Альберто Мангель (р. 1948) — увлеченный исследователь, страстный читатель и коллекционер. Его личная библиотека содержит 30 000 книг. Автор более двадцати исследований, нескольких десятков антологий, пяти романов, знаменитого «Словаря воображаемых мест» — путеводителя по городам и странам из мифологии и литературы. Писатель испытал огромное влияние Хорхе Луиса Борхеса — на протяжении нескольких лет молодой Мангель выполнял обязанности его чтеца. «Curiositas. Любопытство» — это экскурс в историю любознательности, рассказ о способах осмысления мира, нашедших отражение в литературе, философии и древних памятниках письменности. Перевод с английского Анастасии Захаревич

Глава 14. Как все упорядочить?

Музей, архив, библиотека — все это своего рода карты, сфера выделенных свойств, упорядоченное царство принятых последовательностей. Даже хранилище, в котором размещено собрание разнородных, казалось бы, предметов, собранных как будто без всякой очевидной цели, получает собственную вывеску, которая не совпадает ни с одной из этикеток, относящихся к его экспонатам, и содержит, например, имя коллекционера или указывает, при каких обстоятельствах предметы были собраны, в какую общую категорию вписываются.

Первым университетским музеем — первым музеем, созданным, чтобы облегчить изучение специфических групп предметов, — стал Эшмоловский музей в Оксфорде, основанный в 1683 году. В его основу легла коллекция причудливых и удивительных образцов, собранная двумя ботаниками и садоводами XVII века (отцом и сыном, которые носили одно и то же имя — Джон Традескант) и доставленная в Оксфорд из Лондона на барже. Некоторые ее сокровища перечислены в первом каталоге музея:

• Вавилонская кофта.
• Яйца различных видов из тюркских краев; одно выдавалось за драконье.
• Пасхальные яйца от патриархов Иерусалимских.
• Два пера из хвоста птицы феникс.
• Коготь птицы Рух, которым она, как пишут в книгах, слона подымет.
• Додар с острова Маврикий; такой большой, что летать не может.
• Заячья голова с рогами твердыми, в три дюйма длиной.
• Рыба-жаба и рыба с шипами.
• Поделки резные из косточек сливы.
• Шар медный, чтобы монахиням руки согревать.

Перо птицы феникс, монашеская утварь в виде шара-грелки, рыба-жаба и голова рогатого зайца имеют мало общего между собой, зато все они три столетия назад поразили умы и воображение старшего и младшего Традескантов. Свидетельствуют ли названные предметы о корыстолюбии натуралистов или об их любознательности, существовало ли все это на самом деле, или перечень был придуман, отражает ли он видение мира или темные закоулки души — как бы то ни было, в конце семнадцатого века посетители Эшмоловского музея попадали в пространство, организованное, если можно так выразиться, страстью отца и сына. Воображение индивида способно наполнить мир логикой и придать ему подобие порядка.

Однако, как известно, даже самому строгому порядку чужда бесстрастность. К любой категориальной системе, применимой к вещам, умам или идеям, следует относиться критически, ибо она неизбежно наполняет эти идеи, головы и предметы определенным содержанием. Музейная вавилонская кофта и пасхальные яйца выражают представление XVII века о частной собственности; грешники в аду и праведники на небесах проживают личные драмы, одновременно иллюстрирующие христианскую космогонию XIII века и индивидуальное дантовское видение мира. В этом смысле «Божественная комедия» — воображаемый всеобъемлющий музей, место обнажения подсознательных страхов и желаний; библиотека, вобравшая все, что несет в себе пыл поэта и его взгляд, упорядоченная и открытая для нашего просвещения.

В Средние века подобные пестрые коллекции собирали служители Церкви и знать, но обычай выставлять на всеобщее обозрение личные увлечения прослеживается в Европе с конца XV века. Во времена, когда высокопоставленные государственные мужи в Вене, в Ватикане, в испанском Эскориале, во Флоренции и в Версале начинали создавать собрания произведений искусства, которые войдут в число богатейших в мире, в частных владениях также появлялись первые, менее значительные и более личные коллекции. Один из таких примеров — коллекция Изабеллы д’Эсте, супруги маркграфа Мантуи, приобретавшей произведения искусства отнюдь не из религиозности или для украшения дома: она попросту стала собирать привлекавшие ее вещи. Прежде состоятельные люди собирали изящные творения, в основном для того, чтобы придать красоту и солидность пространству, в котором они жили. Изабелла избрала обратный принцип и выделила комнату для обрамления собранных ею предметов. В своей camerino, или «малой комнате» (прославившейся в истории искусств как один из первых частных музеев), она выставляла «картины с историей» кисти лучших современных художников. У нее был наметанный глаз: она наставляла своих поверенных, чтобы те, добывая произведения для «малой комнаты», искали подход к Мантенье, Джованни Беллини, Леонардо, Перуджино, Джорджоне, Рафаэлю и Микеланджело. Иногда художники уступали.

Через сто лет страсть к коллекционированию охватила дома не только аристократов, как Изабелла, но и зажиточных буржуа: обладание частной коллекцией стало показателем общественного и финансового положения и образованности. То, что Фрэнсис Бэкон называл «моделью всей природы» в небольшом пространстве, можно было воочию наблюдать в кабинетах многих адвокатов и врачей. Предмет мебели с запирающимися ящиками или небольшое обшитое деревом помещение наподобие упомянутой camerino, обозначаемые французским словом cabinet, стали непременным атрибутом богатых домов. В Англии кабинет называли «клозетом», от латинского clausum, «запертый», что подчеркивало приватность помещения. В остальной Европе частная коллекция разнородных предметов называлась cabinet de curiosités или Wunderkammer (Буквально (фр. и нем.): «кабинет для диковин»). Среди них наиболее известны создававшиеся на протяжении последующих веков собрания Рудольфа II в Праге, Фернинанда II в замке Амбрас в Инсбруке, Оле Ворма в Копенгагене, Петра Великого в Санкт-Петербурге, Густава Адольфа в Стокгольме и архитектора сэра Ганса Слоана в Лондоне. Взращенному этими деятелями любопытству нашлось законное место в быту.

Порой, когда живых денег не хватало, собиратели диковин пускали в ход изобретательность. Так, в 1620 году ученый Кассиано даль Поццо стал хранить в своем римском доме не подлинники произведений искусства, не уменьшенные точные копии знаменитых строений и не образчики естественной истории, за которыми охотились его более зажиточные собратья: он начал собирать рисунки с изображением всевозможных необычных предметов, существ и древностей. И назвал это «бумажным музеем». Вновь, как в camerino Изабеллы и в коллекции Традескантов, руководящий замысел, произвольный порядок здесь индивидуальны, это своего рода гештальт, то есть неделимое целое, обусловленное чьим-либо персональным опытом, с одной лишь особенностью: располагать реальными предметами не требовалось. Их заменяли воображаемые образы. А поскольку приобрести такие репродукции было намного дешевле и проще, чем оригиналы, «бумажные музеи» дали возможность называться коллекционерами даже людям с ограниченным достатком. Заимствовав представление о подмененной реальности из литературы, где отражение явления равнозначно явлению как таковому, «бумажный музей» позволил своему владельцу обладать призрачной моделью мироздания под его или ее собственной крышей. Не все это одобряли, повторяя слова мыслителя-неоплатоника Марсилио Фичино, который в XV веке нелестно отзывался о тех, «кто в мизерности своей вещам предпочитает их тени».

Идея «собирания теней» уходит в древность. Цари династии Птолемеев знали: все, что есть в мире, не заключить в границах Египта, и им пришло в голову собрать в Александрии носители всех существующих в мире знаний, до которых можно было дотянуться; они стали издавать приказы, повелевавшие, чтобы в их обширную библиотеку доставлялись все свитки и таблицы, какие только удавалось найти, приобрести, скопировать или украсть. С каждого корабля, швартовавшегося в порту Александрии, полагалось сдать все находящиеся на борту книги, чтобы их можно было скопировать, после чего владельцу возвращался оригинал (а нередко и копия). В период своего расцвета Александрийская библиотека предположительно вмещала собрание более чем из полумиллиона свитков.

Организация пространства для доступа к информации — дело всегда рискованное, поскольку упорядочивание, связано ли оно с ранжированием или с ограничениями, при самых невинных побуждениях всегда отражается на содержимом. Всеохватное поэтическое произведение, прочитанное как религиозная аллегория, описание невероятных приключений или хроника собственного паломничества, почти как глобальная библиотека выгравированных, рукописных, печатных или электронных текстов, заставляет каждый элемент внутри себя звучать в унисон системе. Любое структурирование небезобидно.

Духовным наследником александрийских Птолемеев стал удивительный человек — Поль Отле, родившийся 23 августа 1868 года в Брюсселе в семье коммерсантов и градостроителей. Еще в детстве он проявлял необычайный интерес к упорядочиванию: это касалось его игрушек, книг, домашних питомцев. Больше всего он любил вместе с младшим братом играть в бухгалтерию, стройными колонками выводя показатели дебета и кредита, составляя таблицы и прейскуранты. Он также любил размечать участки в саду под посадки и строить ряды загонов для скота. Позже, когда семья временно переехала на небольшой средиземноморский остров вблизи французской Ривьеры, Отле начал коллекционировать всякую всячину — морские раковины, минералы, окаменелости, римские монеты, черепа животных — и в результате создал собственный cabinet de curiosités. Когда ему было пятнадцать, он с несколькими школьными друзьями основал «Частное общество коллекционеров» и стал издавать для его членов журнал со строгим названием «Наука». Примерно тогда же он обнаружил в кабинете отца энциклопедию Ларусса и впоследствии говорил, что это «книга, которая объясняет все и на все дает ответы». Однако масштаб многотомного «Ларусса» показался честолюбивому молодому человеку слишком скромным, и он замыслил проект, воплощенный спустя несколько десятилетий: Отле приступил к подготовке универсальной энциклопедии, в которую войдут не просто ответы и объяснения, но и весь свод вопросов, задаваемых человечеством.

В 1892 году молодой Отле познакомился с Анри Лафонтеном, который в 1913 году получит Нобелевскую премию мира за деятельность по организации международного антимилитаристского движения. Впредь они будут неразлучны и, словно Бувар и Пекюше, флоберовские неутомимые сборщики информации, вместе станут шерстить библиотеки и архивы, составляя огромную подборку библиографических источников по всем областям знаний. Взяв за основу десятичную систему библиотечной классификации, придуманную в 1876 году американцем Мелвилом Дьюи, Отле и Лафонтен решили применить ее в мировом масштабе и обратились к автору за разрешением. В результате в 1895 году возникла «Всемирная библиографическая служба» с центром в Брюсселе и собственными корреспондентами во многих странах. В первые годы существования этого учреждения целый легион девушек-служащих перебирал каталоги библиотек и архивов, переписывая данные на карточки размером 7,5 на 12,5 сантиметра, которых заполнялось примерно по две тысячи в день. В 1912 году число карточек, составленных службой, превысило десять миллионов; плюс еще сто тысяч визуальных документов, в том числе фотографических изображений, а также диапозитивов, кинокадров и пленок.

Отле считал, что кино, как и изобретенное к тому времени (но еще не ставшее массовым) телевидение, станет в будущем средством передачи информации. В подтверждение он создал крутящийся механизм (как в устройстве для просмотра микрофильмов), с помощью которого со страниц книги делались фотокопии и проецировались на экран. Отле назвал свое изобретение bibliophote, или «проецированная книга», и предвидел — за пятьдесят лет до изобретения голограммы — возможность появления «говорящих», передающихся на расстояние и трехмерных книг, которыми у себя дома смогли бы пользоваться обычные люди, как сегодня Интернетом. Отле называл эти приспособления «субститутами книги».

Чтобы наглядно показать широту охвата десятичной системы Дьюи применительно к большой хаотичной массе документации, Отле изобразил схему, в которой эта система сравнивалась с солнцем: его лучи расширяются и множатся по мере удаления от центра, охватывая все ответвления человеческих знаний. Эта диаграмма фантастическим образом напоминает увиденные Данте в финале три светящихся круга: слившись воедино, они распространяют по всему мирозданию свет, который все вобрал и сам есть всё.

О Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой!

Отле всегда был увлеченным коллекционером, и в придуманном им универсальном архиве ничто не осталось бы без учета. Как иудеи хранили в Каирской генизе любой клочок бумаги — вдруг он несет в себе доселе неведомое имя Бога, — так же и Отле сохранял все. Небольшой пример: перед тем как отправиться в свадебное путешествие в 1890 году, молодой архивариус и его невеста измерили свой вес в «Больших магазинах Лувра» в Париже. Ярлыки, свидетельствовавшие, что вес Отле составлял 70 килограммов, а вес его жены — 55, он сохранил в целлофановых обложках; их и сегодня можно увидеть в коробке, где в строгом порядке сложены карточки и прочие документы. «Ты видишь главное во второстепенном», — однажды заметил друг Отле; чем не объяснение его всепоглощающей любознательности?

От коллекционирования прямой путь к составлению каталогов и классификаторов. Внук Отле, Жан, вспоминал, как однажды они вместе гуляли вдоль берега моря и наткнулись на медуз, выброшенных на песок. Отле остановился, сложил медуз горкой, достал из жилетного кармана карточку и внес в нее классификационный номер морского создания по системе «Всемирной библиографической службы»: 5933. Цифра «пять» указывает, что это категория естественных наук, следующая за ней «девятка» сужает сферу до зоологии, «три» соответствует группе кишечнополосных, а еще одна «тройка» — это медуза. Затем он воткнул карточку в вершину студенистой массы, и прогулка продолжилась.

Страсть Отле к упорядочиванию заставила его поддержать утопический проект норвежского архитектора Хендрика Андерсена по созданию идеального города, который стал бы планетарным центром мира и гармонии. Для этого предлагались различные места: Тервюрен во Фландрии, Фьюмичино, близ Рима, Константинополь, Париж, Берлин и некая территория в Нью-Джерси. Честолюбивый замысел был скептически встречен как политиками, так и интеллектуалами. Генри Джеймс, который был в близких отношениях с Андерсеном и восхищался скульптурами норвежца, свысока отнесся к подобному «гигантизму». Он адресует другу письмо, в котором упрекает его в мании величия. «Как же я приму Вашу сторону, — пишет он, — и выскажусь в Вашу защиту хоть единой буквой алфавита, когда Вы огорошиваете меня этакой фантазией, решительно не имеющей ничего общего с реальностью в нашем унылом мире?» Джеймс напрасно удивлялся: в его произведениях видно, насколько глубоко он проник в природу гигантомании. В 1897 году в романе «Трофеи Пойнтона» он анализирует страсть миссис Герет, которая годами собирала в своем роскошном доме в Пойнтоне различные безделушки. «Достоинство в том, чтобы суметь создать такое совершенство; и если речь идет о необходимости его отстаивать — то хоть зубами!» Подобно Пойнтону в глазах миссис Герет, совершенный город Андерсена, как и горы данных, собранных Отле и его службой, представляли собой свод столь значимых ценностей, что критиковать их было непозволительно. «В этом доме есть вещи, ради которых мы едва не обрекли себя на голодную смерть! — говорит миссис Герет. — Они были наша религия, наша жизнь, мы сами!» И эти «вещи» у Джеймса — «квинтэссенция мира; только для миссис Герет квинтэссенцией мира были французская мебель и китайский фарфор. Она могла с большой натяжкой допустить, что у людей всего этого может не быть, но она решительно не способна была представить себе, что им этого и не надо и от отсутствия этого они ничуть не страдают». Андерсен был единомышленником Отле. Критика Джеймса осталась без внимания.

Отле по-настоящему увлекся проектом, который он теперь называл «Мунданеум», и предполагал, что его детище будет включать в себя музей, библиотеку, просторную аудиторию и отдельное здание, предназначенное для научных исследований. Он предложил построить «Мунданеум» в Женеве под девизом «Классификация всего, всеми и для всех». Самый знаменитый архитектор того времени Шарль-Эдуар Жаннере-Гри, более известный как Ле Корбюзье, поддержал проект и начертил смелый план города Отле; Эндрю Карнеги, американский миллионер шотландского происхождения, предложил свою помощь в финансировании. Но в октябре 1929 года обвал на Уолл-стрит положил конец надеждам на американскую финансовую поддержку, и утопический проект Отле был практически забыт.

Однако основной принцип «Мунданеума», — то есть разнообразных коллекций, которые «в составе универсального собрания документации видятся как энциклопедический свод знаний человечества, обширнейшее интеллектуальное хранилище книг, документов, каталогов и специфических объектов», — оставался неизменным и был применен к каталогам, скрытым в недрах «Дворца пятидесятилетия» в Брюсселе до 1940 года. 10 мая того же года германская армия захватила Бельгию, и Отле с женой пришлось бросить ценнейшее собрание и искать убежища во Франции. В отчаянных попытках спасти свою упорядоченную вселенную Отле рассылал прошения маршалу Петену, президенту Рузвельту и даже Гитлеру. Но усилия были напрасны. Павильон, в котором располагалась коллекция, демонтировали, мебель, с такой любовью сконструированную, перенесли во Дворец правосудия, а книги и документы рассовали по ящикам. Когда после освобождения Брюсселя 4 сентября 1944 года Отле вернулся домой, он обнаружил вместо картотеки и визуальных материалов выставку «нового искусства» третьего рейха: нацисты уничтожили в учреждении шестьдесят тонн периодических каталогов, а двести тысяч томов тщательно собранной библиотеки исчезли. Не выдержав удара, в том же 1944 году Поль Отле умер.

После его смерти все, что осталось от грандиозного проекта, попало на хранение в брюссельский Институт анатомии с царящим в нем макабрическим духом. Затем, переехав еще несколько раз, в 1992 году растерзанная коллекция обрела наконец надежное пристанище в реставрированном здании универмага, построенном в 1930-х годах в бельгийском городе Монсе, где после скрупулезной реорганизации в 1996 году новый «Мунданеум» открыл свои двери.

Что послужило источником страсти Отле, пожалуй, объясняет запись в дневнике, сделанная им в 1916 году. Отле признается, что после недуга, перенесенного в отрочестве (по его словам, это был букет из скарлатины, дифтерита, менингита и тифа), он утратил способность запоминать тексты и больше не мог заучивать наизусть стихотворения и отрывки прозы. Чтобы преодолеть это, объясняет он, «я учился корректировать память рассудком». Отле не мог самостоятельно запоминать факты и цифры, но, вероятно, представлял свою «Всемирную библиографическую службу», или «Мунданеум», как своеобразный аналог памяти, который можно создать с помощью карточек, изображений, книг и иных документов. Он, безусловно, любил этот мир и желал знать обо всем, что в нем есть, однако, так же как грешники, о которых говорил Вергилий, заблуждался и либо направил эту любовь в ложное русло, либо воспламенил ее от слишком яркой искры. Остается надеяться, что Всевышнему, в которого Отле верил, хватило любви, чтобы простить своего каталогизатора.

В 1975 году Хорхе Луис Борхес, быть может вдохновленный Отле, написал довольно длинный рассказ под названием «Конгресс»: его герой пытается составить энциклопедию, в которой можно будет прочесть абсолютно обо всем. Но оказывается, что существование виртуальной копии мира невозможно или, по мысли автора, бесполезно, ведь мир, к нашей радости или огорчению, и так уже существует. На последних страницах честолюбивый энциклопедист приглашает коллег-ученых прокатиться в шарабане по Буэнос-Айресу, но город, который открывается перед ними, с его домами, деревьями и людьми, кажется им знакомым, уже виденным: это их собственная фантазия, в которую они бесстрашно погрузились, а теперь вдруг, к собственному удивлению, поняли, что она существовала и до них.