Если нужно провезти ли пронести ли телефон туда, куда нельзя, остается его сжевать и выплюнуть. Сжать его зубами, раскрошить, разворошить и собрать заново — отплюнуть как болотную забродившую воду, заполнившую легкие с черными коричневинками торфа, что так неприглядно похожи на чай размоченный в кипятке. Эти части любят порядок, но я соберу их воедино выблеванными, разжеванными как волокна мяса, выдернутые из трупа стервятником, стаей стервятников. Но два телефона я уже съел — какая жалость, но остался еще остался третий мой. Два те откуда и не знаю взялись, кажется одна была старенькой Нокией навроде 3310 и с ней ох как пришлось повозиться и видимо потому я и забыл отплюнуть синий пластик клавиш. А второй даже не помню и не знаю был ли вообще, но был, не помню что был, но был. Какой же он, а впрочем какая разница.

Третий беру на зуб блестящую поверхность экрана, ломается расплетается паутиной трещин по мрамору чистейшему от крови кровь приливает к голове от усилия скрипит все невообразимо шатается повисает на нитке как зуб, которым крошу крошу — о, не забудь выплюнуть, ведь иначе беда — и он поддается. И не забыл — вот они куски изжеванной материи, и во рту кровь рот полон крови кровь полна ртом и радость. Тихая безумная безудержная радость от головы до пят меня объяла.

А потом мы брели по детской площадке, которых сотни и вспоминали. Ох и натерпелись же мы — это сейчас зима и снег падает на деревья и грозди рябины под снегом недвижны. Недвижность рябины в ее цельности под шапкой, и я был рябиной, не самой рябиной, а просто ягодами на ветру и смотрел вокруг своими порами. Смотря на что смотреть и слышать ли или не слышать, и не склюют ли летающие обитатели тебя вас нас. Но там где я был, птиц не было вовсе и не было ветра и не было звука и не было снега, но снег-то ведь был, а на мне сверху как на доме на крыше дома лежат шапки висят свисают растаявшие сосульки.

Мы не успели зайти, а гости уже зашептались запереглядывались засмеялись даже, но не так, что смехом, а как-то тихо про себя и неприятно, что эти-то от ума, от ума, от ума. «От ума» раздавалось беззвучным эхом и было весьма неприятно. Ой же сколько там было пива выпито не нами! Кружки переходили туда-сюда, перелетали графины, а мы сидели и пытались сохранить спокойствие рябины, но рябиной мы уже не были ни я, ни ты. А как мы пришли, так сразу их адвокат начал выяснять, вы говорит откуда. И это уже странно, особенно после того, как собрал я свой третий телефон изжеванный до этого и позвонил уже перед домом на той же площадке, что по которой мы идем и в ответ слышу без сладкого даже не приходите, как будто мы не по делам идем, а чтобы чаи распивать. Торф торф торф.

Так вот, их адвокат, странный малый, начал сразу, что откуда вы, а мы из Москвы отвечаю. А кто вы спрашивает, а мы литературные и музыкальные критики отвечаю. И он так понимающе посмотрел в сторону и зашепталось закипело вокруг болото, так значит критикуете надрывался мужичонка, конечно делом-то кто в Москве занимается, вторила ему седая накрученными волосами как пожарными гидрантами, а третий так вообще свалился со стула от смеха. Ну и адвокат вдруг с ноги как снял ботинок да как запустит им в окно, звон, осколки стекают по шиферу, как увертюра струится стекло. Тут уж и вовсе все захохотали, адвокат начал раздирать рубаху, мужичонка привел собачонку, собачонке хотелось мясца и она прыгала прыгала ногою дрыгала. А ты спросила меня, а что же они зачем же они все–такие нехорошие, ну, а тут вариантов немного. Ведь дело-то есть, не зря же мы сюда пришли в конце-то концов, да еще и телефон я жевал и рябиной висел так уж терпеть придется пока не набесятся. А какое дело да какая разница вроде на нас кто-то в суд подавал, а может и мы сами это были.