Изначально планируя просмотр, и посетив мероприятие посвященное спектаклю, я предполагал, что главная суть и драма спектакля должна развернуться вокруг двух лагерей, двух цивилизаций прошлого века — главное действие подхватит борьбу запада и востока, вылившись в серьезный внутренний конфликт шпиона ГДР. Однако, сам спектакль не затрагивал фактически политическую проблематику СССР и Запада, в нем очередной раз отчасти упоминалось «как же плохо было немцам на востоке», то есть чисто политизированная западная позиция, которая особо не затрагивает нашу публику. Немцы ненавидели наш режим и хотели вернуться в «демократию» (хотя была ли она там это другой вопрос), и это логично с их стороны. Германия разделена, унижена и подавленна. Это трагедия немецкого народа, это трагедия, что немцы забыли о себе, что немцы шпионят друг за другом (как и делал Гюнтер). Тогда падение стены логичный шаг в спектакле и логичная развязка с разговорами Гийона о судьбах своих современников. Это линия должна быть развернута более широко, но она, повторюсь, затронула бы только немецкую аудиторию. Сам выбор Гийона служить против «демократии» может говорить о том, что он хотел просто жить в ФРГ. Однако, этого не было в спектакле, поэтому это только мои рассуждения.

Видимо, он искренне был верен ГДР. Но спектакль не об этом.

Главная линия спектакля заключалась в модусе далеком от политики и демократии, а именно в личностях двух талантливых харизматичных людей: Вилли Бранда и Гюнтера Гийома. Двое с похожими судьбами. Двое — люди чести и долга. И я не могу понять в чем собственно заключалась драма Гийона. Он выполнял задание своего государства, он жил как актер: если играл то забывал о себе на время игры. А после был снова своим работником внешней разведки. Единственный конфликт Гийона — это конфликт чести офицера, о чем он упоминал во время задержания: «я офицер, и прошу обращаться со мной достойно». Он не хотел, чтобы его сын узнал о нем как о шпионе, он не хотел подставлять Бранда, а главное он не хотел выглядеть в глазах Бранда подлым, низким интриганом, продавшим свое уважение и почтение к личности канцлера. Ведь он его уважал, уважал и чтил как невероятного человека, возможно даже как своего лучшего друга. Для него было неприемлемо подставить его как человека, потому что он понимал — они служивые люди, и Бранд не мог его осуждать за политических шпионаж, а мог осуждать только за его «грязную душу». Он сразу сознался, потому что его честь не выдержала бы еще раз вопросы Бранда и ответы лжи на вопросы контрразведки. Он гражданин ГДР и офицер — и все этим сказано. Драма Гийона заключалось в том, что его хотели использовать в своих низких целях немцы, его честь стала полем битвы, в которой он не мог принимать участие. На этом месте, я оставлю драму Гийона, и обращу свой взгляд на трагедию Бранда. Он шел вопреки многому и многим, в трудное время. Он играл свою роль, предоставленную ему временем — шаг вправо, шаг влево наперекор времени и месту равносилен смерти. Никто не мог стать его фундаментом поддержки на том самом «корабле со суетящимися матросами», все его окружение хотело власти для себя. Как быть в таких условиях человеку? Нужно было чтобы кто-то сыграл эту роль, вот и нашелся актер, второй актер как и сам Бранд. «Верный, бескорыстный» человек, полностью преданный Бранду. Их дуэт стал одним единым движением. Все неслось, росло и падало, города сменяли друг друга, что взлет славы, что ожидание над пропастью — они всегда были заодно, Гийон был постоянен для Бранда, он не желал власти, не использовал его так как пытались использовать другие. Гийон просто служил своему вассалу, по чести и совести. И что случилось? Новости о том, что Гийон может быть шпионом подкосили Бранда, но все же он до конца не воспринимал их всерьез. Он умудренный житейским опытом понимал, что никому нельзя доверять, тем более ждать такой полной самоотдачи. И всё же старался верить до конца. Он проверял, но пытался… пытался. Признание Гийона, переданное ему, убило в нем веру в жизнь. Он упал. В этом падении трагедия Бранда, оно заключено не только в политической отставке, а в разочаровании в своем «Санчо Пансе», в том, что все в жизни сиюминутно и каждый живет ради своей выгоды, мчится из угла в угол и питает иллюзии. Его взлет и его политическая жизнь — чья-то постановка, он пришел и уходит, а все остается как всегда. А его верная тень в конце концов так подло его подставила. Нет опоры кораблю в море в шторм, тем более нет его матросам.

К чему я выделил эти конфликты? К тому, что в спектакле нет главного конфликта, и как следствие нет действия. Все эти конфликты имеют развязку во втором акте, и все они, на мой взгляд, недожаты. Я, смотря спектакль, не почувствовал — «вот оно». Я не увидел на лицах людей в зале — «вот оно». Меня не понесло вместе с героями в ритме спектакля. Да, Гийон переживает, но это не точка. Да, Бранд пал, но это не точка. Да, стену разрушили, но это не точка. Даже жизнь — это карточный домик, но это не точка. Даже герои «как бы» в конце собрались снова вместе, но не собрались. Для меня остается непонятным название спектакля и описание, тем более комментарий режиссера: «Пьеса Майкла Фрейна “Демократия” продолжает важный для меня разговор о том, что мы разучились слушать, слышать и уважать друг друга. Мы отвыкли вести диалог, отсюда — бесконечный замкнутый круг одних и тех же проблем, невозможность исправить одни и те же ошибки».

Подобный комментарий для меня остался загадкой, еще одна загадка для меня — весь шум вокруг спектакля. Демократия победила. Да, вроде как бы. И та стена, разделявшая людей снесена, им надо уметь слушать и относится к друг друга с уважением и тогда… Что тогда? Политики переведутся? А спектакль причем? История верила, что демократия все решит и всех помирит. А политики снова всех развели. Ведь там за стеной стоят манекены и шоумены. А демократия лишь название, прикрывающая то, что есть и было почти таким всегда. Что не существует истинно верного решения и правильного? А внутри нас всегда идет обсуждение «за» и «против»? И оно должно же быть и в публичном пространстве? Все эти вопросы, домыслы натянуты и гипертрофированы, в спектакле этого нет, и спектакль не побуждает ни к чему кроме того:«А причем здесь демократия? И что это "демократия по -мнению автора?». Любой другой бы спектакль можно было бы назвать также и вставить пару ремарок о демократии и вышел бы тот же эффект. Никто не отрицает, что конфликты спектакля протекают на фоне демократического процесса, но в них нет ничего кроме исторической данности, которую судить невозможно. Она была и была, кто-то о ней не имел ясного представления, кто-то так и представлял. Маленькие вставки о ее сущности для конкретных людей не ставят ее как проблему-конфликт. Никто не борется за демократию и никто не пытается ее отрицать, в жизни героев демократический процесс такая же фоновая данность, как и для меня зрителя в зале. В реальной жизни, напротив, мы зациклены на этом фоновом процессе чрезмерно и все ожидания одухотворяем о несбывшийся мечте, живя в похожем мире, называем ее не фоном, а фасадом. Хотя уже пару десятков лет, фактически во всех демократических государствах никто не воспринимает ее иначе. Подобная ситуация получила название «кризис демократии», а у нас почему-то любой разговор превращается в химеры и разговоры типа «театр не окупает себя, все ресурсы дают, надо кланяться, а не хочется».

Одним словом, вся ценность и красота этого спектакля в подражании истории. Спектакль недоделан, без смысла, не создает впечатление и не пробивается к зрителю. Начало — суета и декорации, завязка — суета и декорации, развязка — многолинии без точки и декорации. Спектакль не цепляет ни в какой момент просмотра, и после не создает почву для размышления, на 4 день после просмотра, вся суета спектакля забывается и ничего не остается в памяти, кроме воспоминания о двух героях. В самом сюжете спектакля не ощущается нечто завораживающее и волнующее. Я не смог сопереживать ни одному персонажу, я не почувствовал их драмы и трагедии. Сама игра актера, сюжет, конфликты и акцент не располагают к этому, каждый раз они начинают идти, потом бросают, прыгают и уходят. Для меня весь спектакль превратился в частичное приобщение к истории Германии то есть, как я уже говорил выше, единственное достоинство спектакля — его историзм.

Исходя из увиденного, я не вижу цели для чего человеку следовало сходить на этот спекталь.

P. S. Снова и снова меня сводит сума публика спекталя: когда уже наступит такой день, что в приличное заведение начнут приходить приличные люди? Почему находятся непонятные дамы лет так под 30-35 считающие своим долгом ворваться без очереди по контрамарке через всех наших пенсионеров и молодежи? Это всегда меня откровено бесит, и я не знаю что с этим делать.