представление об элементарных частицах языка, называемых — «словами-порядка». слова-порядка — это функция-язык, функция, соразмерная языку, говорят нам д и г. «если язык, как кажется, всегда предполагает язык, если мы не можем зафиксировать нелингвистическую точку отсчета, то именно потому, что язык не располагается между чем-то увиденным (или почувствованным) и чем-то высказанным, а всегда движется от говорения к говорению. в этом отношении мы не полагаем, будто рассказ будет состоять в сообщении увиденного, скорее он в передаче услышанного, того, что сказал вам другой. слушаем — говорим». то есть, язык движется по траектории «из уст в уста» и артикулирует информацией состоящей из сообщений о том, что кто-то, когда-то сделал или сказал. он призывает к действию и социальной ответственности, посредством использования слов-порядка.

«отношение между высказываемым и действием является внутренним, имманентным, но оно — не отношение тождества».

в газетах или новостях нам сообщают бесчисленное слов-порядка, спаянных между собой минимальным количеством слов-информации. в таком виде, язык не представляет из себя коммуникативную сеть, предназначенную для незамысловатой передачи информации от одного актора к другому, а, в сущности, ризоматическую цепь по транспортировке одного слова-порядка между участниками общей машинной мануфактуры. таким образом, нет и никогда не было никакого индивидуального высказывания. любое высказывание всегда принадлежало общей коллективной сборке, внутри которой каждый сообщается за счет языка, практически полностью монополизированного словами-порядка. однако, стоит подметить, что индивидуальное высказывание, все–таки может иметь место, но лишь в той степени, в какой его наличие было санкционировано безликой коллективной сборкой.

далее, нам необходимо понять, из чего состоят имманентные языку действия, которые, в свою очередь создают слова-порядка. эти действия определяются совокупностью бестелесных трансформаций. для начала рассмотрим тип телесной трансформации и потом по аналогии разберемся с бестелесной. д и г приводят пример с оголтелым террористом, взобравшимся на борт самолета, в сумашестве размахивающим своим оружием во все стороны. такое действие является телесным или же просто действием. преступник может стрелять пистолета или кричать во всю глотку на людей и его действия можно будет с полной уверенностью назвать телесными. а вот когда самолет, захваченный бандой террористов переходит из состояния «тела-самолета» в «тело-тюрьму» или же, когда пассажиры самолета объявляются заложниками террористического акта, то такие трансформации являются в сущности бестелесными. мгновенныый символический переход тела из одного состояния в другое, как на суде, с вынесением подсудимому окончательного приговора является бестелесным. д и г заключают, что природа высказываний слов-порядка полностью зиждется на трансформациях бестелесного типа.

суммируя, можно сказать, что д и г не считают язык коммуникативным инструментом.

язык — это не жизнь, он дает жизни запросы.

второй постулат: «нужно, чтобы существовала абстрактная машина языка, не обращающаяся ни к какому «внешнему» фактору»

иными словами, постулат гласит, что между языком и внешним миром нет ничего общего.

здесь все начинается с задания лингвистического дуализма: содержания и выражения (формы). д и г говорят, что обе из составляющих лингвистической формализации (содержание и выражение), вовсе друг другу не противостоят. сами д и г уже говорили о взаимной балансировке этих двух составляющих и их постоянном взаимодействии друг с другом в предыдущей главе. если вкратце, то содержание и выражение, в сущности не находятся в строгой оппозиции друг другу, каждая из них существуют взаимосообщаясь одна с другой. между ними нет никакой строго очерченной границы и более того, они расположены на одной горизонтальной плоскости. «мы не можем установить первенство выражения над содержанием, и наоборот. иногда семиотические компоненты более детерриторизованы, чем материальные, а иногда наоборот. преступное действие может быть детерриторизующим в отношении существующего режима знаков (почва взывает к отмщению и рушится под ногами, моя вина слишком велика); но знак, выражающий акт осуждения, может, в свою очередь, быть детерриторизующим в отношении всех действий и реакций («ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. тебя даже не смогут убить». таким образом, любая лингвистическая конструкция, включенная в ризоматическую связь, при чередующихся процессах детерриторизации относительно друг друга, неизбежно будет аффектировать одна другую, а соответственно и «внешние» факторы действительности.

д и г говорят, что может возникнуть ошибка в вере в то, что форма (выражение) является самодостаточной по отношению к лингвистической системе языка. может произойти мыслительная оплошность, якобы «она [форма] была бы наделена добродетелью порождать семантику и заполнять, таким образом, выражение, тогда как содержание низводилось бы до произвольности простой «референции» (перечесления, характеристики), а прагматика — до экстериорности нелингвистических факторов». однако это не так. «именно то, что есть общего у всех этих предприятий, должно устанавливать абстрактную машину языка, но — конституируя такую машину как синхронную совокупность констант. мы не станем возражать против того, что так понятая машина слишком абстрактна. напротив, она недостаточно абстрактна, она остается «линейной». она остается на промежуточном уровне абстракции, позволяющем ей рассматривать, с одной стороны, лингвистические факторы сами по себе, независимо от нелингвистических факторов; а с другой, рассматривать эти лингвистические факторы как константы. но если проводить абстракцию дальше, то мы с необходимостью достигаем уровня, где псевдоконстанты языка уступают место переменным выражения, внутренним для самого высказывания; тогда эти переменные выражения уже неотделимы от переменных содержания, пребывая с ними в бесконечном взаимодействии».

третий постулат: «нужно, чтобы имелись константы или каузальное универсалии языка, позволяющие нам определить его как однородную систему»

в начале, д и г приводят основные положения, или же, как их называют сами д и г — инварианты, которые позволяют лингвистике претендовать на статус научности: 1) константы языка (фонологические, благодаря коммуникативности; синтаксические, благодаря трансформативности; семантические, благодаря генеративности); 2) универсалии языковой деятельности (благодаря разложению фонемы на отличительные черты, синтаксиса — на базовые компоненты, а сигнификации — на минимальные семантические элементы); 3) деревья, связывающие между собой константы и бинарные отношения на всей совокупности деревьев (см. линейный древовидный метод Хомского); 4) компетенция, в принципе соразмерная языку и определяемая грамматически правильными суждениями; 5) однородность, касающаяся как элементов и отношений, так и интуитивных суждений; 6) синхрония, которая восстанавливает «в-себе» и «для-себя» языка, непрестанно переходя от объективной системы к субъективному сознанию, кое опасается такой синхронии по праву (по праву самого лингвиста).

задачей д и г здесь предстает разрушить скрепы этих незыблемых постановлений лингвистики и показать отсутствие каких-либо центральных универсалий или однородных систем у языка, как следствия, лишить лингвистику эфемерной научной ценности (но это уже, по большому счету лишь побочный эффект).

мы можем оттолкнуться от заданного д и г примера, примера изучения одного из диалектов английского языка «black-english», вопрос о специфики которого разворачивается в рамках дискуссии хомского и лингвиста лабова. в определенный момент дискуссии, как сообщают нам д и г речь заходит о том, «чтобы даже не придерживаться стандартного английского языка, ибо, даже если лингвист изучает black-english или английский язык гетто, он стоит перед обязательством высвободить стандартную систему, гарантирующую постоянство и однородность исследуемого объекта (как говорится, никакая наука не может поступать иначе)». лабов хочет освободиться от «нормальной» лингвистической методологии изучения языка, дабы заполучить более свежие резульаты исследования. таким образом, «хомский делает вид, будто верит, что лабов, утверждая свой интерес к переменным чертам языка, фактически помещает себя в прагматику, внешнюю к лингвистике. у лабова, однако, иное намерение. когда он освобождает линии присущей вариации, он не усматривает в них просто «свободные варианты», касающиеся произношения, стиля или несущественных черт, кои пребывают вне системы и позволяют существовать однородности системы; а также он не рассматривает их как фактическую смесь двух систем, каждая из которых была бы по-своему однородна, как если бы говорящий переходил от одной системы к другой». он отвергает альтернативу языка black-english, отменяя строгую связь между стандартным английским языком и языком black-english. лабов перестает рассматриваемый им язык как неумолимо зависимый от «родительского» языка. лабов приводит пример говорения чернокожего парня, в речи которого он услышал 18 или 20 переходов от black-english’а к стандартному. в связи с этим, д и г задают вопрос, что, не зависит ли постоянная речевая вариативность от чистой случайности? «не следует ли признать, что любая система пребывает в вариации и определяется не своими константами и однородностями, а напротив, изменчивостью, чьи характеристики постоянны, непрерывны и регулируемы крайне особым образом».

далее, д и г вводят понятие стиля, говоря вместе с тем, что он может быть самой естественной вещью в мире, ведь стиль, говорят д и г — это способ непрерывной вариации. к примеру можно взять любимых писателей делеза: кафку, беккета, герасима лука, жана-люка годара. и заметить, что каждый из них находится в ситуации определенного двуязычия: кафка — чешский еврей, пишущий на немецком языке, беккет — ирландец, пишущий одновременно на английском и на французском, лука — румынского происхождения, годар — и его желание стать швейцарцем. «это — то же самое, что заикаться, но заикаться в языке, а не просто в речи. быть иностранцем, но в своем собственном языке, и не только тем, кто говорит на чужом языке, а не на своем. быть двуязычным, многоязычным, но в одном и том же языке, даже без одного и того же диалекта или наречия». именно тут, говорят д и г стиль создает язык. от этого момента язык становится интенсивным, непрерывно варьирующимся, ничего не скрывающим, но в то же время загадочным и неизведанным.

пруст однажды сказал:

«шедевры написаны на своего рода иностранном языке».

последний постулат: «язык мог быть исследован научно лишь в условиях стандартного или главного языка»

с самого начала д и г решительно заявляют о том, что любая стандартизация языка, имплицитно, являет из себя могущественный политический инструмент по массовому подчинению языковых потребителей единой воле. они говорят, что лингвист, невинно ссылающийся на науку, напрасно совершает потуги по снятию с себя ответственности. ведь далеко не первый раз, под эгидой благоденствующей науки, посредством речевых ресурсов, ученые контрабандой провозили властные инициативы подчинения и тотализации. также и знаменитое дерево хомского ориентированы на то, чтобы смыкать тугие связи между речевыми единицами и переменными власти. кроме того, соблюдение грамматических нормализаций, маркируется д и г как индикатор готовности послушника к подчинению социальным законам.

далее д и г пытаются, насколько это возможно, размыть разграничивающие иностранные друг другу языки барьеры. к примеру, упомянутый ранее black-english обладает собственной грамматикой, которая не определяется «как сумма ошибок или нарушений по отношению к стандартному языку». более того, языки империалистского масштаба, такие как английский или американский существует за счет благодетеля всех языковых меньшинств мира. они существуют благодаря обильному вбиранию в свои структурные тела кусочки всех существующих речевых систем, вмещающихся на горизонтальной плоскости земли. black-english, по этой логике, принуждает язык нью-йорка меняться до неузнаваемости. следовательно, «родной» язык, таким образом теряется в вариабельности и теряет свой опорный стержень в виде устойчивого и стандартизированного языка. «нью-йорк стал городом почти без языка», говорят д и г.

мы можем заключить, что каждый из языков имеет аутентичные составные части, «хомский может сказать, что даже малый, диалектный язык или язык гетто не поддается исследованию вне условий, которые высвобождают из него инварианты и устраняют «внешние или смешанные» переменные; но лабов может ответить, что язык — даже главный и стандартный — не поддатся исследованию независимо от «присущих ему» изменений, которые как раз и не являются ни смешанными, ни внешними. вы не достигнете однородной системы, каковая не была бы — еще или уже — обработана имманентной, непрерывной и урегулированной вариацией». далее приходи к заключительному выводу, что по логике д и г, каждый из языков имеет аутентичные составные части, замыкающиеся сами на себе представляющие самодостаточную, специфическую структуру означающих, присущих конкретному языку.

последующие и уже вышедшие эпизоды дайждеста по «тысяча плато» в телеграме у автора