Алекс — 23-летний художник из Киева, который последние два года документирует последствия российского вторжения в Украину. Сейчас на платформе art to help идет продажа его фотопринтов из серии "Окна войны" — стекол, разбитых после обстрелов. Все средства от продажи будут распределены между автором и фондом Zeilen van Vrijheid, который закупает и доставляет в Украину машины скорой помощи. На этих страницах — рассказ Алекса о войне, карьере художника, волонтерстве и потере дома.

«В начале полномасштабного вторжения я думал, что мне нужно будет взять в руки оружие и защищаться. Тогда Киев окружили по области, по городу поползли слухи, а в километре от моего дома был штаб ЗСУ, окопы, баррикады, какие-то неземные орудия дальнего боя — этим военным нужна была поддержка, и так я получил свой первый волонтерский опыт. Я открыл сбор и запостил его в инстаграм, и мои друзья из Европы, Беларуси и даже россии скинули много денег. Я нашел мужика с тачкой на дизеле, и вместе с ним мы ездили собирать по людям то, что попросили военные — топоры, лопаты, ковры, теплые вещи, спальники, карематы; я тогда из своего дома тоже забрал все полезности для военных. За время моего волонтерства бывало разное — один раз гражданский грубо наставил на меня ствол, и мы поругались. Но в основном, люди были невероятные.

Помню, как первый раз приехал к военным: мы вышли из машины, возле посадки стоит огромная пушка, рядом валяются отстрелянные гильзы внушительного размера, они насыпаны такой горой, метра три в высоту. Рядом сидят два парня абсолютно молча, смотрят в никуда. Мы услышали разговор командира с военным помоложе: "Пане… будь ласка лягте поспіть, вам треба спати, ви вже з ніг впадете", відповідь командира: "Та не можу я спати не можу коли тут мої люди як я можу спати". В общем, все как в фильме, обстрелы круглые сутки и ощущение, что сейчас что-то произойдет. В штабе мирно спали парни, обнимая автоматы. Там же я отдавал им одежду, смотрел, как они надевают модные куртки и прыгают обратно в окопы, радуясь, что не будет холодно. Были мужики, которые спиздили чей-то камаз и руками толкали его, чтобы перекрыть дорогу на Киев.

А потом было принято решение покинуть дом.

Первый день мы (мама, покойная бабушка, брат, его жена и ребенок, 4 кота, 1 собака) ночевали в заброшенном доме на краю села, где не было света и дверей. Было очень холодно, но соседи принесли горячий чай, еду, забрали женщин и детей на ночевку, а мы с братом и собаками остались там. Утром брат уже получил повестку, и мы попрощались, я поехал автостопом в Луцк, а потом во Львов, потому что там я знал больше, чем 1 человека. Так я стал "беженцем" в своей стране. Я жил в мастерской моих друзей-художников на старом заводе, который теперь просто рент-плейс. Без жилья и работы не знал, куда себя деть, да и никто ничего не понимал. Мы просто волонтерили, ребята варили еду, мы грузили фуры с гуманитаркой.

В целом, кроме ракет нам ничего не угрожало, но страшно было очень. Я стал просто принимать решения случайным образом, с расчетом на то, что скоро придется умереть. 

Моя первая выставка прошла на том же заводе, там устроили рейв и пригласили художников. Я сделал стеклянный стенд, буквально из говна и палок. Центром экспозиции стали мертвый путин и портрет лукашенко в крови. В результате собрали 50к грн и куда-то отправили. Не думал, что именно так я начну свою карьеру. Как говорит мой любимый писатель: "Это простой способ сделать жизнь более сносной — быть сопричастным творчеству". 

Это все, что я могу сказать о начале… Дальше — поиски истины, конца, бесконечные сборы денег, постоянные смерти друзей или знакомых. После деоккупации я сразу вернулся, дом остался целый, и собака, которую мы оставили соседям (всех животных и людей взять с собой в машину не получилось), была жива. 

От Бучи и Ирпеня наш дом отделял лес и ЗСУ, которые не давали россиянам пройти дальше. Эти города так сильно бомбили, что мне казалось, там все уже сравняли с землей. По нам тоже вели много обстрелов, но это не сравнить с тем, что было там. Мы поехали туда увидеть все своими глазами. За пару дней мы научились спать, подпрыгивая на кровати от постоянных залпов. Не знаю, байка это или нет, но говорили, что у россиян есть игра — напиться и стрелять из пушки: пьяного раскручивали, и он пальцем указывал на направление, куда стрелять. Судя по разрушениям, такое реально могло быть. На деоккупированных территориях рефлексия началась сама по себе, мы просто стали сопричастны к великой трагедии.

Вообще, за съемку меня не раз хотели побить или застрелить — на войне параноидальные мысли усиливаются, человек с камерой воспринимается с опаской. В Буче я снял несколько фото работ и фильм "Украинское кладбище". Мое стремление запечатлеть важное событие в вечности реализовалось самым ужасным способом».