Настоящее время в стране вроде нашей, вот уже на протяжении 30 лет — время дезориентированное. Я хочу сказать: время, которое не предлагает собственной молодежи, особенно из народа, никакого принципа ориентации существования.

В чем именно заключается дезориентация? В любом случае, одна из ее главных операций состоит в том, чтобы сделать нечитаемым предшествующий период, который, в свою очередь, ориентацию действительно имел. Эта операция характерна для всех реакционных, контрреволюционных периодов, как тот, в котором мы живем с конца 1970-х.

Можно, например, отметить, что сущность термидорианской реакции после заговора 9 термидора и казни без суда великих якобинцев состояла в том, чтобы сделать эпизод с Робеспьером нечитаемым: его редукция к патологии нескольких бандитов-кровопийц исключила любое его политическое понимание.

Подобное видение вещей продолжалось в течение десятилетий, и оно подразумевало долговременную дезориентацию народа, который держали, и держат всегда, за потенциально революционный.

Сделать период нечитабельным — другое дело, это больше, чем осудить его. Ведь одно из следствий нечитабельности — это запрет на нахождение в этом периоде принципов, способных вывести из тупика. Если же период объявлен патологическим, в нем нечего взять для ориентации, и, как следствие, пагубные последствия которого мы наблюдаем каждый день — необходимость отдаться дезориентации как меньшему злу.

Таким образом, утвердим касательно предыдущих периодов, на первый взгляд закрытых от политики эмансипации, что нужно сделать их читабельными для нас, независимо от конечного суждения, которое вынесут на их счет.

В споре касательно рациональности Французской революции, во времена Третьей Республики Клемансо произвел на свет знаменитую формулу: «Французская революция — неделимое целое». Эта формула примечательна тем, что она провозглашает абсолютную читабельность процесса, какими бы ни были трагические перипетии его развития.

Сегодня очевидно, что в разговоре о коммунизме окружающий дискурс трансформирует предыдущий период в смутную патологию. Опираясь на это, позволю сказать, что коммунистический эпизод, включая все его нюансы, от власти до оппозиции, которые причисляли себя к одной и той же идее, есть неделимое целое.

Каким тогда может быть сегодня принцип и имя истинной ориентации? Предлагаю в любом случае называть ее, из верности к истории освободительной политики, коммунистической гипотезой. Заметим между делом, что наши критики намереваются выбросить к чертям слово «коммунизм» под предлогом того, что опыт коммунистического Государства, продолжавшийся семьдесят лет, трагически провалился. Какая шутка! Когда разговор заходит о свержении господства богачей и наследовании власти, которые длятся уже тысячелетиями, нам отказывают в семидесяти годах попыток, жестокости и тупиков! На деле, коммунистическая идея прошла лишь ничтожно малое время собственной верификации, своего осуществления.

Какова эта гипотеза? Она состоит из трех аксиом.

Во-первых, это эгалитарная идея. Всеобщая пессимистическая идея, которая снова доминирует в наши времена, состоит в том, что человеческая природа обречена на неравенство, и, конечно, жаль, что дела обстоят так, но после того, как мы прольем несколько слез по этому поводу, важно себя убедить и принять это.

На это коммунистическая идея отвечает не буквальным предложением равенства как программы — реализуем врожденное равенство, присущее человеческой природе — а провозглашает, что эгалитарный принцип позволяет различать в любом коллективном действии то, что гомогенно коммунистической гипотезе, и, таким образом, имеет реальную ценность, и то, что противоречит ей, и, следовательно, приводит нас к животному видению человечества.

Далее следует убеждение в том, что принудительное существование отдельного государства необязательно. Это тезис, общий для анархистов и коммунистов, отмирания государства. Общества без государства существовали, и рационально постулировать, что могут быть и новые. И, более того, можно организовать народное политическое действие без того, чтобы оно подчинялось идее власти, репрезентации без государства, выборов и т.д.

Освободительное требование организованного действия может производиться извне государства. У нас есть масса примеров, в том числе недавних: неожиданная мощь движения декабря 1995 года задержала на несколько лет антинародные меры касательно пенсий. Активистское движение нелегальных иммигрантов не предотвратило множество преступных законов, но позволило массово признать их как составляющую нашей общественной и политической жизни.

Последняя аксиома: организация труда не подразумевает его разделения, специализации задач, и в частности угнетающей дифференциации между интеллектуальным и физическим трудом. Необходимо стремиться, и это возможно, к обязательному многообразию человеческого труда. Это материальная база для исчезновения классов и общественной иерархии.

Эти три принципа составляют не программу, но максимы ориентации, которые кто угодно может использовать как алгоритм для оценки того, что он говорит и делает, персонально или коллективно, по отношению к коммунистической гипотезе.

Коммунистическая гипотеза прошла два больших этапа, и я предлагаю заявить о том, что мы входим в третью фазу ее существования.

Коммунистическая гипотеза размещается в широком спектре между революциями 1848 года и Парижской Коммуной (1871 год). Доминирующие темы — рабочего движения и восстания. Затем — длинный интервал, длиной почти в сорок лет (между 1871 и 1905 годами), который соотносится с апогеем европейского империализма и целенаправленной зачисткой множества регионов мира. Период, который длился с 1905 по 1976 год (Культурная революция в Китае) — это второй эпизод осуществления коммунистической гипотезы.

Его основная тема — это тема партии с ее главным (и неоспоримым) слоганом: дисциплина — единственное оружие тех, у кого его нет. С 1976 года по наши дни имеет место период реакционной стабилизации, период, в котором мы еще живем, и на протяжении которого мы, в частности, наблюдали крушение однопартийных социалистических диктатур, созданных во втором периоде.

Я убежден в том, что скоро начнется третий исторический период, отличный от двух предыдущих, но парадоксальным образом более близкий к первому, чем ко второму. На деле этот эпизод будет похож на эпизод, который превалировал в XIX веке и имевший в качестве цели само существование коммунистической гипотезы, сегодня массово отрицаемой. То, что я пытаюсь делать вместе с остальными, можно определить как подготовительные работы к реинсталляции гипотезы и развертыванию ее третьей эпохи.

Нам нужна, в самом начале третьего эпизода существования коммунистической гипотезы, предварительная временная мораль для дезориентированного времени. Речь идет о минимальном поддержании состоятельной субъективной фигуры, без опоры на коммунистическую гипотезу, которая еще не утвердилась в крупном масштабе. Важно найти реальную точку и держаться на ней любой ценой, «невозможную» точку, невписываемую в закон ситуации. Необходимо держаться подобной реальной точки и организовать ее последствия.

Ключевым свидетелем того, что наши общества очевидно бесчеловечны, в наши дни является нелегальный пролетарий-иммигрант: он есть знак, имманентный нашей ситуации, того, что есть только один мир. Обращаться с пролетарием из другой страны, будто он из другого мира — вот специфическая задача, возложенная на «министерство национальной идентичности», которое использует в качестве собственной силы полицию («приграничную полицию»). Утвердить против подобного государственного механизма, что любой рабочий без бумаг из того же мира, что и ты, и является образцом той временной морали, локальной ориентации, гомогенной с коммунистической гипотезой, в глобальной дезориентации, которую может предотвратить только ее восстановление.

Основная благодетель, в которой мы нуждаемся — это храбрость. Не всегда это так: в других обстоятельствах, в приоритетном порядке требуются другие благодетели. Так, в эпоху революционной войны в Китае, как основную благодетель Мао превозносил терпение. Но сегодня, это, бесспорно, храбрость. Храбрость — это благодетель, которая манифестирует себя, невзирая на законы мира, через выдержку невозможного. Речь идет о поддержании невозможной точки, не отдавая себе отчет о ситуации в-целом: храбрость, поскольку речь идет о точке как таковой, есть локальная благодетель. Она возникает от морали места, с продолжительной реинсталляцией коммунистической гипотезы на горизонте.

Статья была опубликована в газете Le Monde 13 февраля 2010 года