Шпенглер О. Воссоздание Германского рейха / Пер. с нем. А.В. Перцева и Ю.Ю. Коринца, послесл. А.В. Перцева. — СПб.: Владимир Даль, 2015. — 223 с.

Шпенглер написал всего одну, но великую книгу — и если о «величии» позволительно спорить, то о значимости ее спорить не приходится. Сами продолжающиеся до сих пор дебаты, стремление «отменить», объявить не заслуживающей рассмотрения, работой дилетанта, которая не стоит обсуждения — это вновь и вновь подтверждают, вопреки себе.

Все прочие тексты, принадлежащие Шпенглеру, мы читаем именно потому, что им написан «Закат Запада» — и в перспективе этой книги, как прояснение, уточнение или опровержение ее. И сам Шпенглер — вольно или невольно — признавал подобное положение вещей. Отказавшись от предлагавшихся ему постов, отклонив предложение стать профессором Геттингенского университета (1919), а затем, много лет спустя, не пожелав стать профессором в Лейпциге (1933) — он заявлял, что желает продолжать заниматься своими исследованиями. Проблема была только в одном — исследования эти по самой своей природе не имели ограничения, в силу чего не только никогда не могли быть завершены, но и, что любопытнее, не могли добавить нечто существенное к уже сказанному. В предисловии к первому изданию 1-го тома (1918) Шпенглер писал:

«Эта книга, результат трех лет, была завершена в первом изложении, когда разразилась великая война. До весны 1917 года она была еще раз переработана и уточнена в деталях» [1].

Текст, претендующий на то, чтобы охватить суть мировой истории, был, таким образом, вчерне написан за три года — с 1911, когда Шпенглер, получив небольшое наследство, смог оставить работу школьного учителя — и заняться тем, в чем видел собственный смысл. Написан человеком, не имевшим в этой области никакой профессиональной подготовки, если не считать опыта учителя истории, в университетах Галле, Мюнхена и Берлина изучавшего математику и естественные науки. Впрочем, уже в ранние годы в его биографии был подобный неожиданный «ход в сторону», оказывающийся главным движением (это вообще свойственно ему, когда главное направление движения не высчитывается по привычным проекциям) — в двадцать четыре года он защищает диссертацию о «Метафизической основной идее философии Гераклита» — необычный выбор для того, кому вскоре предстоит обучать гамбургских школьников математике, естествознанию и немецкому языку. В «Закате Запада» откроется, как все эти вроде бы совершенно разнонаправленные интересы — направлены на одно, от открывающих основной текст рассуждений о различии математики Древнего Египта, Греции и Запада до обращения к философии Гераклита и «морфологии мировой истории».

Материал для такой работы — безграничен, но, в сущности, мало что меняет — лишь уточняет детали, поскольку является только многообразием способов высветить «прафеномены» культур — «прафеномен» не может быть показан сам по себе и в то же время никакое описание не является достаточным, как способна оказаться достаточной одна деталь — речь ведь идет об усмотрении, понимании, а не «знании». Иное дело, что для того, чтобы увидеть прафеномен в детали — надо быть к этому готовым, подготовленным — и кажущаяся несистематичность оказывается более уместной, чем профессионализм, поскольку тот идет уже в рамках существующей системы знания, он заранее решил, что «относится к делу», а что — нет, отбор произведен еще до соприкосновения и потому возможности увидеть иное — уже закрыта.

А.В. Перцев в послесловии вспоминает хрестоматийное противопоставление «культуры (хорошо)» и «цивилизации (плохо)», издевательски проставляя в скобках «подлинное содержание», расхоже вкладываемое повторяющими в эти понятия со ссылкой на Шпенглера. Но расхожее повторение случайным образом оказывается недалеко от истины — только это не относится к «Закату Запада». С этой книгой произошла любопытная история — она писалась совсем в другое время и в ином настроении, чем когда была опубликована. Между 1911 г., когда Шпенглер засел за нее, 1914, когда закончена первая, черновая версия, декабрем 1917, когда первый том был дописан и отправлен издателю, и концом 1918 г., когда книга попала к читателю — изменился весь мир, началась новая эпоха. Трудно сказать, какая читательская судьба выпала бы «Закату…», выйди он на несколько лет раньше — вероятно, его бы прочли, ведь по меньшей мере на взгляд многих текст и литературно хорош. Но в 1918 г. «Закат Запада» стал не философским, не литературным или каким-либо еще «культурным» событием — а событием жизни, книгу читали, находя в нее пророчество, откровение, считая ее симптомом времени (и по ней диагностируя — или ставя диагноз книге и автору исходя из своего понимания времени) или его самоистолкованием. Это первое, скорое, взволнованное прочтение — когда читатель больше откликается на свое, чем на авторское — так и осталось определяющим: второй том остался непрочитанным и сегодня — его читают, но читаемое, кажется, никак не влияет на «интерпретацию Шпенглера», он оказывается приятным «повторением», «еще одной книгой любимого писателя», от которой ждут лишь знакомого, привычного — и даже если встречают иное, то не замечают его, отбрасывают как мешающее.

Наступающая «цивилизация» в «Закате…» — это то, чего ждет и что призывает, чем восхищается и восторгается Шпенглер, это плод культуры, ее поздняя, зрелая фаза, когда она заканчивает творить — потому что сотворила, она находит себя в цивилизации. «Закат» — это осень культуры, период плодоношения, время империи:

«Заглавие, установившееся с 1912 года, обозначает в строжайшем значении слова и с оглядкой на закат античности всемирно-историческую фазу охватом в множество столетий, в начале которой мы стоим в настоящее время» [2].

И, заключая послесловие, помеченное декабрем 1917 г., Шпенглер надеется, «чтобы эта книга не выглядела совершенно недостойно рядом с военными успехами Германии» [3]. Мир (Запад) вступает в эпоху, аналогичную Римской империи — «закат» может печалить в том смысле, что детства и юности более не будет, но зрелость, если она осмысленна, не впадает в отчаяние от этого.

Все это окажется в совсем ином интонационно пространстве, когда книга наконец выйдет — ее прочтут как пророчество о «конце Европы», тем более легко принимаемое, что, на взгляд так воспринимающих, конец уже наступил — так что это пророчество не о конце, а о том, что возрождения не будет, пафосный текст о грядущей империи — как пессимистическое рассуждение о смертности всего сущего (как будто кто-то надеялся на этой земле жить вечно). Спустя 15 лет сам Шпенглер будет рассуждать схожим образом, сомневаясь теперь не только в том, что будущая империя окажется империей германской, но и в том, что она вообще будет — говоря о меняющемся мире, в котором все больше становится голосов, ранее отсутствовавших — Азии и Африки, «закат» может вполне обернутся «крушением», да и надежда на то, что жить приходится в момент становления империи — сменяется близким, но совсем иным для частного существования подозрением, что это эпоха от Канн до Акция, время Гракхов и близкого Мария, время, когда не столько смотришь вперед — в надежде на век Антонинов, который если и будет, то в трудно различимой дали, сколько оглядываешься назад, на свой аналог эллинской классики — XVII век, эпоху формы, ясности и отчетливости — для немногих избранных.

Свой последний большой текст, «Годы решений» (вышедший летом 1933 и с издательской точки зрения ставший самым успешным — тираж превзошел «Закат Запада»), Шпенглер начал с решительного заявления:

«Уже с первых дней я ненавидел грязную революцию 1918 года как измену неполноценной части нашего народа по отношению к другой его части — сильной, нерастраченной, воскресшей в 1914 году, которая могла и хотела иметь будущее. Все, что я написал после этого о политике, было направлено против сил, окопавшихся с помощью наших врагов на вершине нашей нищеты и несчастий для того, чтобы лишить нас будущего. Каждая строка должна была способствовать их падению, и я надеюсь, что так оно и произошло» [4].

И тем любопытнее дистанция, обнаруживая между «Годами…» и «Воссозданием Германского рейха» — небольшой книгой, вышедшей в 1924 г., в которой Шпенглер пытается говорить о насущном, о том положении, в котором оказалась Германия — и в чем она нуждается. Здесь очевидно, насколько его представления погружены еще в «Германию Вильгельма II»: он не осознает масштаба перемен и их необратимости, надеясь вернуться к «норме», прежнему порядку вещей — разумеется, не тому, что был в 1914 г., поскольку именно существовавшие тогда недуги привели к нынешнему отчаянному положению, но к тому, что для тех лет выступало образом «нормы» в смысле «правильного», «желанного» существования. Заглавие книги в этом отношении вполне выразительно — речь идет именно о «воссоздании» Рейха, т.е. одновременно и о возвращении к прошлому, и о его восстановлении/реставрации/обновлении.

И суть проблем, и возможность их разрешения Шпенглер видит в антропологической порче, системе, которая не дает возможности появиться, а появившись — развиться тем человеческим типам, которые могут найти решение. Дело не в очередных конституционных проектах, финансовых планах и валютной политике — это все значимо, но вторично, поскольку то, чего не хватает Германии — это человеческого типа «государственного деятеля»: Пруссия создала идеальный тип армейского офицера, она породила исполнительного чиновника — и она не сформировала и не сформировала его последующая краткая история II Рейха тип политика. Бисмарк не только остался одиночкой, но и не делал ничего, чтобы создать соответствующий тип, удовлетворяясь исполнителями — он здесь фигура типичная, поскольку Германия порождала отдельных индивидов, способных к решению подобных задач, но они так и оставались исключениями, их появления нельзя было предполагать — а лишь радоваться удаче, если они появлялись. Будучи, как то не редкость среди консерваторов, склонным к англомании, Шпенглер противопоставляет Германию Великобритании, восхваляя государственных мужей последней — нередко не представляя ничего выдающегося, они были «нормой», их качеств можно было ожидать — и, что еще важнее, они формировали следующие поколения и воспитывали выходцев из других слоев, поднимающихся по социальной лестнице. Важна не наследственная аристократия сама по себе, важна не какая-то мифическая расовая чистота — сильна не замкнутая каста, напротив, сила аристократии проявляется в ее способности переваривать все новые и новые пополнения без изменения своего типа — она формирует «под себя», а не размывается от наплыва извне. В обстановке бушующего поиска врагов — евреев, коммунистов и т.д. — Шпенглер подчеркивает, что действительно серьезные проблемы — это проблемы внутренние, собственные:

«[…] сколь ничтожен, мелок, ограничен и недостоин в сравнении с английским девизом “Права она или нет, но это моя страна!” немецкий тезис “Евреев вон!” […]. Представители собственной расы всегда опаснее, чем представители чужой, которые, будучи поставлены перед необходимостью выбирать, предпочтут приспосабливаться уже только потому, что они представляют собой меньшинство. Английский инстинкт прекрасно чувствует это: англичанином признают любого чужестранца — в той мере, в какой он способствует величию Англии благодаря своим талантам, средствам и связям» (стр. 25).

В «Воссоздании…» Шпенглер рассуждает о системе образования, о налогообложении, о том, как вернутся к порядку, к норме — во главе с монархом, с партиями, которые несут ответственность за свои действия — видя в бесправности и, как следствие, в безответственности немецкого парламентаризма со времен Бисмарка недуг, погубивший Рейх, когда партии состязались в оппозиционности, представляя каждая свое «частное дело» — то, что спустя девять лет он назовет утратой суверенитета, увидев в этом уже не местный, а общий недуг, разрушение государственной формы, когда дела «партий», «групп» больше не сводятся ни к чему общему.

Повторим исходное: «Воссоздание…» — текст, интересный не столько сам по себе, сколько демонстрирующий, до какой степени мысль Шпенглера в 1924 г. оставалась еще традиционной, «довоенной» — побуждающей иначе, архаизирующе перечитать «Закат…», как последний великий текст XIX века.

Примечания:

[1] Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1: Гештальт и действительность / Пер. с нем., вступ. ст. и примеч. К.А. Свасьяна. — М.: Мысль, 1993. С. 127.

[2] Там же.

[3] Там же.

[4] Шпенглер О. Годы решений / Пер. с нем. В.В. Афанасьева; Общая редакция А.В. Михайловского. — М.: СКИМЕНЪ, 2006. С. 9.