На улице, где расположено моё скверное жилище, я всегда хожу только по одной стороне, потому что на противоположной опасно. Есть там старая гостиница, которую сейчас реставрируют, правда, только внутри, фасад её не трогают, поэтому и не огораживают. Так вот, однажды проходя мимо этой самой гостиницы, я увидел огромную ветхую вывеску, торчавшую из стены. На её тяжёлом железном каркасе ещё оставались куски битого, выгоревшего на солнце пластика, а всю эту конструкцию удерживал всего лишь один болт, да и тот наполовину вырвавшийся. С тех пор я и решил больше никогда не ходить мимо этой гостиничной стены, чтоб однажды не забыть о вывеске и единственном болте, который может сделать меня жертвой глупых обстоятельств, не выдержать и сорваться, пустив всю эту тяжесть металла прямиком мне на голову.

И вот сейчас, этим утром, не изменяя своей интуиции, и несмотря на то что используемая мной часть улицы не даёт и сантиметра тени, а солнце печёт как в аду, я иду на работу именно по ней. Распутывая наушники, понимаю, что все музыкальные записи, имеющиеся в моём проигрывателе, не придутся по настроению, отвратным до тошноты. Я просто затыкаю ими уши и не нажимаю на кнопку воспроизведения. И хорошо, что это утро выходного дня нормальных и успешных людей, поэтому их практически и нет на улице, а звуки города ещё хоть как-то терпимы.

Уверенный и быстрый темп моей походки сбивает красный сигнал светофора. Я останавливаюсь, и машины, стоявшие неподвижно ещё какой-то миг тому назад в ожидании, резко трогаются, свирепо зарычав своими моторами малого и среднего объёмов. Я опускаю голову и смотрю на свои голубые с тремя белыми полосками кроссовки фирмы «Адидас», совершенно не подходящими к чёрной униформе охранника, в которую я облачён. И не только цветом они делают мой костюм нелепым, но и тем, что они — единственная вещь, подходящая мне по размеру, если не считать белья, а вся остальная одежда выглядит так, будто снята с другого, крупнее меня раза в полтора человека.

Я продолжаю стоять у перехода с опущенной головой. Я жду зелёного сигнала и хочу поскорее наверстать свой темп. Я не опаздываю на эту дурацкую работу, но мне хочется быстрее скрыться от прямых лучей солнца и ближайшим моим убежищем будет метро. Всё это сейчас и то, что произошло накануне, сводят мой ассоциативный ряд к словам Владимира Познера, наверное, из какой-то рекламы, но услышанные мной в одной из песен группы «Макулатура»: “Мы знаем, как важен для Вас привычный образ жизни”. Мысль продолжает цепляться за Познера и я вспоминаю отрывок из его интервью, где он говорит, что понял смысл жизни, когда давным-давно смотрел фильм «Пролетая над гнездом кукушки» и был потрясён словами главного героя, который, потерпев неудачу, сказал: “Ну я хотя бы попытался, чёрт возьми, хотя бы попробовал”. Он услышал эти слова Макмёрфи в фильме, а я их прочёл в книге. Старый лысый клоун!

Солнце продолжает беспощадно обжигать спину сквозь мою синтетическую форменную футболку, заставляя к тому же меня тяготиться предстоящими вынужденными переменами. Ещё никогда я так сильно не сопротивлялся обстоятельствам, как в этот раз. Я уже, было, свыкся с той мыслью, что мне нужно какое-то продолжительное время ходить на эту чёртову работу, где я постоянно вынужден вступать в контакт с глупыми людьми. Полюбил свою однокомнатную лачугу, устранив в ней все недостатки, да так, что больше внутри не оставалось затхлого воздуха, который, казалось, никогда из неё не выветрится, и даже один раз в неделю я мыл пол, да и вообще наводил порядок, потому что ко мне приходила Аня и я думал, что она продолжает меня любить, и что всё это я делаю ради неё, потому что тоже продолжаю любить, просто сейчас у нас временные трудности. Но в действительности всё оказалось иначе и моя функция, заключённая в фабулу, повторяющуюся изо дня в день, стала абсолютно бессмысленной и не нужной Ане, а мне самому она не была нужна и подавно.

Я всегда хотел какой-то свободы, вечно влекущей в даль дороги, да так и жил, пока не встретил её. И даже понимая то, что впереди меня ждут, скорее всего, перемены в лучшую сторону: глоток свежего воздуха от настоящего человеческого общения со своими старыми друзьями; девчонка, младше меня на восемь лет, с которой мы познакомились на сайте «Вконтакте» в группе экзистенциальных знакомств, и с которой вот уже несколько месяцев мы беспрерывно переписываемся и разговариваем по Скайпу с видео, она невероятно красива, как-то по-неземному, своим содержанием задающая планку, ниже которой я уже никогда не смогу позволить себе опуститься, а уровень такой настолько редок, что, весьма вероятно, без неё я буду долго оставаться один, и вообще, объективности ради, её стоит назвать подарком судьбы, от которого отказаться может только идиот; другие достойные женщины, которых я знал раньше, взывающие меня к осуществлению этих нежеланных мною перемен, обещая утешение всеми способами, которые только могут взбрести мне в голову, что мне, конечно же, безмерно льстит; всего этого мне совершенно не хочется, я чувствую себя ужасно, потому что “Мы знаем, как важен для Вас привычный образ жизни”.

На светофоре загорается зелёный свет для пешеходов и я тотчас набираю свой темп, продолжая идти по направлению к метро, где я буду чувствовать себя уютно до тех пор, пока снова не подымусь наверх.

Неизменная атрибутика этого подземного мира, одновременно находящаяся в постоянном движении, меня успокаивает и я снова преисполнен радости от того, что сегодня выходной день недели и на эскалаторе, а потом и на платформе совсем нет людей. Молчащие наушники едва приглушают тревожный шум приближающегося поезда. Мне слишком приятен этот вопль одинокого железного сверхскоростного червя, бессмысленно и безустанно пробивающего путь сквозь бесконечные тоннели тьмы для своих пассажиров, делая лишь незначительные передышки на ярко освещённых станциях, на которых он исторгает их из своего длинного, разделённого на равные части для большей подвижности, извивающегося на поворотах, скрипящего тела. Но сегодня, именно сейчас, утром этого выходного дня, он развозит по рабочим местам своих редких ценителей. Бешеным криком и ярким светом звезды, находясь ещё где-то во мраке, он уже предвещает о своём скором прибытии и, спустя несколько секунд, с лязгом врывается на станцию, замирая точно в её пределах, с громким выдохом открывает врата, впуская меня внутрь.

В вагоне я выбираю место исходя из того, чтобы максимально укоротить расстояние до нужного мне выхода по прибытию на станцию назначения. Уже усевшись, я замечаю в другом конце очень похожего на меня парня, у него даже волосы точно так же собраны в хвост, что придаёт ему слегка дурацкий вид, но наше сходство не только во внешности, его одежда точь-в-точь моя, униформа охранника, только нашитые на неё эмблемы другого цвета. Я поднимаюсь и на полном ходу поезда пробираюсь в середину вагона, чтоб лучше рассмотреть этого человека. Не хочу его смутить, поэтому сесть ближе себе не позволяю. В свою очередь, он совершенно меня не замечает и, скорее всего, не видел даже того, как я зашёл в вагон. К его голове тоже подключён, раздваивающийся на уровне грудной клетки и тянущийся к ушам, чёрный провод наушников, другим концом торчащий из правого кармана его рабочих брюк. Тремя пальцами по колену он выстукивает какую-то мелодию. Интересно, какую музыку он сейчас слушает, классику, металл, может, что-то популярное, или Макулатуру?

Нашивки у него всё-таки другой охранной компании, но во всём остальном форма, как у меня, и тоже ему не по размеру, велика, хотя кажется, что он в ней выглядит не так глупо, как я в своей, но сторонний взгляд уж точно никак не отменяет собственного мнения, так что себя он вполне может находить невнятным в этом прикиде, или, может быть, он вообще считает, что в этой робе он выглядит самым глупым на свете и ему от этого неловко, и особенно неловко и даже несносно, если его вдруг застаёт вот так врасплох какая-нибудь симпатичная девчонка. Правда, он так естественно спокоен, что я не стал бы этого утверждать. Вероятно, он смотрит на эти обстоятельства, как на временную необходимость, от которой вечером в конце своего рабочего дня у него будет возможность избавиться, а в те дни, когда ему не надо идти на работу, он вообще выглядит так, как хочет, так что ему совсем наплевать на это.

Я рассматриваю его детально, внешний вид, мимику, мне важны каждое движение, всякая мелочь. Сейчас я смотрю на его обувь, он в сильно истоптанных кожаных туфлях чёрного цвета, настолько припавших пылью, что сразу и не разобрать чёрные ли они. Туфли эти по своей модели изначально лишены всякой элегантности, форменные, с затупленным ужасным носком, и это только подчёркивает, что ему безразличен такой свой вид — вид человека, вынужденного носить смешную форму охранника.

Он смотрит перед собой и я пытаюсь понять, что встречает его взгляд, то ли это бесцветный пол вагона, обильно усыпанный маленькими грязными кругами выплюнутой жвачки, то ли сиденье, напоминающее опухшие от уколов биополимерным гелем губы какой-нибудь дуры, только накрашенные помадой тошнотворного цвета жидкого дерьма, то ли это холодный и липкий от пота тысячи рук металлический поручень, то ли окно, в котором на фоне безучастной серой бетонной стены бесконечно вьётся полоса толстых электрических кабелей.

Наше сходство невероятно, но, признаюсь, выглядит он моложе меня, на его лице ещё нет морщин.

Я хочу за ним проследить, тем более у меня есть лишних тридцать-сорок минут в запасе.

Мы проехали шесть остановок, но в наш вагон так никто и не зашёл. Перед выходом он совсем не мешкает, поднимается, лишь дождавшись полной остановки поезда и даже самого открытия дверей. Я выскакиваю из вагона и следую прямиком за ним. Стараюсь быть как можно ближе, но так, что, если он случайно обернётся, то не заметит меня, потому что я буду на расстоянии безликого антуража, в котором этим утром нас обоих заставляет пребывать необходимость.

Эскалатор возносит нас на поверхность, где уже значительно больше людей и теперь я могу к нему приблизиться, оставаясь незамеченным — никак и ничем не выделяемым из всего происходящего вокруг.

Он заходит в кофейню и, по привычке поездок в метро, не оглядываясь, придерживает дверь, как раз в этот момент я вхожу за ним. Внутри есть посетители, но у кассы никого и он оказывается первым в очереди. Он заказывает большой кофе с молоком на вынос. Надо же, я тоже всегда заказываю именно такой кофе.

Казалось, что может быть в этом странного, множество людей работают в охране и именно сейчас идут на свою работу, добираясь до неё на метро, слушая музыку, покупая по пути в удобно расположенной кофейне большой кофе с молоком, но наше внешнее сходство не даёт мне покоя. Природу своего любопытства я совсем не хочу анализировать, я следую своему желанию, не раздумывая, ведь доверяя импульсу, я не предаю себя.

Парень протягивает продавцу кредитку. Кассовый аппарат, проверяя его платёжеспособность, немного задумывается, но спустя мгновение отпечатывает чек, заказ принят, кофе готовят. Вместе с карточкой кассир передаёт ему квитанцию и я, находясь по-прежнему у него за спиной, прочитываю напечатанное на ней имя клиента — этого не может быть, его тоже зовут Женя! И для меня уже становится слишком много совпадений, я невероятно взволнован, чувствую лёгкую дрожь, и воздух наполняется едва заметной дымкой, а всё происходящее теперь мне кажется сном. Да, слишком уж много этих совпадений для такого человека, как я, который отвергает всё иррациональное. Но я беру себя в руки, подумаешь, Женя — такое же распространённое имя, как и любое другое, да и все остальные совпадения ещё более вероятны, ничего особенно удивительного и нет, в самом деле.

Официант ставит большой стакан на стойку — это его заказ. Парень забирает свой кофе и направляется к минибару, расположенному у самого выхода, там он берёт всё остальное необходимое: салфетку, тростниковый сахар, деревянную палочку для размешивания, картонный обруч, предохраняющий пальцы от ожога, и пластиковую крышку, которой сразу же накрывает бумажный стакан. Я ничего не заказываю. Кассир не задаёт мне ни одного ехидного вопроса, наверное, потому, что я стою, повернувшись к нему спиной, стараясь не упустить из виду объект своего наблюдения, и он видит мою нескрываемую увлечённость, и относится ко мне с пониманием. Я отмечаю про себя, что кассир, вероятно, гей.

Теперь мне просто необходимо отыскать какое-то различие между нами и эта задача становится для меня самым важным, что я должен сделать. Я планирую её выполнение. Я хочу проследить за ним сначала до его рабочего места, оттуда позвонить своему начальнику и уговорить его вызвать на работу кого-то вместо меня, под предлогом, выдумку которого я откладываю тоже до того момента, пока мы не доберёмся до промежуточного пункта — туда, где работает этот Женя. А промежуточного потому, что я хочу теперь узнать о нем всё, я буду ждать, пока он не закончит свой рабочий день, и потом я прослежу за ним до самого его дома и как-то попытаюсь туда проникнуть, может, мне удастся, например, взобраться на дерево, растущее под его окном, и я смогу увидеть, что он делает внутри, что ест, пьёт, смогу узнать смотрит ли он телевизор или сидит в сети, или делает то и другое, с кем он живёт.

Но это всё потом, а сейчас главное его не потерять.

Он выходит и я, уже будто его тень, плетусь следом.

В ультрамариновом небе неизменно висит безжалостное, обжигающее всё, что под ним так не ново и обманчиво живо, солнце и светит настолько ярко, что граница взгляда становится мутно-белой.

Я мысленно задаю этому парню вопрос: “Кто же ты такой?”, а он и не подозревает, что за ним кто-то следит, кто-то, с кем он так похож и тем самым так близок.

Для меня будто всё остальное перестало существовать, даже те заботы, которые каких-то полчаса тому назад меня так тяготили и казались невыносимыми: Аня, переезд в Киев, новые и старые встречи, поиск какой-то работы, очередной вшивой съёмной квартиры, все они исчезли в миг, испарились, и теперь я думаю только об этом человеке, о его жизни, и волнует меня только то, что я могу потерять его, так ничего и не узнав. Размышляя об этом, мне почему-то приходит в голову какая-то чепуха, будто Яна, та девчонка, с которой мы встретились на сайте Вконтакте — это Аня, только наоборот, её полная противоположность, как и их имена — зеркальное отражение друг друга — их разница в возрасте, в произносимых ими словах. А этот парень — это я, но в каком-то другом параллельном мире, проживающий совершенно иную жизнь, с другой женщиной — с Яной, в другой квартире, только работа у меня такая же и в такой же форме я на неё хожу, я тоже пью латтэ. И я счастлив в этой перевёрнутой жизни. И вот однажды вечером я буду возвращаться домой, зная, что меня ждёт юная красавица, раз и навсегда влюблённая, и в каком-то тёмном переулке я нарвусь на гопника с длинными засаленными волосами светло-русого цвета, одетого в чёрный кожаный плащ. Он будет читать вслух Отче наш, и заприметив меня, свою жертву, достанет огромный нож и вонзит его острое, ледяное лезвие сначала мне в печень, затем вытащит у меня всё из карманов, деньги, документы и даже ключи, а потом ударит ещё раз, но уже прямиком в сердце, чтоб наверняка, и извинится, скажет, что он не виноват, что его жизнь заставила. И умирая, я всё равно буду думать о своей Яне, что вот сейчас она ждёт меня дома, и мне совсем не страшно поэтому умирать. Правда, меня испугает мысль о том, что Яна будет звонить мне, а мой мобильный будет отключён и наверняка уже продан. Она будет сильно переживать из–за этого и только лишь утром ей сообщит полицейский, что меня убили. Она попытается не сойти с ума. А я, вот так умерев, обману смерть, забрав любовь Яны с собой.

Мы приближаемся к автомобильной дороге с односторонним движением, лежащей на крутом спуске. Из–за склона видимость движущегося по ней транспорта не более тридцати метров, сейчас она пуста, на ней никого нет. На светофоре пешеходного перехода горит красный свет, но парень, похоже, не собирается останавливаться, он смотрит против движения вниз, чтоб убедиться в том, что дорога пуста, и в этот момент я улавливаю где-то вдалеке рёв мотора спортивного мотоцикла. Этот механический, резвый гул слишком быстро приближается и становится всё более отчётливым и ужасающим. Я его слышу, потому что мои наушники по-прежнему молчат, я так и не включил музыку. Осознавая то, что сейчас происходит, я замираю на месте, как вкопанный стою у этой дороги и ничего не могу поделать, не могу пошевелить даже пальцем, не могу вмешаться и предотвратить уже парящую в горячем воздухе беду. Я понимаю, что Женя ни о чем не подозревает, потому что в его-то наушниках слишком громко, во всю мощь играет музыка. Я не могу даже окликнуть его — всё тщетно, и беспомощность эта меня начинает душить. Внутри я кричу диким, неистовым криком, что этого не может быть, но, тем не менее, всё идёт своим чередом, не обращая на мой надрыв никакого внимания.

Не останавливаясь, убедившись в том, что на дороге нет никого, он ступает на неё и, лишь достигнув середины, замечает мчащийся мотоцикл, понимая, что никуда от него уже не деться. Мотоциклист бьёт по тормозам, но слишком поздно, расстояния не хватает, чтобы предотвратить столкновение. Байкер укладывает мотоцикл на бок и отпускает его в искрящее скольжение по раскалённому асфальту.

Мотоцикл внезапно подбрасывает и он ударяет Женю задним колесом прямиком в грудь, и с этого момента всё происходящее видится мне так, будто кто-то замедлил плёнку, нажав на кнопку покадрового воспроизведения. На его лице во время полёта от этого удара я отчётливо рассматриваю застывшую улыбку, встречающую выплеснувшийся горячий кофе с молоком и смерть.

Всё вокруг заполняется глухим и частым стуком моего сердца, кровь прибывает к моей голове, которая, кажется, сейчас лопнет. Я бросаюсь к Жене в надежде, что он ещё может выжить, но оказавшись рядом, вижу, как ярко-алая кровь смешивается с бежевым кофе на асфальтовой палитре. Протягиваю руку к его сонной артерии, чтобы нащупать пульс, и замечаю, что у него проломлен череп и часть мозга вывалилась наружу. Всё кончено, его уже не спасти. Я снова всматриваюсь в его улыбающееся мёртвое лицо.

Возле его тела только я один, все остальные люди, что были неподалёку, бросились к мотоциклисту, потому что во всём виноват только этот глупый охранник, который хотел перейти дорогу на запрещающий сигнал светофора и чуть не погубил жизнь невинного человека, и слава богу, что человек этот остался жив. Кто-то громко выкрикивает в нашу сторону “Идиот!”

Я смотрю в стеклянные глаза Жени и вспоминаю, что когда-то давно, года три тому назад, утром ехал в этот район на работу, именно в этой кофейне купил большой кофе с молоком и расплатился кредиткой, и, дойдя до этого же перехода, остановился на красный, совершив ошибку.

Из наушников Жени доносятся мотивы Ночных грузчиков — звучит песня Остановиться.