“Осень патриарха”, пожалуй, одна из самых интересных и многогранных книг Габриэля Гарсиа Маркеса. В переплетении множества смыслов: психологического; психиатрического; левого; антиавторитарного — скрываются интереснейшие находки. Кто такой Патриарх, господин президент, господин генерал, наконец, Сакариас? На первых же страницах перед нами раскрывается его облик.

Сакариас — одновременно и олицетворение “тела монарха”, о котором говорит Фуко, и его раб. Уродство его тела: выпирающая кила (по-видимому, имеется в виду паховая или яичная грыжа), огромные слоновьи ступни — берут его в заложники собственного тела. Если говорить в терминах Маркузе, то Сакариас является не только олицетворением власти — он решает, какое сейчас время суток, исцеляет прикосновением, словно Иисус, но он же и является (в периоды слабоумия или заката) главным и порой единственным подданным своего тела — замкнутым в жалкой смертной оболочке, выдавливающей из себя по капле мочу, страдающей болями и теряющей память.

Он — истинно одномерный человек, и эта мера его — власть.

Ничего не остается вне этой меры, меняется лишь точка и вектор ее приложения, меняется прилагаемая сила, но не меняется сущность — начиная от первого сексуального опыта во тьме, демонстрации своей власти через унижение и овладевание, и заканчивая последними предсмертными часами генерала, сидящего в своем кресле в умершем дворце. Дворец генерала, кстати, как и вся страна (но не народ!) является продолжением тела монарха, дряхлеющего и вновь расцветающего вместе с ним. Забавной, кстати, кажется фукианское соседство психушки-лепрозория как приложения власти, находящегося прямо во дворце Патриарха, сопровождающего дворец на всем его пути развития и дряхления. Через дорогу от дворца будет позднее находиться пыточная тюрьма, и не так далеко оттуда находятся казармы Сан-Херонимо.

Богатейшую почву дает роман для раскрытия концепции шизоанализа, разработанной Делезом и Гваттари. Генерал не просто является центром пересечения потоков энергии и информации, в данном случае — власти.

Он не человек, он и есть фукианское тело власти, в большей степени, чем самый великий император. Он почти победил смерть и время. Он и есть настоящая машина желаний, но продуцирующая лишь одно желание — желание власти.

Маркес лишний раз подчеркивает атрофированность всех других функций смертной оболочки генерала — и через скудное мочеиспускание, и скупые жесты, и его хладнокровие (на самом деле являющееся ничем иным, кроме как неспособностью к эмоциональной реакции), и его короткий, петушиный половой акт.

Генерал замкнут в своей машине желания, он даже не снимает одежду, ставшую частью этой машины, даже бряцающую по полу золотую шпору, и потоки власти растекаются от него по всей стране, повелевая как ветром и дождем, так и последним крестьянином. В перерождении при восхождении к машине власти генерал окончательно отказывается от своего тела, в образе которого выступает его двойник Патрисио Арагонес, которого он (как и всегда в течение своей жизни, не щадя свое тело) пытает, и по которому отстаивает первый в своей жизни траур. Он отказывается и от своих земных привязанностей, зажарив своего единственного друга Родриго де Агилара, который мог, всего лишь мог стать машиной желания власти, второй помимо машины генерала.

Генерал проходит весь путь делезовской эволюции человека: изначально он невротик, цепкий и расчетливый генерал, стоящий на грани обсессивно-компульсивного расстройства (каждый день он обходит весь дворец, заглядывает в 23 окна галереи, чтобы увидеть море, закрывает дверь на три замка и три цепочки и засыпает). В конце концов генерал разрушается, достигая состояния несчастного шизофреника, путающегося в своей памяти и перескакивающего с потока на поток, постепенно иссякающий, как иссякает и питающее их властью тело. Шизофреник умирает, но и все выжившие заражены шизофренией: как будто генерал есть, а как будто нет. Никто не может быть ни в чем уверен. В этом смысле к выжившим приходит делезовское освобождение шизика, дающее крошечный шанс на истинную свободу.

Не откажешь роману и во фрейдистской эдипальности. Генерал как будто всю книгу гонится за неким призраком женщины. Сначала это какая-то абстрактная, голая женщина, потом, после прихода к власти — любая крестьянка или беднячка, в которую генерал входит и судорожно выходит, не снимая одежды. Наконец, он обзаводится гаремом, трахает кухарок и наложниц, как петух — но потом всегда возвращается к матери, “свет души моей, Бендисьон Альварадо!” Мать поддерживает его устремления, наказывая как ублажать ее сына служанкам и беспокоясь за его здоровье в жаркий день во время короткого, безразличного полового акта.

Он ищет, ищет, пройдя через влечение к неуловимой, как его мечта о женщине, Мануэле Санчес — и наконец найдя свою Летисию Насарено, любовницу, которая учит его читать, как мать, приучает раздеваться перед сном и ухаживает за ним, как за сыном. Лишь это позволяет ему пережить горечь утраты от смерти Бендисьон Альварадо, в ней он находит свою новую мать. Когда же и эта страсть его души уходит после покушения, генерал окончательно теряет себя, держа в памяти лишь два женских образа, возбуждавших его всю жизнь, и последним его влечением становятся лишь маленькие школьницы, которых вскоре подменяют профессиональные проститутки, как подменяли женщину его мечты раньше кухарки, птичницы и молочницы.

Перерождение Патриарха происходит в полном соответствии с фрейдистским дискурсом, развитым впоследствии Маркузе в “Эросе и цивилизации”. И как усиление прогресса ведет к усилению несвободы — что показывает пример конюшни из первой главы романа, где собрана двухвековая история транспорта Президента, от карет до бронированных лимузинов, так и либидо народа, его бурный восторг и ненависть Собачьего квартала из начала правления оказываются принесены в жертву фанерным фасадам коттеджей, выстроенным специально для генерала его подхалимами. Выхолощенная, пустая оболочка небоскребов, мимо которых возят патриарха в годы его заката, скрывает лишь покосившиеся, старые лачуги, да пустую чашу украденного моря и умерший порт, ранее полный страстей, алкоголя и проституток. В конечном счете, в первой и последней сцене романа побеждает Танатос, но лишь затем, чтобы в бесконечном цикле прогресса возродился Эрос, и солдаты кричали, и цветы падали с балконов, и люди смеялись.

Сама власть Президента распространяется по стране, соединяя в образе Сакариаса все элементы лакановской триады. Реальное есть образ сущности генерала, ужасное, безжалостное существо власти. Воображаемое есть его двойник Патрисио Арагонес, но также и вездесущие щупальца власти генерала, протянувшиеся через всю страну. Символическое есть образ и язык, наполняющие фигуру Реального и Воображаемого понятным смыслом: и обращение “да, мой генерал”, и фронтовой китель без знаков различия (отсылка к Сталину?), и золотая шпора на левой ноге, и слоновьи ступни, и выпирающая, подтянутая бандажом кила, и женские руки, и ястребиные глаза.

Становление власти Патриарха происходит по классической модели Ханны Арендт: через колониализм и хунту — к диктатуре, которая в конечном итоге превращается в истинно тоталитарный режим. Генералов много, президент — один, потом президент становится Генералом Вселенной, а затем и Генералиссимусом времени. Однако машина тайной полиции, раскрученная Хосе Игнасио Саенсом де ла Барром, в конце концов пожирает всю страну, лишает ее доступа к телу диктатора, питающему власть и народ, и сама чуть было не становится властью. Предотвратить это генералу помогает лишь сам народ. Это, несомненно, отсылка к РСХА Гитлера и КГБ советского времени, почти пожравшим собственные тоталитарные режимы и их диктаторов. Не обходит вниманием Гарсия Маркес и гегемонию абстрактного Запада: начиная от “морских пехотинцев”, приносящих “свободу”, до неоколониализма иностранных послов, купивших и разобравших море страны.

Какой же страны? Возможно, Гарсия Маркес вдохновлялся Венесуэлой, которую ему удалось посетить вскоре после свержения диктатора Переса. Возможно, Колумбией, чья история всегда была полна переворотов и оставалась глубоко колониальной. Многое в романе держится на петушиных боях — традиционном развлечении майя и инков. Сам генерал напоминает петуха — по-петушиному налетая и насилуя своих наложниц, кухарок и проституток. Абстрактная история страны напоминает и о неоколониальной истории Чили и Аргентины. Книга вышла всего спустя два года после переворота Пиночета, а сбрасывание детей и недовольных в море может напомнить о судьбе оппозиционных лидеров Аргентины в 80-е. Таким образом, страна эта — целый американский континент, испещренный военными базами “морских пехотинцев”, “дезинфецирующих” (понимается ли под этим сифилис и гонорея, занесенные в Америку европейцами?) население страны, разобранными морями, внешними долгами, западными концессиями, диктаторами, дворцами и концентрационными лагерями.

Но есть ли счастливый конец у этого романа? Как победив дракона, герой сам становится драконом, и Эрос заканчивается Танатосом, так и единение народа и армии, показанное в романе, будет недолгим. Возможно, когда Маркес начинал “Осень патриарха”, роман и имел другой конец, но к 1975 году, помимо примера Переса, перед глазами его был также и пример Пиночета. Армия становится началом новой власти, ризомой, корнями тех машин желания, которые вырастут из желания власти — и эта машина может быть одна, но их может быть и множество. Маркес хорошо видит суть западных “демократий”, не стесняясь критиковать послов и “морских пехотинцев”. Не случайно роман начинается с громкого “мы” — “мы вошли”. Но как скоро единое “мы” распадется на множество мелких “мы”, ведь не исчезнут же Хосе Игнасио Саенсы де ла Барры, который изначально показаны как пришлые, чуждые народу элементы.

Маркес верно указывает, что Патриарх, как и его тело (в физическом и метафизическом смыслах) — всего лишь машина желания, социальный конструкт, что власть вездесуща — она проникает всюду, повелевая временем и пространством (например, разобранным морем), людьми и животными, телом чудесно воскресшей Бендисьон Эльварадо, народом и генералами, душами и телами, как Президент поработил свое тело в образе Патрисио Арагонеса. Сам Патриарх почти бессмертен, как и питающая его машина власти, машина желания — лишь за счет еще сохранившихся своих каких-то человеческих качеств генерал все–таки умирает. Но не умирает машина, уже возрождаясь в образе марширующей сквозь падающие цветы ликующей армии.

Армия никогда не бывает едина с народом. Армия есть желающая машина, имя которой власть, и имя которой — смерть. И уже подхватив упавшее древко знамени власти, как это сделала военная хунта Пиночета после падения правительства Альенде, армия становится зародышем нового Патриарха, против которого снова (в случае Чили — через 25, а затем и через 50 лет — поднимет восстание народ), и снова возродится Патриарх, и снова будет делать свое дело всепожирающая машина власти. В этом смысле Маркес, конечно, не только верный наследник Фуко, но и в чем-то философ, предвосхитивший грядущие идеи Гваттари и Делеза.