Первое свидетельство контактов между Российской и Японской империи в восемнадцатом веке начинается с описания кораблекрушения. В книге «Краткие вести о скитании в северных водах» рассказано, как японское судно, получив пробоину во время шторма, теряет управление в водах Охотского моря. Кацурагава Хосю, автор этой замечательной повести в жанре non-fiction, описывает действия, которые предпринимает экипаж терпящего бедствие судна. Они заключаются в том, что вся команда собирается на палубе и приступает к гаданию:

“Чтобы узнать далеко ли до твердой земли, наделали из бумаги полоски и написали на них различные расстояния: “50 ри”, “100 ри” и так далее до тысячи. Затем освятили их, а когда взяли и развернули один из них, это был жребий, гласивший “600 ри”. Матрос Икухати, удивившись, сказал: “Хоть и не годится тянуть жребий повторно, я все же хочу попробовать, хотя бы для развлечения. И когда он повторно взял жребий, там снова была надпись “600 ри”. Тогда все находившиеся на корабле изменились в лице.

“Вместо того чтобы, сложив руки, ждать смерти, нужно погадать, откуда протекает в трюм вода.” — сказал офицер Тогда Сангоро.

На бумажках-жребиях написали названия разных частей корабля, освятили их и, когда погадали, то выпал жребий с надписью: “Правый борт, угол у руля”. Когда осмотрели указанное место, то, действительно, там оказалась течь.”

Стоит напомнить, что «Краткие вести» не беллетристика, а отчет морского офицера, написанный по заданию генерального штаба. Гадательная практика плохо совместима с верой в прогресс и представлениями о линейном ходе истории. Но до серьезного знакомства Японии с западной цивилизацией и ее принципами рационального мышления оставалось почти сто лет. Ничто не предвещало необратимых перемен, которые принесла революция Мейдзи. Сама идея перемен мыслился, в духе гадательного китайского трактата «И-Цзин», круговоротом двух мировых начал, в повседневности проявляющийся, как случайная смена событий, но сквозь призму оракула обретающий логику возвращения к истоку.

Европейская христианская цивилизация, хоть и третировала сама языческих оракулов, однако допускала, в особенно запутанных случаях, ордалии — «божий суд» — для ответа на вопрос о виновности подозреваемого. Чисто статистически, шансов выжить во время такого «суда» у испытуемого было не больше, чем у японских моряков угадать точное место, в котором корабль дал течь. Однако средневековая литература Запада и Востока сохранила немало свидетельств успешного применения «нерациональных» процедур.

Одного только скептицизма французских энциклопедистов и гильотины, как аргумента против абсолютной монархии, оказалось недостаточно, чтобы сокрушить веру в божественное провидение даже среди образованных людей Запада. Классическая физика, созданная Ньютоном, руководствовалась детерминистским подходом и теоретически допускала вычисляемость мира. В отсутствие компьютеров сэр Исаак интересовался каббалой, полагая, что «при надлежащем чтении текста Писания возможно разгадать Божий замысел».

Но в 1905 году, когда японские моряки, давно забросившие гадательные книги, громили в Цусимском проливе русский флот, Альберт Эйнштейн защитил докторскую диссертацию, три тезиса которой были словно пробоины в корпусе ньютоновской физики. Индетерминизм и релятивизм затопили аудитории университетов. Ко дну отправились надежды на то, что можно будет узнать, куда движется мир, высчитав траекторию всех составляющих его корпускул.

Был этот мир кромешной тьмой окутан;
Да будет свет! — и вот явился Ньютон.
А.Поуп

Но сатана недолго ждал реванша -
Пришел Эйнштейн — и стало все, как раньше…
Дж.Сквайр (перевод С.Маршака)

И дальше, на протяжении всего двадцатого века, уцелевших сторонников теории божественного промысла ожидали почти исключительно плохие новости, которые не сообщали вроде бы ничего принципиально нового о человеческой природе, но впечатляли масштабом зверства. Особенно, с появлением телевидения.

В тоже самое время по всему миру начало складываться фундаменталистское подполье, говорящее на разных языках, исповедующее разные символы веры, но объединенное одним признаком — ненавистью к любым модернизационным проектам. Сваливая в один костер либерализм, релятивизм, капитализм и даже современное искусство, называясь разными именами (неоконы, арийцы, гипербореи, талибан, истинные патриоты или партизаны святого духа) они пытаются отомстить «бездуховному» обществу за свои утраченные идеалы. К счастью, далеко не все из них умеют обращаться с Калашниковым, иначе жертв было бы больше. Но, даже невооруженные, они отличаются агрессией и нежеланием вести диалог, потому что человеку, познавшему Истину, не о чем говорить с тем, у кого за душой «ничего святого». Если он, к тому же, разбирается в теории относительности — тем хуже. Действуя «ненасильственными» методами неофундаменталисты постепенно добиваются многого: где-то принимают закон об оскорблении чувств верующих, на кого-то накладывают фетву, в одном отдельно взятом округе добиваются преподавания креационизма наравне с теорией эолюции или выкладывают на youtube фильм, доказывающий, что в космос «на самом деле» никто не летал.

При этом, для ниспровержения секулярного технократического мира, они сами используют технику. Некоторые даже умеют водить самолет. Правда недолго.

Карен Армстронг, описавшая эволюцию фундаментализма в своем исследовании «Битва за бога», рассказывает, что подробности трагедии 11 сентября шокировали ее одной деталью: «Террористы, которых бен Ладен назвал «авангардом» являют собой новый, доселе незнакомый нам тип фундаментализма. Мохаммед Атта, египтянин, захвативший первый самолет 11 сентября, был пьющим и на борт поднимался, хлебнув водки. Зияд Джарра, ливанец, предположительно захвативший самолет, который рухнул в Пенсильвании, тоже пил и был завсегдатаем ночных клубов. Когда появилась такая информация, она повергла меня в недоумение. Представить, что мусульманский смертник собирается дышать на Аллаха перегаром, так же нелепо, как представить еврейского экстремиста Баруха Гольдштейна, расстрелявшего 29 мусульман в хевронской Великой мечети в 1994 г. и самого погибшего в этом теракте, завтракающим перед бойней яичницей с беконом.»

Армстронг предполагает, что террористы нового типа подвержены тому же нигилистическому отчаянию, что и обычные члены общества потребления, которое террористы пытаются разрушить. При одном отличии. Если обычный человек, утешается ожиданием новинок от Apple или Volvo, то фундаменталист пребывает в непрерывном ужасе моряка, терпящего кораблекрушение в открытом море. В подобной ситуации оракул спасителен, потому что священный ужас требует сакрального знания.

Миллионные тиражи «Книги перемен» и других гадательных текстов наводят на мысль, что обращение к оракулам имеет позитивный психотерапевтический эффект. И может одновременно послужить точкой сборки для воинов Истины и мирных консьюмеристов. Потому что одни воспринимают гадательную практику, как мистическое делание, а другие, как забавную игру.

В целях снижения социальной напряженности можно было бы предложить еще одну игру, которая напоминает описанную Борхесом «вавилонскую лотерею». Речь идет о выборах, ненавистном для всякого фундаменталиста инструменте политического манипулирования. В виде эксперимента можно было бы предложить тем, кто испытывает жгучую ненависть к ценностям западной демократии, не опускать в избирательную урну бюллетень с именем одного кандидата, а наоборот, тянуть жребий из мешка, в котором находятся имена всех, претендующих на избрание. Такой способ воздействия на наше политическое будущее вполне конгениален духу Нового Средневековья, приметы которого мы наблюдаем вслед за Мишелем Фуко и Умберто Эко.

Есть, правда, в этой затее некоторый риск — игра может понравиться всем, и тогда демократии точно придет конец.