Жан-Арповский блин Теремка
Арсений Жиляев: Женя, в начале нашей беседы я предлагаю вернуться в весну 2022 года, к нашему обсуждению неодадаизма, который на тот момент мог казаться потенциально работающей конструкцией. Она акцентировала интернациональную солидарность против войны, отказывалась от конвенциональных художественных форм в пользу открытости и активизма. Немаловажным фактором была и опора на технологии, противопоставляемая архаизирующим практикам. С тех пор многое изменилось и из сейчас это предположение вовсе не выглядит убедительным. Как мне кажется ваша личная траектория как художника и активиста, ваши проекты последних двух лет тоже выбрали несколько иные акценты. Наверное, технологичность, до известной степени характерный и для дадаизма отказ от себя, поиск солидарности в антивоенной позиции тоже присутствует. Что изменилось?
Женя: Короткий ответ: Балаганистость и степень риска, которую они предлагали друг-другу и их свидетелям сегодня недостижима. Длинный ответ растет из этой трещины недостижимости: У дадаистов были всякие абсурдные да-да "Гаджи Бери Бимба"'м’басы. Моя реальность сегодня ими до тошноты переполнена: вот, считайте, Жан Арповский блин Теремка.
Ответом на запрос о заботливой коммуникации для меня стала работа «приглашение» нади черновой. В своем бессрочном проекте она предлагает саму себя в роли, своего рода, переговорщика между близкими людьми:
Дадаисты практиковали ретравматизирующие зрелищные средства, шокировали людей. Сводили их с ума. Боролись с нормализацией. Многие их работы были направлены на ветеранов войны, которые посещали кабаре и устраивали драки по случаю увиденного. В наше время даже Блин-танк убрали с производства — после жалоб посетителей.
С другой стороны воображение, видение будущего и его варианты у поколения дадаистов были как будто более развитые, чем у нас. Энергичнее, чем в нашем капиталистическом реализме.
Сегодня решения идут из состояния перманентной депрессии и вялой потенции, в которых производство исходит из 1% сил. Ясно, что одному не справиться. Ясно, что нужно делать что-то крепкое, но может, менее зрелищное. Или малое повторяемое встроенное в повседневность. Стратегии сопротивления в 2023-м перешли от зрелищных протестных форм к актам минимального блага. То есть вкладу своих сил во что-то конкретно полезное: вот помог человеку, вот подсказал соседу, вот поднял настроение, вот перевез вещи. Что можно не через столетия оценить, а наоборот вот завтра.)
Дадаисты на примере коллажа, кажутся не столько изобретателями, сколько мощными комбинаторами и усилителями практик своего времени: известно, что у Пикассо и Брака были первые коллажные вклейки с актуальными новостями местных газет. Макс Эрнст, Рауль Хаусманн Ханна Хех и другие Дада усилили политическое в колллажах и через критику монтажа реальности встроили эту технику в свою программу.
Сегодня художники во многом вдохновляются современными формами активистских практик и я также вижу, как они с энтузиазмом вносят свой художественный опыт в разные НКО.
Мне кажется, что благодаря новому типу технических решений: цифровых сервисов, мессенджеров, хранителей документов, таск-менеджеров, досок итд художники теперь даже в состоянии перманентной усталости 1% мы можем разделять и доставлять друг-другу силы и вдохновение. Возникают организации «менторы», которые помогают в этом поле.1
Мой фаворит — Забейки.2 Коллеги по следам флюксуса и ситуационистов собираются в центре города с молотками, гвоздями и пилами и делают скамейки на заборы. Потому что границы и заборы — это плохо! Но Забейки не разрушают ограды! Если и разрушают, то деконструкцией: берут забор и переплавляют его в скамейку.
Почти за год Забейки распространились и провели всероссийский распил в 10 городах. Вышли за пределы России. Делают мероприятия в тандеме с разными организациями гражданских инициатив. Я бы сказал, что здесь есть дух балаганистости Дадаистов, но опять-таки пересобранный: направленный на вдохновение других, поддержание витального настроя. С совершенно новой формой цифровой организации открытой для всех!
В общем, десятилетия посвященные сообществам просто не прошли зря.
Очевидно, что в роли формирования сообществ в художественной среде России большое значение имела и образовательная среда. И если раньше это были школы, вроде БАЗЫ, то как сегодня с этим обстоят дела? Как перестроилась система взаимоотношений между студентами и мастерами за последние годы. Какие способы у художников сегодня есть войти в среду?
АЖ: Я имею весьма ограниченное представление о том, что сейчас происходит с образованием в области современного искусства внутри России. Но очевидно, последние сообщения недвусмысленно указывают на то, что происходит с ним то же самое, что с искусством и культурой в целом. Из сферы элитного потребления и производства (за редкими сегментами критического и активистского) риторически до известной степени свободной от влияния официальной пропаганды, современное искусство трансформируется в территорию, которая должна эстетически и этически оформлять войну как новую норму. По крайней мере на данном этапе. Мне, честно говоря, уже последние лет пять казалось, что даже в виде красивого фасада искусство не вписывалось в новую идеологическую конструкцию. В этом смысле я бы не переоценивал его функциональные характеристики. Как человек часть своей художественной жизни отдавший критике проекта современного искусства в целом, могу сказать, что сегодня окончательно стало понятно, что его ценность внутри России не выше, а может ниже итальянского сыра или вина. Едва ли кто-то будет выдумывать схемы параллельного импорта или патриотично поддерживать местного производителя по крайней мере до тех пор пока он не начнет производить требуемые от него жесты.
Что касается сферы образования, оно становится сферой особого внимания. Оставшиеся арт-школы столь малая и незначительная ее часть, что ими до определенного периода пренебрегали, видимо, даже столь малые островки свободной речи стали проблематичны. И здесь безусловно необходимо упорствовать. Образовательная ситуация, особенно не воспроизводящая паттерны российской власти, крайне важна сама по себе. Я воспринимаю сейчас педагогическое усилие — и как активистское и как даже психотерапевтическое. Вопрос в том, как долго еще будет оставаться для него пространство? При этом, если говорить о моем личном опыте обучения, о том, как сегодня происходит становление входящих в систему искусства коллег, кажется, что значительно более важен опыт общения в сообществе или же, так сказать, производственной и активисткой практики. Как к ней не относись, но ситуация «уехавших генералов» имеет место и кроме прямых карьерных перспектив открывает новые схемы субъективации, самоорганизации. Возможно, это более ценно, чем педагогические усилия старшего поколения. И здесь у вас опыт будет больше моего.
Расскажите, насколько это возможно об этом? Меня даже больше интересует методология, как выстраиваются практики и встречи в самоорганизациях, в которых вы состоите? Как вы их осмысляете и что изменилось в них за последние пару лет В виртуальных сообществах в которых вы состоите?
Ж: При текущих условиях тема скользкая и коллеги из сообществ попросили меня говорить об этом не прямо.
Сообщества в которых я состою — что-то вроде лабораторий. Раньше в них был горячий энтузиазм, завязанный на разрешении концептуальных задач, например, где-то мы делали перфомансы только онлайн, изучая проявления телесности в виртуальном пространстве: зуме, твитче и так далее.
Хороший признак, если в таком сообществе возникает ритм встреч, например еженедельно утром и вечером. В таком случае возникает бодрая динамика производства и углубления в предмет и друг-друга. Для начала достаточно просто собираться.
Второй момент — большинство таких сообществ сфокусировано на внутренних практиках. Я имею ввиду, многое из того, что там делается, делается с целью нарастить художественную чувствительность, производственный опыт итд. Зачастую без желания сделать завершенный конечный проект для зрителя.
Я заметил, что сообщества, направленные таким образом на внутреннюю динамику за последние 2-3 года стали превращаться в «очаги». Места поддержки костра в походе или растопленной печи на кухне. В начале я думал, что мы скатываемся эскапизм. Невидимость. Что-то, что мы делали для многих, вдруг стало местом для нескольких. Теперь вижу, что мы позаботились о себе, о своем мышлении и месте, где можем его сохранять. Всегда можно прийти в пятницу и «разогреть реактор», как говорил Пригов от общего огня и поддержать друг-друга, заняться практикой, поддержать себя в тонусе.
У окружающих меня коллег все скептичней и депрессивней отношение к институту искусства. Художественная карьера вызывает пессимизм. В голову приходят страшные вопросы. И вот, когда угасает очаг, кто-то из нас оказывается в другом очаге. Может, в вашем? Зашли по соседству? Возвращается и искрится. Забота о себе восстановлена и можно обратиться к другому и другим. Если отдалиться — думаю, мы увидим мириады таких очагов, собранных за эти годы общих стараний и взаимосияния в трудные времена.
Помимо прочего — все эти чаты и их производство с самого начала возникновения социальных сетей остранялись. Я не хочу сказать, что «группа тех, кого зовут Лена» — это искусство. Но это направление для искусства, скажем Digital Social Art. Таким мне видится, например, проект «текущее состояние современной критики».3 И если между странными группами в вк и ТКССК провести линию мы увидим огромное количество интереснейших социальных проектов в соц. сетях. Тот же «Павильон Россия», осмысливается Романом Минаевым, как художественный проект. Мы угадывем в нем и очаговость (внутренний чат) и репрезентабельность (лента).
АЖ: Мне кажется интересным, как некоторые интенции самоорганизаций, в частности стремление к организации сообщества и в некотором смысле самоустранение, отразились в маленьком пикете. Вы не могли бы рассказать об этом начинании? Среди прочего меня интересует момент использования уже готовой площадки — запрещенной в России социальной сети для изображений. Как вы к этому относитесь, насколько это сознательная апроприация? Если осознанная, получается ли держать дистанцию по отношению к тому, что можно назвать одной из крупнейших платформ современного капитализма?
Ж: Да. Все коммуникационные платформы, которые монетизируют сгенерированный пользователями контент за счет собираемых данных и рекламы, в текущем виде вредны для человечества. Они имеют общую черту — сотрудники компании создают пространство (дизайн, UX, функционал…) с точки зрения KPI: TWITCH отчитывается количеством часов просмотренных стримов, у YOUTUBE просто количество просмотров. Другими словами, все подобные платформы носят в себе неолиберальный характер и обесценивают все проекты внутри себя за счет своей формы и контекста материала. То же самое касается и физических пространств. Коллекция в музее Биржа — птичка в клетке.
С другой стороны, именно что революция в медиа и сервисов от которых мы не отрываемся — может быть началом чего-то большого: гос. услуги, в которых бесконечный выбор цвета забора будет заменен контролем управления государством снизу гражданами страны. С панелями ключевых параметров территории (население/смертность…) в режиме реального времени, доступ к которым развивает воображение и соучастие. Регистрация профсоюзов в два клика и прочее и прочее. В общем, тогда мне захотелось использовать маркетинговые стратегии контент-платформ с подходом их переворачивания.
В начале мы с другом ходили и расставляли маленьких пластилиновых человечков в позе пикетчика с пустыми плакатами в разных исторических местах Петербурга и фоткали их. Потом я выложил все в инстаграм и написал инструкцию, что любой может сделать то же самое и прислать фотографию своего «». Выдохнув, я позвонил Кириллу Артеменко и попросил зафорсить проект в газете Бумага. Слышал, так делали московские акционисты и решил повторить. После публикации в Бумаге, алгоритмы инстаграма сами подхватили проект и за двое суток распространили его контент по всем континентам. Что вовлекло аудиторию и участников пикета не только из России, но более чем из 50 стран мира.
Маленький пикет — проект сообщества направленного вовне: важной задачей была репрезентация несогласия из состояния бессилия и невозможности совершить акт протеста. То есть не обрести силу за счет заботы друг о друге изнутри, а обрести силу за счет видимости и явленности миру!
Всеобщая усталость 2022-го требовала простых режимов вовлечения для проекта более чем на 150 вовлеченных пользователей: знакомая популярная платформа, известная механика (Ice bucket challenge).
Ниже элементы «движка» Маленького Пикета, которые старался удерживать во время его разработки:
1. Как почти любой маркетинговый проект 90х-2010х МП строится на принципе инсайта: скрытой потребности, озвученной в виде барьера. Вот Axe Effect. Инсайт его покупателя: я хочу познакомиться с девушкой, но не хочу делать это первым! Продукт служит решением: «они сами подойдут, если у тебя эта штука». А среди нас понятно какая была тогда скрытая потребность: «я хочу выразить протест, но не знаю как это сделать в текущих условиях.»
2. Решение соответственно — маленький пикет с простым жестом: предлагается сделать маленького протестанта с плакатом, поставить его в городе, сфоткать и прислать на аккаунт проекта, после чего со 100-й вероятностью он будет выложен в виде поста. Важен этот жест зуммирования маленького, обретающего в сети размер настоящего контакта 1 на 1 через экран телефона.
3. Другая линия, выходящая за проблемы сообщества и его репрезентации в проекте — это искусство выполняющее роль тренажера. Инструкции, как раз та форма, которая может реализовать этот потенциал максимально. Ведь читая инструкцию уже разыгрывается воображение его выполнения. Флюксус сильно остранили и освободили этот медиум от коннотаций контроля и позволили в каком-то смысле тренировать свои чувства зрителям. В такой логике МП — тренажер протестных чувств.
4. Самоустранение — у такого проекта, мне тогда казалось, не должно быть автора, это должно быть что-то вроде места, где все само происходит. В начале я не понимал как это сделать, но потом просто перестал сам расставлять фигурки и стал медиумом: от имени аккаунта подбадривал участников, узнавал как у них все прошло и тд. В общем отчудил себя до комьюнити менеджера с двухлетним стажем.
Думаю, что коллективные проекты, с фокусом на видимость — сильно отчуждают от них их организаторов. Я за это время установил очень сложные отношения с МП и в какие-то моменты он меня вывозил и бодрил, а в какие-то добивал лежачего.
Как-то само собой к концу 2022-го года инсайт на котором был построен МП, был успешно прожит. Потом и я сам окончательно отдалился от необходимости размышлять над проблемой репрезентации несогласия и сфокусировался на инфраструктурах.
АЖ: Есть ощущение, что на фоне текущего положения дел происходит сильная поляризация в искусстве, проходящая по линии между теми кто так или иначе принадлежит к полюсу угнетателей или же к полюсу угнетенных. Первые свидетельствуют о своем опыте через «негативность», (само)критично опираясь на опыт западного искусства 20го века от модернизма до концептуализма. Вторые свидетельствуют о своем опыте через «позитивность», отбрасывая прошлый век и его дилеммы как дилеммы истории белых цисгендерных угнетателей в конечном счете. При этом где-то посередине особняком стоит активистское искусство. И вы, как кажется, в том числе через увлечение идеей инфраструктуры примыкаете как раз к этому срединному пути. Причем инфраструктура у вас трактуется не совсем так, как в линии размышлений инфраструктурной критики искусства у Марины Вишмидт, которая вписывает искусство и его институции в более широкие контексты производственной инфраструктуры капитализма. Насколько я понимаю, в вашем случае речь идет о том, что даже небольшой ассамбляж, механизм, виртуальная машина вроде приложения или того или иного решения для конкретной проблемы, может трактоваться как активистский жест и одновременно своего рода производственное искусство. Не могли бы вы подробнее об этом рассказать?
Ж: Думая об инфраструктурном искусстве, хочется представлять его как такой тип производства, в котором нас прежде всего волновала бы репрезентация «схемы» производства искусства. В таком случае объект, сделанный художником — это лишь пример того, как можно делать и из чего можно делать.
Например, Гараж зовет группу художников снять фильм. Если эта группа художников озабочена инфраструктурой производства: софтом, алгоритмами и паттернами использования софта и оборудования — фильм окажется вторичным по отношению к производству инфраструктурных решений и их распространению. (Снять Аватар2, чтобы развить технологию подводной съемки). Фильм, объект искусства, становится демо-версией схемы, которая лежит в открытом доступе: теперь каждый может воспользоваться наработками: готовыми паттернами цветокоррекции для DaVinci Resolve, или какими-то пресетами для аппаратуры. Важно, что художники воспользовались ресурсами не для создания объекта.
Инфраструктурное решение, созданное на деньги корпораций руками художников, достигает зрителя за пределами корпоративной платформы в open source пространстве, вроде GitHub’а.4
Отсюда инфраструктурное искусство должно иметь минимальную верификацию: зачем делать решение, если им никто не воспользуется? Кто-то должен воспользоваться этой цветокоррекцией. А в идеале подхватить это решение, улучшить и выложить его обновленную версию.
Приход в искусство выгоревших маркетологов и IT менеджеров, а также включение IT языка и кибернетического мышления в повседневность не прошли незамеченными. На фоне всеобщей усталости и необходимости рассчитать на что направить свои силы, я увидел, как многие пошли в Open Source, в качестве способа разделить последние силы между множеством. Любой инфраструктурный проект склонен к дисперсному авторству и разделению «схемы» с другими, а также к производству «решений». Которые в период усталости я называю минимальным благом: что-то чем реально можно воспользоваться.
Яркой художницей такого направления в США выделяю Caroline Woolard с ее проектами, переосмысливающими экономику труда и труд художника в частности. Она буквально создает большие платформы экономики солидарности.5
В Европе вижу проекты фокусирующиеся на комплексных решениях безопасного существования в сети.6 Коллеги создают браузеры и мессенджеры защищающие от кражи данных, проводят конференции и пишут медиа, посвященные критике платформенного капитализм и его последствий.
По логике Art & Science, искусство гибридным образом проникает в другие среды, в том числе активистские. Вследствие чего возникают такие проекты, как DEMHACK.7 Формат Хакатона переориентируется на защиту гражданского общества с помощью производства полезных решений, выложенных в открытый доступ и сделанных командой, подразумевающей наличие в ней художника.
И несмотря на некоторые яркие проекты — такой инфраструктурный труд не смотрит на нас из авангардного будущего. Он, скорее, находится в арьергарде, удерживая высоты или, как некоторые из побывавших на войне дадаистов — в тылу медбата.
5. https://carolinewoolard.com/
