Темы идеологии, цензуры, пропаганды — то есть некоторой сетки значений, безоговорочно насаждаемой сверху — являются актуальными для анализа российской действительности. Если борьба с элементами основополагающей традиционалистской культуры в странах Европы сегодня ведется на уровне общественной политики и очерчивается понятием толерантности, то в России конфликт находится на уровне государственного принуждения и сковывания культуры, торможения ее развития. Окружающие россиян предрассудки и стереотипы занимают с агрессией одну территорию, поддерживаются государством юридически (закон о декриминализации побоев в семье, закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних), а работа идеологических аппаратов походит на элемент реальной антиутопии.

В условиях подобного угнетения остается небольшое окно, позволяющее обратиться к важнейшим человеческим мыслям и идеям, тем самым развить нехолостое и подкрепленное знаниями критическое мышление. Но такое желание встречается редко, поскольку оно предполагает необходимость поставить под сомнение то, что слышит субъект. Маршалл Маклюэн в своей книге «Галактика Гутенберга» описал русскую культуру как слуховую и наглядно продемонстрировал близость соответствующих медиумов русскому народу [1]. То есть под сомнение россиянину понадобится поставить речи пропагандистов, теле- и радиоведущих и даже президента в «Прямой линии», и обратиться к текстам, которые имеют для него второстепенные значимость и ценность. Чтение для многих является неприятным занятием. Для тех, кто им наслаждается, оно часто ограничивается художественной литературой низкого качества — бульварным чтивом. Чтение предполагает наличие свободного времени и концентрацию внимания, а в условиях отчужденного труда субъект не может ни о чем думать, кроме как об отдыхе. Выходом из информационной области политической пропаганды, коммерческой рекламы и прочего шума является экран смартфона или компьютера с открытой страницей некоммерческого ресурса.

Продемонстрировать гражданам конфликт между действительностью и политическим блефом может критически настроенное искусство. Современное искусство на данный момент бессильно из–за абсолютного непонимания его гражданами РФ. Кино, несущее в себе критический потенциал, не смотрят. Художественную критическую литературу почти не читают. Отдельное место здесь занимает музыка, прежде всего те жанры и исполнители, что делают акцент на слово, разрушающее идиллию, построенную СМИ.

Огромным значением для описания современной действительности обладает феномен клинической депрессии у людей западной культуры, которая берет свое начало в периоде формирования общества потребления. Эта депрессия — следствие развития западного мира, его экономической и политической сторон. Сегодня эта депрессия выражается в форме некоего субкультурного знака, переживающего уже не первое перерождение. И если ранее такие субкультуры были тесно связаны с музыкой, то сегодня основополагающим мотивом для их создания является депрессия как «товарный знак» и как психиатрический диагноз.

Характер психических расстройств — их внешние проявления и внутренние переживания больного — зависит от социальных условий, в которых живет человек. Это не только события, происходящие с субъектом непосредственно, но и социально-политическая обстановка в стране. Каждая эпоха порождает в душевных болезнях ее представителей свои особенности, которые отражают действительность. Например, согласно Василию Гиляровскому, бредовые идеи больных периода Французской революции 1870 г. были связаны с политическими настроениями, которые пришли на смену доминирующим в Средние века страхам демонических образов [2].

Далее в тексте речь пойдет только о депрессии как клиническом заболевании, поскольку именно эта ее форма обладает научной базой и относится напрямую к дискурсу о психических расстройствах, а не к культурологическому описанию. Также речь будет идти и о других расстройствах психики. В отсутствии своевременного лечения симптомы одного заболевания, которые определены классифицирующими в нормативных документах, дополняются симптомами иного расстройства. Так депрессия при определенных условиях может повлечь за собой навязчивые мысли, псевдогаллюцинации, бредовые идеи, а дереализация, в свою очередь, может обернуться депрессией и фобиями. Сочетание компонентов различных диагнозов в определении состояния больного — обычное дело для клинической практики в области психиатрии. В описании диагнозов в Международной классификации болезней 10-го пересмотра (Класс V. «Психические расстройства и расстройства поведения») с их четким разграничением одного от другого встречаются уточнения относительно того, что один диагноз может пересекаться с другим. Например, в описании диагноза F40.0 «Агорафобия» среди прочего написано: «…в качестве дополнительной характеристики часто присутствуют депрессивный и навязчивые симптомы и социальные фобии» [3].

Для того, чтобы наглядно продемонстрировать критическое отношение человека с психическими расстройствами к современной российской действительности, хорошо было бы рассмотреть опыт субъекта, имеющего в своем анамнезе несколько ментальных недугов, присущих стигматизированному образу типичного душевнобольного.

Представьте человека, чье здравое восприятие реальности поэтапно начало разрушаться несколько лет назад и обернулось в конечном итоге психозом с вынужденной госпитализацией. После начала терапии болезнь, как кажется, прошла, сознание прояснилось, появился критический взгляд на то, что человеком переживается сейчас и что переживалось во время болезни. Происходит понимание ложности некоторых происходивших ранее событий и нелепости отдельных мыслей и идей. При этом человек ощущает свою ментальную уязвимость и хрупкость собственной психики. Дальнейшее существование субъекта связано с систематическими обострениями болезни, приемом лекарств и желанием полностью вылечиться.

Субъект, описанный выше — собирательный образ, составленный из проанализированных повествований людей, которые в личных беседах поделились своим психотическим опытом. Сочленение и сплетение характеристик такого человека производится с учетом рассмотрения их через призму болезненного опыта автора текста, пережившего и переживающего как единичные, так и комплексные проявления психического заболевания. Главные симптомы — галлюцинации, псевдогаллюцинации, дереализация и деперсонализация, бредовые идеи, тревога, а также снижение концентрации внимания и потеря интересов.

Подобный субъект — воплощенная стигма, человек «не от мира сего». Он исключен из «нормального» общества и представляет собой лишь тело, сознание которого вытесняется в область маргинального.

Та чувствительность, язвительно дарованная болезнью, и одностороннее мышление, сконцентрированное на отдельных явлениях, иногда помогают выявить и описать те истины, что остаются без внимания людей, существующих в мире множеств. Особое положение здесь занимают деятели искусств. На рубеже 19-20 веков художник для зрителя и критика стал сумасшедшим и ненормальным. Подобный ярлык навешивали на всех, кто шел дорогой авангарда. Мы можем видеть, как ничтожна категория «нормальности». Однако люди, занимающиеся выявлением истин, не обязаны быть нормальными или несумасшедшими — это вне их социального «долга». Главная их задача — создание искусства. Этический режим не является, и не должен являться определяющим.

В России есть социальные области и сообщества, внутри которых отсутствует дискриминация людей с психическими расстройствами, и одно из них — сообщество, организуемое вокруг современного искусства, существующего автономно

Удивительно, что в России 21 века, впрочем, как и во многих других странах мира, людей убивают с бо́льшим или меньшим одобрением граждан из–за ненормальности. Наиболее яркой и показательной здесь является ситуация похищения и убийства геев, организуемая в рамках традиционно-религиозной культуры и исполняемая органами государственной власти в одной из южный республик РФ [4]. То есть существование вне категории нормальности может быть жизнеопасным.

Традиционные институты политического притеснения и единообразность членов общества представляют собой проблему для выражения гражданами своих индивидуальных взглядов, интересов, настроений. Так, люди с психическими особенностями остаются принципиально неуслышанными. Они как осадок безумия нашего мира, серьезное отношение к которому обывателю кажется бесполезной тратой времени.

Существуют общественные движения, борющиеся против дискриминации и стигматизации людей, которые отличаются от большинства. В России есть социальные области и сообщества, внутри которых отсутствует дискриминация людей с психическими расстройствами, и одно из них — сообщество, организуемое вокруг современного искусства, существующего автономно. Оно постоянно генерирует продукты интеллектуального труда, которые не зависят от предписаний извне, а сам его характер имеет критические интенции. Это одна из немногих областей, позволяющая субъектам осознать и прочувствовать наличие нескольких регистров существования. Поразительно, что Министерство культуры РФ не может определить и увидеть художественный регистр в отдельных действиях, высказываниях, проектах и объектах, существующих как произведения искусства. Министр культуры Владимир Мединский говорит о современных художниках как о «психически-больных» [5], причем явно с уничижительном оттенком. В одной своей речи он сравнил Петра Павленского с обезьяной, которая «только ест, пьет и может прибить себя к брусчатке».

В психиатрии, к сожалению, тоже встречается неразличение разных регистров [6] высказываемых больным суждений и описаний, которые получили особо чувственную обрисовку. Подобное непонимание может исходить из явления профессиональной деформации. Так, автору текста однажды во время разговора со своим лечащим врачом о смерти и своем отношении к умершим скорректировали схему лечения для избавления от голосов в голове. Убедить врача в том, что в речи использовались метафоры, оказалось невозможным. Пришлось беседовать с другими психиатрами отделения, чтобы те повлияли на врача, ведущего лечение. Успешно.

Если человек в период психоза является нерастворимым осадком безумия, существующего в мире, то можно ли сказать, что в гранях его кристаллической формы отражается естественность нашего мира? Возможен ли такой исход ситуации, когда основные виды и содержания психотической симптоматики, такие как бред преследования, перепады настроения, комментирующие голоса и/или другие, наиболее адекватны современному состоянию мира и наиболее точно отражают наличные проблемы? Первоначально представляется, что положительный ответ на данный вопрос возможен при случайном сходстве культурных особенностей эпохи и симптоматики душевнобольных.

Можно предположить, что в период, близкий к дикости и варварству, психические расстройства наиболее точно, нежели в последующие эпохи, отражали современный им мир. Страх природных явлений как состояние общей тревожности и паники, наделение душами природных и искусственных объектов как корень галлюцинаций, появление и развитие языка и речи как начало «голосов» в голове. Человеческая общность со временем разделилась на автономные области, внутри которых формировалась собственная культура. Некоторые из этих областей связались с внешним миром позднее эпохи Великих географических открытий. Однако те связи — культурные, торговые, политические — не могли способствовать мета-объединению психотических симптоматик и соответствующих внутренних переживаний отдельных субъектов, существующих в разных странах и культурах.

Во-первых, развитие национализма препятствовало объединению. Но различие симптомов и используемых больными метафор, сообщаемых еще тогда не психиатру, а надзирателю или врачевателю, не затрагивает зерно переживаний больного, связанного с чувством происходящего объединения народа по национальным признакам. Во-вторых, существенным представляется различие органов чувств, вернее восприятия и чувственных означиваний. Несмотря на возможность однородности переживаний, существующих в головах психотиков разных культур мира, их особенности значительно деформируются под натиском того или иного ложно работающего органа чувств, воспринимающего информацию. Под сказанным подразумевается описанное Маклюэном воздействие развития того или иного органа чувств на все способности человека. Визуальная и слуховая культуры предполагают у их носителей разные организации опыта и ощущения мира. Одна и та же информация, воспринятая одинаковыми органами чувств, будет по-разному интерпретироваться в разных культурах. Если орган выступает для субъекта посредником галлюцинаций, то необходимо иметь в виду, что один и тот же болезненный образ получит разное окрашивание и переживание в зависимости от сформированных у человека предпосылок к восприятию и дальнейшей работе с «внешней» информацией.

Если следовать данной исторической логике, то пересечение и тождество характерных аспектов действительности с обобщенными образами, идеями, чувствами и переживаниями, людей с ментальными расстройствами будут возможны на последних этапах глобализации с ее общей унификацией, в ситуации «глобальной деревни».

Что чувствует человек, обратившийся за помощью к психиатру/психотерапевту/психоаналитику; что чувствует человек, добровольно согласившийся принимать психотропные препараты для своего лечения; что чувствует человек после пробуждения в больнице от кошмара, казавшегося ему реальным? Он чувствует необходимость избавления от того, что доставляет ему боль, что мешает ему нормально существовать. Он также чувствует остаточные явления болезни, побочные эффекты от лекарств, начало своей стигмы и дыру в собственном кармане от дорогостоящего лечения.

С первым эпизодом болезни субъект входит в «касту» душевнобольных, психов, шизофреников, ненормальных. Несмотря на наличие социальных групп, в которых негативное клеймение, в частности людей с психическими расстройствами, сведено к нулю, субъект в России будет постоянно сталкиваться с проявлениями социальной стигматизации. Чем сильнее человек отличается от «нормальных людей», тем более суровыми будут проявления стигматизации.

Субъекту придется скрывать наличие у себя болезни или психических особенностей, хотя вряд ли его будут спрашивать напрямую: «А у тебя случайно нет диагноза “шизофрения»?» Скорее, вопросы будут вокруг темы, например: «Зачем тебе нужен этот выходной?», «Что за таблетки ты принимаешь?», «Где ты был все это время?”, «Почему ты так остро на это реагируешь?» Однако ответов, даже уклончивых, будет вполне достаточно не только для сомнения в нормальности субъекта, но и для постановки ему неформального психиатрического диагноза и возникновения вокруг него огромного числа слухов, осуждающих его и порочащих его достоинство. Сокрытие особенностей собственного Я будет обрываться в моменты устройства на работу, предоставления справок и больничных в заведения, где субъект работает или получает образование, в моменты откровений в личных отношениях, последующих слухов и конфликтов, когда оружием против субъекта становится поставленный ему субъективно диагноз, используемый как оскорбление, и т.д.

В отличие от заболеваний иной сферы, сообщение о наличии которых может также стать причиной социального остракизма, психическое расстройство нередко требует обнародовать себя. Это связано с крепкой и устойчивой системой соответствующих психо-культурных кодов, которая с разных сторон подвергает субъекта с душевными особенностями угнетению. Такой человек находится в состоянии страха и тревоги из–за того, что ему необходимо скрывать себя настоящего. Он начинает бояться сам себя как социального субъекта, бороться с собой, как это велела ему общественная норма. Желание открыться и высказаться иногда остается подавленным до конца жизни, а иногда не встречает сильного сопротивления. Некоторые заболевания, например, высыпания орального герпеса, неприятны и отталкивающи. Слово «герпес» не принято говорить, его заменяют на «простуда на губах». Но само наличие у человека герпесвируса и понимание этого находятся за пределами поля желания заявить или умолчать об этом. Нежеланию подвержено лишь произношение пугающего названия «герпес».

Это заболевание либо проявляется, либо нет. Оно не требуют огласки или сокрытия. Подобная ситуация типична и для множества других заболеваний. Исключением являются болезни, легко передающиеся и имеющие плохую, исторически закрепленную, репутацию. Например, туберкулез или сифилис. Причиной передачи психических заболеваний может быть разве что наследственный фактор или нейротропный вирус, поражающий клетки мозга и нервную систему вообще, что является симптомом или осложнением вирусного заболевания, а не психического (например, как в случае бешенства; бактериального — в случае сифилиса).

Таким образом, человек с душевным расстройством существует именно в культурно-обусловленной системе угнетения, определяемой ментальной нетождественностью, а не в системе болезней и страха заражения. Эти две разные области пересеклись в момент вхождения душевных расстройств в сферу медицины и сформировавшейся позднее психиатрии. Но даже по прошествии нескольких веков просвещения и прогресса, человек с ментальными особенностями имеет в обществе дурную репутацию.

Не обращая внимание на жесткий институт советской карательной психиатрии, можно заметить, что нынешняя психиатрическая больница в России представляет собой место, подобное тюрьме. Если исключить из медицинского персонала людей, склонных к садизму, искоренить практику привязывания к кроватям и насильственной седации, субъективировать пациентов, наделив их голосом и правами, то ассоциативная связь с тюрьмой в головах членов «здорового» общества продолжит существовать. Вспомните любого, кому было необходимо психиатрическое вмешательство, но кто отказывался от госпитализации. Вне зависимости от того, осознает ли и признает ли субъект наличие у себя болезненного расстройства, он не хочет ложиться в больницу по нескольким причинам: ощущение и знание принудительности, ограничение свободы, время нахождения в больнице, определяемое извне. К этому добавляются страхи максимальной объективации, превращения персонала в надзирателей и судей, страх не лечения, но покалечения своей психики.

Понятия «учета» в российской психиатрии не существует уже более 20-ти лет, однако оно остается жить в сознании всех незнакомых с правовыми особенностями этой отрасли медицины. Остаются и ограничения, которым подвергалось лицо, состоящее «на учете».

Несмотря на то, что психические заболевания полностью не излечимы, обыватель подвергает человека с душевными расстройствами пожизненной стигме и связанными с ней ограничениями по другой причине. Как правило, обыватель не знает, что психические расстройства не лечатся, однако он обладает сведениями, что психиатрический учет является пожизненным или около-пожизненным; то есть субъект, вне зависимости от своего состояния есть никто иной, как пациент, к которому следует относиться с опаской. Лучше не брать его на работу или уволить после обнародования соответствующих фактов, лучше с ним не заключать сделки, лучше держаться от него подальше и не иметь с ним никаких дел. Общество сдавливает субъекта и выталкивает его вовне.

В современной России боль вызывают: полицейское государство, открытая ложь в федеральных СМИ, отсутствие голоса у народа, коррумпированность власти и ее некомпетентность, олигархат, социальное неравенство, ксенофобия и т. п.

Испытывающим на себе такое давление или видящим под таким давлением товарища по несчастью хочется скинуть с себя этот груз, эту металлическую сеть угнетения и закричать. Им хочется сказать, что они не виноваты в том, что они находятся вне устаревшей категории «нормальности» — это не их выбор, а выбор природы.

Напряжение, создающееся между человеком с душевным расстройством и стигматической системой, коробит, оно является отвратительным и тошнотворным. Почему кто-то должен что-то скрывать, чтобы жить спокойной жизнью? Разве не может свободный человек сказать открыто и без последствий: «Я пью нейролептики», «У меня был психоз», «У меня шизофрения»? Неужели всем не понятно, что человека с тонкой душевной организацией, который может болезненно отреагировать даже на самый маленький раздражитель, нельзя подвергать такому стрессу, представляющемуся нам адекватным для осаживания не-нормальных? Необходимо помочь ему, а не ставить в положение нелицеприятного маргинала. Напряжение нужно снять, и это получится после падения стены стигматизации.

После «пробуждения» от психоза субъект одномоментно становится угнетенным. До этого времени социальное угнетение по вопросу психического здоровья его мало задевает, а отсутствие институционализации болезни (справка от психиатра, пометка в военном билете, больничный и т. д.) блокирует возможные нападки на него. Российский гражданин, существовавший в культуре, где правит агрессия и угнетение, становится на сторону угнетаемых, имея при этом чувствительную нестрессоустойчивую психику. Субъект сталкивается с дискриминацией, притеснением, враждебностью и злостью по отношению к нему. Маски лицемерия падают. Субъект начинает видеть то, как работает этот мир, как устроены люди, где слабые стороны этой системы. Но не каждый из выздоравливающих это видит и не каждый хочет это видеть, особенно в условиях подавленности, эмоциональной тупости, снижения когнитивных способностей.

Однако в сознании как в мысленном пространстве, которое представляется субъекту отличным от того, что он имел раньше, представляется чем-то неизвестным, созданным либо кем-то, либо чем-то, либо никем и ничем, но точно не субъектом, существует потенция формирования критического взгляда, которой можно и, вероятно, нужно воспользоваться. Это то, чем может одарить субъекта тонкая психика, и с помощью этого можно менять мир — не во благо себе, не во благо угнетающим, а во благо мира без подобного разделения.

Но что чувствует субъект в случае подобного давления? Он чувствует боль. И как мы говорили в самом начале: особенности психических заболеваний имеют некоторые прообразы в современной субъекту действительности. Боль и страх в психических заболеваниях присутствовали всегда. Не нужно далеко ходить за примером и упоминать болезненные галлюцинации, вспомните, как ваше воображение дорисовывало в темноте очертание чего-либо или кого-либо, что пугало вас. Представьте, как может испугаться субъект, чьи глаза не могут избавиться от изображения того или иного неведомого существа.

Вам наверняка знакома боль от утраты близкого человека или простого расставания с ним. Трудно представить, что утрата личного или близкого в древнем мире переживалась без горечи, а у отдельных лиц не вызывала настоящую депрессию. Соответственно, если боль существовала всегда и не может являться для психического расстройства 21 века определяющей, то возможно, что появление боли в жизни социума сделало возможным их сосуществование — одно находило выражение в другом. В этом случае под болью следует понимать особое ментальное состояние общества, наличествующее в определенную эпоху. Часто подобная боль берет свое начало в войнах, эпидемиях, катаклизмах — это реакция на них и их последствия. Травмирующее событие как таковое может не коснуться конкретного человека, но его заденут опосредованные явления: повышение цен на рынке, царящая истерия в обществе, преобладание определенных тем в информационном поле. В современной России боль вызывают: полицейское государство, открытая ложь в федеральных СМИ, отсутствие голоса у народа, коррумпированность власти и ее некомпетентность, олигархат, социальное неравенство, ксенофобия и т. п. Важно, что все это существует в условиях общества потребления, рыночной экономики, средств мгновенной связи, компьютерного пространства и VR, доступного интернета. Соответствие этих болей (принадлежащих человеку с психическими расстройствами и российскому обществу) обнаруживается в их характерах и особенностях.

Ложная реальность болеющего субъекта может вызвать сомнения у нас самих: на самом ли деле реальна и истинна наша объективная общественная действительность? Если мы до этого не дойдем сами, нам скажет об этом «душевнобольной». Он скажет нам, что мы живем во лжи. Возможно, он будет еще непробужденным от своего сна, но это не значит, что мы должны его однозначно обходить. Возможно, в его словах кроется истина, которую он не может в полной мере выразить вербально, и ее образы не могут принять законченную форму, зафиксированную и определенную, но чувственное представление об истине рождает в голове субъекта нечто смежное — метафоры, с которыми субъект продолжает жить как со своими личными истинами, отвергая (по большему счету — не замечая) первоначальную, не работая с ней, зацикливаясь на тех отвлеченных образах, которые легче поддаются для воображения, пережевывания, обдумывания и говорения. Здесь мы должны услышать «душевнобольного», и если не вычленить из метафор истину в вербальной форме, то хотя бы прочувствовать то, чем они вызваны, что лежит в их основе в качестве психогенных факторов.

Выразить психотическую критику на травмирующую объективную общественную действительность сможет тот, кто получил удар, находясь в ней, или получил удар от нее. Резиденты закрытых учреждений будут иметь в этом отношении свои особенности. Исключением будет реакция, которая возникает в ответ на информационное сообщение, переданное по тем или иным каналам связи: сюжет по ТВ, статья в газете и т.д. Но и в этом случае сохранится своя территориальная особенность, однако для рационального наблюдателя она может быть абсолютно утеряна в ходе частых и сложных мыслительных изломов, расстройства ассоциативного процесса мышления или же сведения всей реакции к одной идее (галлюцинации, настроению), что может наблюдаться и у лечащихся амбулатурно.

Тот обман, что стоит между объективной общественной действительностью и субъектом с душевными расстройствами, тождественен тому обману, что стоит между нами, людьми трезвыми и пробудившимися, и миром, закрытым стеной направленного нам в глаза света от информационного табло, созданного Кремлем и СМИ. Наш взгляд притягивают мигающие огоньки, а слух тешит закадровый смех. Отдельные категории граждан находятся в этой системе координат постоянно. Они, как правило, считают наглой ложью и бестолковой провокацией насущные проблемы и их демонстрацию. Независимые режиссеры, современные художники и иные непривязанные к догме авторы, поднимающие в своих работах нелицеприятные для правящей верхушки вопросы, упрекаются и остаются без поддержки.

Бо́льшая часть граждан имеет наглядное представление о существовании определенных проблем в российском обществе: они видят разбитые улицы, пытаются выжить на нищенскую пенсию, их насильно переселяют из одного места жительства в другое, у них вымогают деньги и т.д., — но они не отказываются от предложенного им телевизором мира, они все так же голосуют за одного и того же кандидата, ругают не-нормальных, и не хотят видеть в искусстве и массовой продукции действительность, которой касаются их стертые башмаки. Они хотят не видеть, но смотреть на мощь империи, на золотые рамы и отстраненные пейзажи.

Депрессия как широкое явление говорит нам об общем бессилии, недовольстве, экзистенциальной печали. Огромное количество случаев заболевания спровоцировано такими извечными факторами, как смерть близких, развод/расставание, финансовые проблемы, — они малоинтересны. Нас интересует динамика, описывающая изменения как в причинах и течении, так и в статистике по распространению заболевания. Анализируя, необходимо выяснить, чем эти изменения были вызваны, какие из провоцирующих факторов доминируют, а какие только возникли.

Отдельного упоминания заслуживают два фактора возникновения депрессии, которые были выделены во второй половине ХХ века:

1) Т.н. синдром «эмоционального выгорания», стремительно распространившийся на работников практически всех профессий. Хотя в 1974 г., когда понятие «выгорания» было предложено психиатром Х. Дж. Фрейденбергом [7], речь шла преимущественно о социальных работниках;

2) Усиление знакового потребления в позднекапиталистических обществах, описанное Жаном Бодрийяром в «Обществе потребления» [8] . Человек (потребитель) не может беспрепятственно войти в притягательную для него систему знаков, созданных и навязанных извне. Он не может позволить себе определенные одежду, часы, телефон, автомобиль и жилье, когда повсюду расставлены капканы соблазнов, намекающих тебе, что без этих знаков твоя жизнь не имеет никакой ценности. Человек может начать стыдиться собственной жизни. Его недовольство своим положением в иерархии потребительских классов при некоторых располагающих факторах может привести его к депрессии.

Апатия — характерное для гражданина России состояние. Его убеждение, что ничего нельзя сделать и за него все решают, вполне оправдано. Хороший пример — государственные выборы (на любом уровне). Но это не говорит о том, что проявлять активность бессмысленно, как раз наоборот — имея критический потенциал, лучшим решением будет что-то сделать. Тем не менее, апатия как метафора служит отражением современного состояния России.

Живя в России, постоянно чувствуешь на себе влияние тех, более глубоких, факторов, что заставляют тебя унывать: враждебность государственной бюрократии по отношению к своему народу, социальное неравенство, угроза лишения свободы за выражение собственного мнения и т. д.

Бессонница является прекрасной метафорой состояния всего электрифицированного мира. Мир не спит в состоянии круглосуточного капиталистического производства. Ночная жизнь мегаполисов не менее яркая и насыщенная, чем дневная. Человек может работать вечером, держа контакт с партнером на другом конце планеты, где уже наступило утро — работа, таким образом, непрерывна. Ночи в привычном смысле больше не существует, на нее нет времени — необходимо больше работать, в том числе и дома — и это уже обыденная практика.

Относительно грусти. В мире существуют очевидные предпосылки к довольству, радости и наслаждению, будь то: развитие VR-технологий, изобретение новых лекарств, реализация качественных «зеленых» проектов. Но они как будто не коснулись нашей страны. Живя в России, постоянно чувствуешь на себе влияние тех, более глубоких, факторов, что заставляют тебя унывать: враждебность государственной бюрократии по отношению к своему народу, социальное неравенство, угроза лишения свободы за выражение собственного мнения и т. д.

Снижение концентрации внимания отлично демонстрирует процесс вечной профессиональной переквалификации, влияние информационного шума и даже особенности жизни прекариата. К слову, этот стандартный для депрессии симптом в данном тексте не просто навязанная извне характеристика эпохи, но ее закономерное следствие с соответствующими проявлениями.

Маниакальный же синдром менее распространен в видимой для нас повседневности, и менее нас интересует, но и в нем можно найти образ современного человека, у которого также бессонница и проблемы с концентрацией внимания. Однако большинство симптомов этого синдрома характеризуют образ воодушевленного карьериста, сотрудника одного из многочисленных колл-центров или ресторанов быстрого питания, где он постоянно держит улыбку, говорит без остановки, проявляет энергичность, растрачивается на каждого клиента, не запоминая никого из них в лицо, а потом — на излете маниакальной фазы биполярного расстройства — падает в бездну депрессии, как очередной эмоционально выгоревший сотрудник с появившимся синдром хронической усталости.

Деперсонализация и дереализация субъекта похожи на чувство отчуждения собственного тела и реальности вокруг него. Ощущение, что твое тело тебе не принадлежит, что оно выполняет команды извне, перекочевало из религиозного понимания одержимости к более реальным и реализуемым понятиям «зомбоящика» и маркетинга. Ощущение, когда мир кажется нереальным — это как раз тот критически заряженный взгляд, которым мы улавливаем ложность существующей реальности, ведь она представляет собой лишь свет от упоминавшегося ранее информационного табло, и за этим светом мы не можем рассмотреть оставшуюся в тени истинную действительность.

Как правило, человек с дереализацией лишь чувствует, что мир вокруг него нереален, но при этом осознает, что его чувство ложно. В случае сильной отстраненности субъект может использовать инструменты для проверки реальности этого мира. У каждого человека они разные и зависят от слабых сторон болезни: кому-то необходимо ущипнуть себя, кому-то прочесть строчку текста, кому-то посмотреть в зеркало.

Наличие у пациента трезвого (насколько это возможно в подобной ситуации) сознания, которое помогает признать проблемы с восприятием окружающего мира, является условием для постановки соответствующего диагноза. Человек же, имеющий галлюцинации, как правило не сомневается в достоверности видимого/слышимого/чувствуемого, по крайней мере в начале болезни — до приспособления к жизни с ними (если купировать галлюцинации не получается или субъект не хочет это делать). Такой человек начинает видеть ложь в галлюцинаторных образах тогда, когда вылечивается, после чего он становится в положение, аналогичное субъекту с дереализацией. Хотя эти болезни имеют разные характеры, главным для нас является то, что и в том, и в другом случае происходит ошибка в восприятия мира и несогласие с представленной перед глазами картинкой, недоверие к ней.

Подобное недоверие следует предъявлять к органам пропаганды, к информации, высказанной под влиянием лоббистов, и ко многому другому. Нельзя верить всему на слово — это касается не только бытовых ситуаций, но и ситуаций, когда возможно целенаправленное влияние на субъекта с целью подчинить его.

Обман населения государственным аппаратом во избежание собственного разрушения представляется естественным пороком нынешнего государства, названного «демократическим». Поэтому ни для кого не должно быть зазорным или постыдным поставить под сомнение слова лидера, контролирующего жизни граждан, обратиться к первоисточникам информации, независимым экспертам, выслушать аргументы оппозиции.

Опыт обращения к независимым от государственной догмы источникам информации и средствам познания для собственного исследования, к сожалению, показывает наличие в России не демократического поля разнополюсной работы, где страной руководят избранные народом люди, исполняющие его волю и желания на благо общества, а поля лжи, покрытое чиновниками и олигархами, как черной плесенью. Ложь фигурирует в обращениях к народу, в повестках дня, в статистических сведениях, во внешних образах и характеристиках институтов, юридических и физических лиц и во многом другом.

Критическое осмысление лжи в жизни субъекта с психическими расстройствами появляется — подобно тому, как это бывает в случаях с галлюцинациями — после избавления субъекта от бредовых мыслей. К сожалению, бредовые идеи обладают поистине безумной стойкостью, они не подвержены любым видам критики и опровержению. Часто они сочетаются с галлюцинациями. Например, бред обвинения может подкрепляться слуховыми галлюцинациями, а бред преследования может дополняться, например, ви́дением везде одного и того же человека.

Почему бы нам опять не попробовать рассмотреть симптоматику как метафору, характеризующую современную российскую действительность? Образ, созданный в голове субъекта с психическим расстройством путем метафорического изменения реальности, важен для нас не своей красочностью, причудливостью, удивительностью, а теми точками, которые связаны с внешними раздражителями, инициирующими симптом, и которые можно найти в галлюцинациях или бреде.

Эти точки подобны пуговице в каретной стяжке — они соединяют две реальности: реальность объективную (общую) и реальность субъективную, в которой существует рассматриваемый нами субъект (с галлюцинациями, ограниченностью идей и т. д.).

Одним из самых разочаровывающих моментов для субъекта с ментальными особенностями и выработанным критическим мышлением является тот факт, что после выхода из состояния психоза — то есть той субъективной реальности, созданной психикой помимо воли ее обладателя — он не попадает в общественную объективную реальность, где информационное поле и те его части, что впитываются субъектом через органы чувств, являются истинными. Субъект после выхода из лжи, сформированной его психикой, лишь попадает на второй ее уровень, который создан теперь государством, и этот второй уровень лжи, лжи общественной, нельзя разрушить с помощью нейролептиков.

Авторитет государственный власти и чиновников, несмотря на тонны доступной информации, показывающей ее некомпетентность и губительный характер, продолжает существовать. Сведения о невероятных доходах депутатов, их поразительном имуществе, взятках, превышении должностных полномочий, противоправных действиях — вплоть до убийства, — независимо от предоставленных доказательств, остаются вне поля ознакомления и рассмотрения для обывателя, поскольку данная информация исходит от независимых аналитиков, журналистов и от свидетелей, которые работают, как принято думать среди покорных слушателей, на западных кукловодов и трудятся над разрушением отечества, культуры и патриотизма. Если же встреча обывателя с подобной информацией все же состоялась, то полученные сведения воспринимаются им как клеветническое щебетание. Информация же из уст ведущих на ТВ принимается субъектом на веру и не проверяется, ее авторитет непререкаем.

Это похоже на массовый психоз. Известно, что некоторые люди могут воспринять бредовые идеи от авторитета и быть впоследствии ими одержимы. Но также известно, что в отличие от человека в психозе, который, как ранее упоминалось, не может критически отнестись к идее и фактически является непереубеждаемым, у здорового человека, воспринявшего бредовую идею, остается способность критического суждения, и он может подвергнуть ее анализу, удостоверившись тем самым в ее несостоятельности. Впрочем, опыт рассмотрения сектантства показывает, что избавить по всем параметрам здорового адепта от бредовой идеи бывает очень сложно.

Проблемы возникают и на более мелком уровне. Российский психиатр Виталий Жмуров описывал случай, когда женщина подала в суд на свою дочь за кражу у нее 37 предметов, среди которых были крышки от банок, вязальные спицы, наперстки и т. д. Обвиняемая 7 лет не могла в суде доказать свою невиновность, пока на психиатрическом обследовании, проведенном по решению суда, не был диагностирован у матери бред ущерба. Думается, что дело могло бы разрешиться гораздо раньше, если бы мнению матери не была подвержена младшая дочь, которая разделяла ее взгляд и свидетельствовала в суде против сестры [9].

Состояние современной России — это, как представляется автору текста, психотическая депрессия с деперсонализацией

А теперь представьте человека, который в периоды обострений слышит голоса, повелевающие ему делать те или иные вещи. Сначала он сопротивляется (если сопротивляется вообще), а потом сдается и становится ведомым. После лечения голоса исчезают, внимание человека теперь может переключиться на то, что ему интересно и необходимо. Никто ему больше не лезет в голову, не окликает его постоянно и не указывает, что делать. Человек начинает принадлежать сам себе.

Но стоит ему на улице поднять голову, как он увидит рекламу: его склоняют купить определенный товар, дальше по улице склоняют взять кредит, еще дальше — вступить в ряды армии, потом — обозлиться на критиков существующего порядка и т. д., пока человек не доходит до конечной точки либо с ненужными ему товарами, либо с переполненной ненужными информацией и наставлениями головой. Человеку обязательно скажут за кого голосовать, какие фильмы смотреть, кого игнорировать. И это влияние настолько сильное, что мы имеем то, что имеем. Такая ситуация характерна и для тоталитарных стран, например, для бывшего СССР, где существовал один вечно повелевающий голос, неподчинение которому грозило даже расстрелом. Однако тогда этот голос сводил все к одной цели: поддержка СССР, — сейчас же голосов в символической голове много, они бессвязны между собой, каждый повелевает свое, некоторые противоречат друг другу. Они ввергают человеческий разум в хаос обрывочных мыслей и принуждений, но все говорят одно: подчиняйся. Голоса политической сферы, в отличие от экономических голосов с их разрозненностью, сводятся, как это было в СССР, к одной цели и желанию удержать единственно существующую с 2000-го года власть, несмотря на наличие в стране нескольких партий, которые в теории могли бы создать политический диалог.

Представьте человека, которому постоянно что-то видится: пятна, фантомы, люди, животные, отдельные предметы, рисунки (татуировки, например), цифры. Их наличие может пугать, может завораживать или просто удивлять. Однако спустя какое-то время их существование начинает настораживать, может развиться бред преследования или отношения, ведь кто-то или что-то идет за ним по пятам и порой застигает его врасплох. Человек, имевший такие симптомы, после успешного лечения может заметить, что, грубо говоря, белая газель не исчезла из его поля зрения, так же как и не исчезли случайные появления полицейских на пороге в определенные даты.

Уже упоминавшаяся здесь реклама в интернете приобрела сейчас новые формы и использует новые инструменты. Веб-сайты, социальные сети, браузеры, приложения, операционные системы — все они используют информацию о вас и от вас в коммерческих и не только целях. Всплывающие окна и спам на электронной почте теперь персональные. Реклама, благодаря встроенным в нее алгоритмам, знает, что было в вашей голове 5 минут назад и что было в ней сутки назад, ведь только что вы вводили в поисковую строку запрос по рейтингу средств от головной боли, беспокоящей вас полчаса, а вчерашний день вы потратили на просмотр фильмов о Джеймсе Бонде. Теперь будьте уверены, что вас не оставят в покое многочисленные баннеры с рекламой таблеток, от множества упоминаний которых у вас только сильнее заболит голова, и онлайн-кинотеатров, завлекающим лицом которых будет «агент 007».

Ваше имя в рекламном сообщении или любая другая информация в нем, имеющая неслучайное пересечение с вашей жизнью, будет той самой пуговицей в каретной стяжке, являющейся точкой совмещения двух реальностей. В данном случае: вашей реальности, в которой вы свободны, и реальности, в которой правит система, принимающая образ сетки, скинутой сверху на вас и на миллионы других россиян. Думается, что здесь, исходя из сказанного выше, можно перевернуть метафору со стяжкой без особого вреда для отображения действительности. Сместятся лишь акценты, которые позволят иначе посмотреть на проблему. Итак, на всю площадь России, подобную бумажному полю для настольной игры, накинута вполне реальная объемная сплошная сеть, вплотную прилегающая к плоскости. Лишь люди, являющиеся в этой игре фигурками, приподнимают своими телами сетку, накинутую и на них. Сеть эта тягучая, она сковывает движения человека и не дает ему двигаться. Так и стоят эти чуть колеблющиеся фигурки на плоскости под сеткой, придавая ей свой особый рельеф. Под этой сетью стоит понимать совокупность скинутых на россиян ложной информации и трансформированных значений, включенных прежде всего в политическую и экономическую сферы. Свободное пространство над сетью и оно же в нашем гипотетическом мире тождественны друг другу. Мы отделены от свободы в этих двух мирах: метафорическом и реальном, — хотя и можем увидеть ее сквозь решетчатую структуру сетки, стоит лишь поднять глаза. Мы способны попасть в пространство свободы, если разрежем сковывающую нас сеть. Несмотря на то, что каждый в этой паутине опутан ею по своему, в зависимости от особенностей своей «фигуры», метод, используемый сетью и ее механизмами, одинаковый для всех.

Адекватными для 20 века в плане формального соответствия представляются акоазмы (элементарные слуховые галлюцинации) в виде промышленных шумов, рева двигателя внутреннего сгорания, треска электричества и т.д. Помимо возникновения новых звуков, необходимо иметь в виду и общее развитие шумовой среды. Сейчас, впрочем, как и тогда, но в большей степени, людей постоянно окружает шум, инициируемый в своем генезисе человеком, но ныне полностью принадлежащий машине или автомату. Иногда они цепляют субъекта, но в большей мере остаются уже не замечаемым фоном, среди них: шум автомобилей, подвижного состава в метро, музыка в магазинах, писк кассовых аппаратов, звонок телефона, звучание телевизора и т.д. Часто субъект даже не замечает акоазмы, он просто решает не брать трубку телефона, или проходит мимо кассовых аппаратов, не разбирая, какие звуки реальны, а какие нет. Таким образом, объективная звуковая среда совмещается с элементарными галлюцинациями, делая их различение не обязательным, не нужным; теряется грань между реальным звуком и галлюцинацией даже для внимательного.

С появлением на улицах и в общественных местах дисплеев с рекламой, светящихся и мигающих вывесок, с появлением в домах телевизоров адекватными симптомами для отображения действительности могут показаться фотопсии (элементарные зрительные галлюцинации) в форме вспышек цветных четырехугольников. Однако рассматривать подобный симптом — именно как психическое явление, а не следствие заболеваний глаз (такой генезис у фотопсий тоже вероятен) — в данном случае представляется излишне притянутым. Здесь хотелось бы рассмотреть иную сторону психической (психотической и неврологической) адекватности по отношению к культуре: как культура влияет на психику и на ЦНС человека вообще.

Возьмем для примера Японию. Современная японская массовая (в частности телевизионная) культура обладает невероятным влечением к яркому и насыщенному свету и к раззадориванию психики, сознания зрителя. Телешоу, реклама, музыкальные клипы и многое другое довольно часто проникнуты невероятным, чуть ли не фантасмагорическим задором. В конце 1997 года в эфир японского телевидения вышла ставшая скандально известной серия «Электронный воин Поригон» аниме-сериала «Покемон», где в одном фрагменте анимации происходила быстрая смена кадров с контрастными цветами: красным и синим. Этот небольшой фрагмент длительностью всего в несколько секунд вызвал ужасающее количество эпилептических приступов различной степени тяжести у зрителей: в больницы тогда попали 685 человек.

Более того, этот случай быстро спровоцировал явление, подобное массовому психозу: огромное количество людей после просмотра «Покемонов» и горячих обсуждений находили у себя или своих детей несуществующие или невыраженные симптомы и обращались в больницы за помощью.

Известно, что при записи ЭЭГ используется ритмическая фотостимуляция, представляющая собой воздействие на исследуемого вспышек света различной частоты. Ритмические световые раздражения могут провоцировать эпилептиформную активность, что фактически и случилось в Японии.

Несмотря на известный провоцирующий фактор, который даже используют в медицинских целях, подобное происшествие, случившееся в рамках массовой культуры Японии, вкупе с последующим массовым психозом, подогретым СМИ, стало настоящим феноменом.

Культура, здесь выраженная сериалом «Покемон», не действовала опосредованно, она прямо показала свою мощь на ЦНС. При этом не нужно думать, что этот злосчастный фрагмент был партизанской врезкой или диверсионным перехватом телеэфира; кадры соответствовали сюжету, и характер анимации был адекватен мультфильму.

Событие отметилось не только в новостной прессе, оно было поглощено культурой как сюжет и как художественный образ, отражающий силу телевидения и массовой культуры — того, что вкладывается в нас, а не того, что мы познаем самостоятельно. Цитировали этот инцидент, например, всем известные «Симпсоны», где у главных героев во время пребывания в Японии случился припадок из–за просмотра мультфильма с человекоподобными роботами. Интересно, что менее чем через 7 лет неофициальной эмблемой массового (зрелищно-развлекательного и плоского) голливудского кинематографа, имеющего успешную мировую дистрибуцию, станут схожие человекоподобные роботы — «Трансформеры» Майкла Бэя.

Еще одним адекватным нашему времени симптомом является бессвязная речь, часто встречающаяся при шизофрении. Уже указывалось выше, что субъекта цепляют многочисленные агенты той сетки, что накинута сверху. Он не может пройти путь от точки «А» к точке «Б», не столкнувшись с десятками, а то и с сотнями пытающихся ему навязаться объявлений. А в состоянии психоза этими, ничем тематически не связанными между собой объявлениями, каждое из которых тянет одеяло на себя, являются языковые конструкции. Они могут казаться субъекту лишними и внешними, не имеющими прямого отношения к чувствованию психотической экзистенции — главному из того, чем хотел бы он поделиться с врачом, исследователем или любым другим слушателем. Однако приходится говорить, излагать свои мысли словесно, процесс этот похож на выбор из мутного облака отдельных предложений, которые порождают не столько связную длинную речь, сколько речь как процесс говорения. Конструкция из первых предложений не имеет отношения к тому, что сейчас (спустя пару предложений) выстраивает в своей речи субъект, ведь главное для него — это продолжение говорения, а не постоянное оборачивание назад. В этом отношении отдаться языку в состоянии разорванного мышления подобно тому, что будет, если читать по пути в пункт «Б» текст всех встречающихся объявлений, не делая между ними разрыва и представляя их слушателю как единый текст.

Существует еще множество симптомов и синдромов, каждый из которых имеет особое проявление в каждом отдельном случае. Существует множество видов бреда, галлюцинации, депрессий и т. д., немалое значение имеет и негативная симптоматика. Их связь и рождает уникальное состояние болеющего, склоняет его мышление и поведение в ту или иную сторону. Состояние современной России — это, как представляется автору текста, психотическая депрессия с деперсонализацией. И нам как обществу необходимо избавиться от них, вылечить себя.

Примечания

[1] Маклюэн М. Галактика Гутенберга. — М.: Гаудеамус: Академический Проект, 2013.

[2] Гиляровский В. Расстройство синтетической деятельности мозга / Психиатрия: Руководство для врачей и студентов. — М.: 1954.

[3] Агорафобия / Международная классификация болезней 10-го пересмотра // Онлайн-версия 2019 года с поиском болезней по коду и расшифровкой, доступно по https://mkb10.su/F40.0.html

[4] Джанполадова Н. Репрессии как традиции // Радио свобода, 3 апреля 2017, доступно по https://www.svoboda.org/a/28408182.html и Гордиенко И., Милашина Е. Расправы над чеченскими геями (18+) // Новая газета, 4 апреля 2017, доступно по https://www.novayagazeta.ru/articles/2017/04/04/72027-raspravy-nad-chechenskimi-geyami-publikuem-svidetelstva

[5] Коробейникова К. Мединский посоветовал Павленскому пить кефир // Московский Комсомолец, 5 июня 2016, доступно по https://www.mk.ru/culture/2016/06/05/medinskiy-posovetoval-pavlenskomu-pit-kefir.html

[6] Под регистрами здесь понимаются различные пространства бытования одних и тех же вещей и присущие им точки зрения. Неразличение людьми регистров приводит к непониманию и конфликтам. Например, это и случилось в описанном выше взгляде Мединского на действия Павленского, как на поведение психически-больного, а не как на высказывание, совершенное в пространстве искусства. Понимание сущности регистров продемонстрировал председатель французского суда, где рассматривалось дело Павленского о поджоге здания Банка Франции (акция «Освещение»). В своей заключительной речи он сказал: «Мы не можем судить искусство, его будет судить история. Но мы можем судить действие. А действием была порча имущества с угрозой для жизни людей. И поэтому суд признает Петра Павленского виновным». Здесь председатель суда сделал разграничение между художественным и юридическим регистрами, он признал наличие первого, но судил Павленского в рамках второго. Иной вопрос: насколько адекватно выстроены законы и насколько адекватно отнесется юридическое сообщество к судье, если состав преступления попытаться обозначить как действие художественного регистра и рассматривать психическую нормальность и вменяемость «преступника», умысел, мотивы, цели, инструменты преступления, его последствия в соответствующем поступку регистре. В таком случае дело лишится уголовного статуса и обретет ясность, станут понятны вменяемость художника, его настоящие мотивы, конечное высказывание и, может быть, даже ценность произведения. Данная проблема требует отдельного изучения и конкретных предложений. Ссылка на высказывания судьи: Строганова А. «Ecoute-moi, судья»: Как в Париже судили Петра Павленского // RFI, 11 января 2019, доступно по http://ru.rfi.fr/frantsiya/20190111-ecoute-moi-sudya-kak-sudili-pavlenskogo-v-parije

[7] Freudenberger H.J. Staff burn-out // Journal of Social Issues. — 1974.

[8] Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. — М.: Культурная революция, 2006.

[9] Жмуров В. Введение в клиническую психиатрию // Психическое здоровье, доступно по https://psyclinic-center.ru/biblioteka-kliniki/vvedenie-v-klinicheskuyu/bred-otravleniya-ogrableniya-obvineniya-i-vrazheskogo