Сопроводительный текст к выставке «Русские сказки. От Васнецова до сих пор» (фрагмент):

Царевна

Сказка знает три типа царевен:

1. Красивая и умная девушка, верная невеста.

2. Злая и коварная девушка.

3. Девушка-воин: отлично стреляет, бегает и ездит на коне.

Царевна живет обычно за тридевять земель, в тридесятом царстве.

Что от нее ожидать: задает жениху трудные задачи, обладает магической силой, с помощью которой помогает герою разрешить хитроумные задачи, спастись от погони, выйти победителем в сражении с чудовищами.

Третьяковская галерея, март 2020 года

***

Представляете, я третий тип царевен! Поверьте, это так, да и, вообще-то, мне это сказал сам Иван-царевич, герой, которому еще только предстоит одолеть Кощея, завести чудесных друзей и волшебных помощников, побороть зло и жениться на Царевне.

Когда я это поняла, я гуляла по Москве. Москва для меня — это город бесконечно красивой и тоскливой православной идеи, той, которая про собственную жертвенность и самозабвенное растворения одного ради многих. Конечно, суть тут в растворении, а не в одном и не многих. Я не чураюсь новых московских церквей, меня не смущает их напускное золотое убранство и фальши потерянных священников. Когда я смотрю на эти церкви, на эти лица, на эти улицы, я вижу фольклорную сказочность средневековой Московии, где вокруг церкви бегают домашние птицы, где истошно кричит Петушок, где на ночной службе спит уставший крестьянин. Не потому что безразличен, а потому что он устал, ему хочется поесть постных щи и уснуть на руках у Бога. В Москве в марте 2020 года я поняла, что существую в сказке. Народные сказания и распевы стали для меня самыми чуткими и искренними осколками реальности, к которым я только могла обращаться. Что-то со мной в этот момент приключилось, и я неловкой рукой записала:

«Получается, позабытая мною сказка — это и есть жизнь? Представляю и себя, и его, и случайно найденного убитого голубя, и лающую на меня дворняжку, и Смоленское кладбище около моего дома как один большой сказочный мир».

Царевна идет день и ночь, ей становится невмочь. Час прошел, и другой прокатил, и третий пролетел, а она все идет, а когда как побежит или присядет… Она тоже иногда устает.

В этой сказке время никому ничего не должно: оно стремительно несется вперед, или медленно стекает назад, или попросту внезапно исчезает. Кажется мне, что время здесь совсем не линейно. Тут прошлое не становится настоящим и будущим. Все другое: будущее случается в тот же момент, где и прошлое и в том же пространстве, где настоящее. Это большее сгоревшее поле, тут много погибших цветов и, когда они зацветают, все разворачивается вспять. Только не существует в этом поле понятия «вспять», потому что кому какая разница, если время тут ни дробится, не разделяется, а его мгновения не следуют друг за другом. Здесь не измерить время длинною одного шага.

Представьте, как Царевна бежит, но это все показано сверху и в замедленной съемке. Так она перемещается. Впереди ее ожидает Большой Темный Лес. В этом Лесу вся материя, каждая маленькая веточка и тоненькая травинка, вздымаются к небу и хаотично ветвятся. Тяжесть земного мира здесь не работает, поэтому все движется так, как мечтает. Вокруг бурелом и болота в серых и грязно-коричневых тонах, которые чередуются с протоптанными тропинками и вдруг разверзаются петляющей широкой речкой. На изгибе этой речки чистая пойма, она сухая, белая и не болотистая. Смотря на ветви деревьев и в небо, Царевна замечает: начинает падать белый снег.

До распространения христианства шорцы хоронили своих предков в таежных лесах. Покойников зашивали в кендырь или заворачивали в бересту и подвешивали на деревьях в чаще. «Если гуляешь по лесу, видишь в ветвях мумии их предков, жен и детей» — сказал тогда один человек.

Царевна думает об этом все то время, что идет по Большому Темному Лесу. Со всех сторон на Царевну смотрят живые и мертвые животные, их глаза остервенели, а тела походят на застывшие чучела из зоологического музея. Около первой такой могилы она стоит долго-долго, а вторая могила ей только припоминается. Третья проносится мимо ее глаз так быстро, словно ее и не бывало. «Ку-ку» — где-то поодаль раздается эхо. Это птица! Царевне ее не видно, но она тут есть. Чувствуется же ее присутствие где-то снаружи.

Мать-кукушка бросила своих детей.

Кукушки так устроены, они не плохие, поверьте! Просто каждый раз, когда эта вольная птица несется, она вынуждена украдкой подложить свои яйца в чужие гнезда и молчаливо спрятаться, укрыться от птичьего гогота. У крестьян есть поверье про кукушек и их глумливо-тоскливой песнью. Они говорят, что эта птица наказана на вечную скорбь и лесной плач, потому что не может позаботиться о своих птенцах. Бог дарует ей жизнь, заключает в нее плодородие, а кукушка, как будто не благодарна! Она не может сберечь своих деток и поэтому навсегда отдана скорби. Как весна разойдется, все девицы деревенские собирались вместе и шли в Лес: кукушек хоронить они собирались. Из тряпочек, травы и ниточек они делали крохотных куколок, которых кукушками и назвали. Травку эту окрестили “Кукушкины слезки” или “Слезы Богородицы”. Обязательно надо было вырвать это растение с корнем. Кукушке гробик маленький колотили, дорогой! Поэтому ее в него только укладывали, а в землю опускали без всего. Маленьких куколок зарывали в землю или оставляли на ветках берез. А после шли в избы и проводили поминальные трапезы. Главным лакомством на этом столе всегда была яичница.

Тихо-тихо раздается: «ку-ку…».

В какой-то момент Царевна начинает бежать сквозь этот сказочный и темный Лес. Или, на самом деле, плестись? Это не имеет никакого значения, ведь она просто начинает быть. Могилы, ветви, деревья вокруг нее текут и стекают вниз по земле и, к небу! Они сливаются в красно-коричневый ручей, который манит, соблазняет несчастных путников на то, чтобы войти в него и лечь. Он красный как плодородная жизнь, потому что, когда ребенок рождается, он весь в утробной крови, и коричневый как грязный грех, потому что такими цветами кровь ребенка обогащается, когда начинает циркулировать у него внутри.

В этой сказке мир мертвых и есть мир живых.

Здесь добро в той точке,

где начинается,

там же злом

и завершается.

В эту точку сама

Я возвращаюсь,

лишь когда рождаюсь

иль когда с жизнью

прощаюсь.

А живу,

моментами воздух вдыхаю,

я в пространстве полной тишины.

На Смоленском кладбище мимо Царевны проходил Кощей в черной рясе. Сутулый, угрюмый, но такой большой, такой близкий. В руках он нес корзинку белых яиц. Очень бережно нес, не хотел уронить и разбить ни одно из них. В храм Смоленской иконы Божией матери он, наверное, собирается их занести.

Август настал на дворе, Яблочный Спас. Обязательно нужно в этот день свой первый урожай в храм отнести. Это дань Богу. Словно первенца своего, мальчика, в жертву отдать, как раньше, слышишь? Теперь дар свой Ему оставлять не нужно. Окропи то, что принес, помолись за нас всех, грешных, и иди себе дальше восвояси. Кощей Бессмертный очень любит каждое из этих яиц, ведь в одном из них спрятана вся его жизнь! В том, где иголка стальная застряла, вместо дитятка кровного малого. Так существует весь этот лес: тут из хтони рождается жизнь, и наоборот.

«Ку-ку» -- раздается где-то поодаль, тихо и глухо. Слышится этот звук так тяжко, словно из–под земли. Тут и могилка крохотная рядом стоит, недавно земелькой присыпана, теплая. Малютка тут утопилась, совсем чистое и юное было дитя.

Мать качает зыбку. Сладко-сладко она напевает, то громче, то тише плач кукушки повторяет. Свою собственную пуповину она сохранила, завернула в украшенный маленькими ракушками и пестрыми пуговицами мешочек, зашила и привязала к зыбке. Плавно-плавно свое дитя она качает, умиротворяет, усыпляет, усмиряет! Над ребенком вереница деревянных игрушек гуляет: там птицы, и звери, и рыбы. Все над головой младенца они проплывают, словно не быть им подвластным тяжести жизни земной.

В этой сказке много чудес. Царевна лежит у ручья и еле-еле руками ведет по воде. В небе над ней проплывает Большая Золотая Рыба. Она как живая, но что-то особое в ней Царевна замечает. У этой Рыбы, кажется, нет глаз. Представляете, кто-то выколол Рыбе два глаза. Двух блестящих, стеклянных глаз лишили Большую Рыбу! Она теперь слепа, не отразится в ней свет и тьма. Но, вот же, она есть! Родной мой, посмотри на небо — на нас плывет Большая Рыба.

Кто-то порвал белые жемчужные бусы — катится из ее глаз слеза. Она лежит под огромной Рыбой, на половину в грязно-коричневой луже и начинает молиться.

Мне кажется, в этой рыбе Бог. — Прости меня, Господи.

Мне кажется, в этой рыбе мама. — Прости меня, Господи.

Мне кажется, в этой рыбе ты, любимый. — Прости меня, Господи.

Когда я поняла, что влюбилась, я очень испугалась. Я представила, как стою на большом скошенном поле, где цветы зацветают вспять, и почувствовала себя снова маленьким ребенком. В этот день мне было лет 5 от роду. На мне было надето белое легкое платье с кружевной запачканной манишкой, а на ногах черные блестящие туфли. В них так неудобно, знаешь?

Это поле имело два цвета: синего неба и желтого сена. Оно необъятно, нигде не начинается и ничем не заканчивается. Маленький ребенок, лет 5 от роду, начинает бежать по этому полю так, как бегают дети: постоянно спотыкаясь, падая, и теряя силы еще в самом начале.

Это я, бегу к тебе навстречу, родной. И когда я добегаю, все, в чем я нуждаюсь, это обнять твою шею, вцепиться в нее маленькими слабыми пальцами и нелепо к ней прижаться, так, словно я маму родную обнимаю.

В Большой Небесной Рыбе я обретаю:

Бога

маму

тебя.

Когда ты плачешь, я люблю тебя еще больше. Мне нравятся твои маленькие чистые слезы, которые катятся по твоим щекам, скулам и подбородку. Я бы их поцеловала, ни за что не касаясь твоих губ!

У меня в голове возникает образ: ты лежишь у меня на коленках и умираешь. Я тебя нежно-нежно убаюкиваю. Ты всегда так сильно плачешь, что, только уснув, можешь на успокоиться. «Ку-ку» — где-то мимо нас пролетает кукушка. А я все едва заметно тебя качаю: вправо-влево, вправо-влево, как будто зыбку деревянную качаю, а ты еще совсем маленький. Я готова вечность отдать, чтобы слезы твои утирать, вглядываться в твое чистое, красивое лицо, и крепко к коленям прижимать твое слабое, зыбкое тело.

Я вижу в тебе свое дитя, сына своего, родной. Послушай, что я тебе шепчу:

«Маленький мой, ну чего ты расхныкался? Я тебя не брошу и слезы твои вытирать буду, и на коленях своих как мать Христа приючу, и боль твою я разделю. Не плачь, любимый, я сейчас тебе сказку расскажу».

У этой сказки странный конец. Человек тут несется, бежит и плетется, но на деле на том же месте он остается. Он может родиться, сильно влюбиться, и вдруг умереть. Человек тут не жизнью обычной живет, а лишь иногда в мире случается. Промелькнёт мимо нас и опять замрет, отдохнет и навсегда уйдет. Говорят, человек в этой сказке за границы себя выходить пытается, целый мир перед ним тут открывается. Ясно становится вдруг человеку, что есть в этом мире что-то большее, чем он, чем предмет, чем слово, чем жест… Есть в этой сказке та странная сила, что метаться вокруг все заставляет. Та сила, что Рыбу Большую на небо возводит, Мать-Кукушку детей своих растерять в Лесу вынуждает и Кощея Бессмертного угрюмого оберегает.

Все сломалось в этом лесу: время, природа, зло и добро. Тот, кто родился, в тот же миг свою смерть ощутил. И умерший он теперь, холодными пальцами чадо свое вокруг шеи обхватил и на длинную жизнь его заговорил.

2020