Беседа с Асей Александровной Сыродеевой по случаю выхода ее монографии «Социальная эклектика», посвященной проблемам социальной интеграции, ее возможностям и перспективам развития.

А.К.: Ася Александра, в своей книге «Социальная эклектика» Вы часто говорите о «широкой аудитории» и социальной интеграции. Очевидно, что информации стало слишком много и она стала слишком доступной. Как Вы считаете, можем ли мы говорить о том, что коммуникация в условиях такой глобализации по большей степени стала обезличенной?

А.С.: Полагаю, ту или иную картину о происходящих процессах каждый из нас как человек и как исследователь рисует из определенной позиции наблюдающего и анализирующего: поднимаясь ли так высоко, что не только отдельные люди, а здания, поезда со многими людьми внутри них превращаются в крошечные точки (фактически «обезличенные» нашей же «высотной» позицией), всматриваясь ли в переживания конкретной личности, в течение одного дня накрывающие ее с головой. Когда мы пытаемся совмещать разные позиции или, по крайней мере, не забывать о том, что можно смотреть на действительность под разными углами и с разного расстояния, тогда наша картина мира становится объемнее, сложнее, а главное, ближе к реальности, представая во всей своей неоднозначности.

Бесспорно, процессы глобализации влияют на бóльшую степень такой характеристики коммуникации, как ее обезличенность. По мере интенсификации (в количественном, скоростном смысле, в плане доступности) информационные потоки делают сложнее определение конкретных «лиц» коммуникации, а также «источников» информации, из которых по интертекстуальным каналам «поступают» фрагменты, собирающиеся в новое содержание коммуникации.

Но не будем забывать, что работающий на данное положение дел технический фактор одновременно помогает человеку сориентироваться в коммуникационном мире: систематизировать, каталогизировать, отбирать, при необходимости проверять информацию. А главное, не будем недооценивать человека как субъекта, активного, рефлексирующего, действующего лица. Вопрошание — социальная потребность, которую, как и многие иные, сначала помогают сформировать старшие (родители, учителя), затем каждый сам поддерживает в «рабочем состоянии». Более того, мы подсказываем, напоминаем друг другу о важности учета контекста информации, о ее заинтересантах, о сути содержания, которое может быть так или иначе завуалировано (метафорически, иносказательно, профессионально, из сугубо корыстных целей) либо оказаться очень сложным и требующим дополнительных комментариев. Информации (и, соответственно, коммуникации) дает/не дает стать обезличенной каждый из нас в меру своих желаний, возможностей и усилий воспринимать ее как имеющую или не имеющую конкретных авторов и потребителей.

Для профессионального же сообщества, анализирующего и изучающего коммуникационные процессы, последние тем более никогда не утрачивают субъектности, как мне кажется. Одни производят, другие, распространяют, третьи потребляют информацию, четвертые занимаются ее расширенным воспроизводством. Таковы субъекты, обеспечивающие «бытие сознания», полагал коллектив во главе с Б.А. Грушиным, объединявший Ф.Т. Михайлова, А.А. Воронина, М.К. Рыклина и А.В. Рубцова, в свою очередь опираясь на коллективный труд «Духовное производство» под редакцией В.И. Толстых и, понятным образом, «Капитал» К. Маркса (вот Вам пример необезличенного интертекстуального взаимодействия). Стоит также отметить, что появление новых типов, «неклассических», социальных субъектов не означает, что с общественной сцены исчезают прежние и что между всеми ними не складывается некий небывалый ранее рисунок взаимодействия.

Поэтому, полагаю, когда мы даем характеристику исследуемому нами процессу, важно не забывать проблематизировать ее, чтобы не проглядеть всей гаммы тональностей, которая на деле скрывается за одним из возможных социальных описаний конкретного явления.

В своей книге я пыталась осмыслить ощущения, вызванные циркуляцией вокруг нас динамичной, густой персонифицированной информации, ибо современная техника вручает доступные средства акторам самым разным по численности, возрасту, уровню и содержанию знания. Присущая социальной реальности эклектичность ныне особенно явно выражена. Многочисленные участвующие социальные субъекты, реальные или кем-то вымышленные, как мне представляется, подталкивают вновь и вновь возвращаться к комплексу проблем, связанных с общественным взаимодействием и пониманием Другого. Иначе говоря, «социальная интеграция» и «широкая аудитория», упомянутые в Вашем вопросе, думается, не редуцируют, не устраняют социальных субъектов, а являются контекстом их бытия.

А.К.: На Ваш взгляд, по каким причинам люди с такой легкостью начали пренебрегать письменной культурой?

А.С.: Стоит уточнить, что я как раз отстаиваю противоположную точку зрения: наши современники не торопятся пренебрегать письменной культурой. Другое дело, что пользуются ее плодами и возможностями по-новому. В этом плане имеет смысл не пугать себя и друг друга, а скорее пытаться помочь там и тем, где и у кого на этом пути возникают преграды. Исторически, на протяжении долгого времени устная культура оставалась более доступной для большей части населения планеты. Наш современник, в том числе благодаря информационным технологиям, живет в куда более демократичном мире, где его голос, устно и письменно представленное мнение могут быть услышаны быстро, многими, на самых разных уровнях общественной иерархии, что осознается и активно используется. Там же, где пока нет для этого возможностей, стоит пытаться изменить положения дел к лучшему.

Когда один из отцов-основателей советской социологии Борис Андреевич Грушин проводил в стране свои первые опросы общественного мнения, он не раз повторял фразу из поэмы «Облако в штанах» Владимира Маяковского:

«…улица корчится безъязыкая —

ей нечем кричать и разговаривать».

Отсутствие свободы слова, заполненность советского публичного пространства идеологическими формулировками (родом из партийных документов и в последующем многократно воспроизводившимися в СМИ) блокировали самовыражение человека с улицы, не важно, кем он был по профессии. Современные технологии дали в руки нашему современнику в разных концах планеты одновременно публичный микрофон и библиотеку с печатным станком. Обретен доступ к богатому разнообразию письменных текстов и одновременно шанс лично совершенствовать свой навык письма через пробы и ошибки, обращение к той или иной аудитории. Да, при этом постоянно существует опасность, что крен будет сделан в направлении того или иного (не самого желанного) типа письменного повествования. Но это уже отдельная тема: что считать или не считать письменной культурой, именовать высокой или низкой, мейнстримом или маргиналиями. Главное, что наш современник не оторван от письменных текстов, хотя, конечно, нередко среди них бывает сложно сориентироваться без поддержки толковых, знающих комментаторов.

А.К.: Можете ли Вы сформулировать, хотя бы в самом общем виде, где проходит эта грань между технологиями как источником благ для человека и технологиями как губительной силой?

А.С.: Современные технологии — разновидность орудий труда, созданных человечеством. И, как любое орудие, любой опыт и тип знания, имеют пределы своего использования не только в продуктивно-производительном смысле, но и в человеческом, гуманистическом. Орудие труда нейтрально как таковое, а результативность его определяется тем, чьими руками оно сначала создается и в последующем используется. Палкой как продолжением руки можно достать банан с дерева, чтобы его съесть, но палкой же можно убить человека. О полюсах «нужности» человеку/человечеству, с одной стороны, и «угрозы», опасности для человека/человечества вплоть до смертельной, с другой, можно говорить применительно к лазеру, и ядерному реактору, и микрочипу. Грань, о которой Вы спрашиваете, как мне представляется, проходит на уровне ответственности человека как производителя и потребителя. А справиться с бременем ответственности помогает творческое начало человека и все та же критичность, которая способствует созданию и использованию «конкурирующих», альтернативных, резервных вариантов орудий труда для решения конкретных задач.

А.К.: Возможно ли сохранить свою культурную самобытность в условиях культурного плюрализма? Стоит ли современной молодежи стремиться к этому?

А.С.: Вы интересным образом поставили рядом два вопроса, на которые я бы предпочла дать разные ответы. При этом каждый из вопросов с соответствующим ответом взаимоуточняет другой. За такой сложной конструкцией Вашего вопрошания стоит, как мне кажется, сложность ситуации, в которой находится наш современник. Эта сложность была знакома и его историческим предшественникам, но ныне она звучит по-своему очень выразительно. Возможно, только в этой парности вопросов и стоит их воспринимать, а не в противопоставлении. Именно их связка и размывает жесткую дихотомию, оппозицию, которая так часто используется, например, политикой.

Итак, да, сохранить свою культурную самобытность в условиях культурного плюрализма, бесспорно, возможно. Но, нет, думается мне, не стоит современной молодежи к этому стремиться как к некой самоцели. Культурный плюрализм дарует пространство многообразия культур. Но разве когда-либо знание разного, многого обедняло человека, мешало ему понять себя, препятствовало его самосознанию? Наоборот, лишь обогащало. Разве многочисленные социальные роли личности ведут к потере, утрате своего «Я»? Напротив, богатство социального опыта делает человека мудрее, более гибким, результативным.

Равным образом и для совокупных социальных субъектов открытость культурному плюрализму идет только на пользу. Вспомним, как важно для любого государства с древнейших времен было развитие торговых путей, приводивших к разным культурам, рынкам, знаниям. Осознание собственной культурной самобытности происходит через процесс встречи с Другим и Другими. Это нужно для осмысления своей уникальности и понимания себя. Не стоит не только чрезмерно опасаться за свою самобытность, но и превращать ее в ведущую общественную цель. Достаточно обратиться к нынешней Северной Корее; даже страшно представить, каковы последствия такой предельной формы самобытности.

Никто не говорит при этом, что не надо знать, изучать, хранить свою культуру. Быть открытыми плюрализму культур, ощущать себя космополитами советуют такие мыслители (почти наши современники), как М.Л. Гаспаров и М.К. Мамардашвили, Ж. Деррида и З. Бауман, таким был Б. Пастернак и таков Т. Кибиров, к которым обращаюсь в своих заметках. Каждого из них с полным правом можно назвать сыном собственной национальной культуры, чтящим ее историю. У граждан мира все хорошо и гармонично с личным «Я». Понятно, почему: «Мы» формируется при знакомстве с «Они», а наше «Я» — результат осознания того, кто такие «Ты», «Он», «Она».

А.К.: Можете ли Вы сформулировать в чем заключается основная проблема современности с учетом всех тех ее характеристик, о которых Вы пишите?

А.С.: Признаюсь, боюсь и избегаю слов «основное», «главное» применительно к такому сложному объекту анализа, как общество. Свою диссертационную работу в середине 90-ых писала о локальном, контекстуальном, фрагментарном. По-прежнему меня интересует мир малого и его возможности. Замечу, что мода на большие нарративы, всеохватные теории прошла и пока не возвращается. Но, конечно дело не в моде, а в ощущении, что нет той кочки, с которой можно было бы охватить единым взглядом весь разнообразный мир, все аспекты загадки именуемой социальная жизнь, и даже современная жизнь. Хотя существует метауровень разговора, анализа. Но опять же это лишь один из уровней. Выбирающий его, скорее всего, имеет к этому склонность. Лично я предпочитаю работать на низовом, с частными случаями и практиками, которым до глобальных, всеохватных обобщений очень далеко.

В «Социальной эклектике» я сосредоточилась на группе интересующих меня проблем: культурный плюрализм, повседневность и социальная критика, — которые, как мне кажется, в тугой узел собирает такой сюжет, как социальная интеграция. Эта тема очень важна для современной России и для мира в целом. Информационные технологии, позволяя нам с легкостью высказывать собственное мнение в публичном пространстве, одновременно высветили, сколь разные мы, а еще сколь запросто можем применять их же то как оружие, а то как средство связи и взаимопонимания, то давая эклектичной социальной ткани быть добротным, красивым гобеленом, то, напротив, превращая ее в лохмотья. Кого-то может насторожить проблема общественной интеграции некоторой ассоциацией с идеологизированной темой «социальных скреп». Но меня в первую очередь интересует вопрос понимания Другого, возникновения барьеров, которые осознанно или неосознанно создаются каждой из сторон дискуссии стереотипностью восприятия, неумением вести диалог, собственным высокомерием, что толкает к одиночеству. Скульптурная работа Лазаря Гадаева, представленная на переплете книги, метафорично передает то, как связаны люди в обществе, несмотря на разное свое местоположение в нем, как зависимы друг от друга и нужны друг другу. Повседневность же — пространство, где связи и интеграционные процессы хорошо ощущаются, ибо многократно, на протяжении веков самыми разными людьми воспроизводятся и передаются последующим поколениям. Обращаясь за помощью к текстам Б. Пастернака, Т. Кибирова, Л. Улицкой, Д. Быкова, А. Чудакова, М. Кукина и К. Гадаева, пыталась показать это в книге.

А.К.: Что бы Вы посоветовали молодым людям, чтобы, с одной стороны, комфортно чувствовать себя в столь динамичной реальности, а с другой стороны, не стать ее жертвой? Как взять от прогресса только самое лучшее?

А.С.: Наверное, в первую очередь, не бояться быть собой. Все люди разные, но и мир, и современная динамичная реальность тоже неоднозначны, пористы. Важно понять, где востребовано то, что является твоей склонностью (содержательной и даже скоростной). Но при этом быть открытым к другим аспектам жизни, к другим личностным приоритетам, размышляя над тем, чем бы стоило обогатить свои взгляды, предпочтения, в чем несколько скорректировать себя. Одновременно стоит быть снисходительными к инакости Другого, пытаясь разгадать ее.

А еще, не страшиться амбивалентности, неоднозначности, но искать сбалансированности, гармонии применительно к себе и другим. Притормаживать, «делать паузы в словах», как поет А. Макаревич, перебирать старые свои жизненные коллажи, не бояться признавать собственные ошибки, но и не застревать, не вязнуть в них. Не прекращать вопрошание, но не убивать им себя и Другого. Одновременно стараться смотреть в завтрашний день и быть верным данному себе и другим слову. Не пугаться ошибок, отрицательный результат ведь тоже результат. А ставку делать на позитивное, доброе, светлое, содержательное. Не изматывать себя тем, что кто-то быстрее, а кто-то медленнее нас, ведь все мы разной динамики. И это нужно миру, в этом его красота. Быть самокритичными, но не бояться разбивать процесс профессионального и личностного поиска на этапы и представлять другим свои продукты-результаты такими, какими они являются в данный момент внутреннего движения. Не все удается в жизни спланировать раз и навсегда, тем более ныне, периодически ретроспективно собирать рисунок из уже сделанного, продуманного, осуществленного оказывается плодотворным и для нас самих, и для окружающих.

Замечу, все сказанное, либо помогало самой, либо относится к наблюдениям за опытом других. Но наше видение очень субъективно. Поэтому не забывайте критично относиться к любым советам. Пусть поддержкой будет и собственный внутренний голос, и мнение тех, кто воспринимает мир созвучным Вам образом, независимо от профессиональной и пространственно-временной позиции их высказывания. В моем случае среди философских подсказок и для работы, и для повседневной жизни особая роль принадлежит книге Ричарда Рорти «Случайность, ирония и солидарность». Полагаю, у каждого есть подобные точки опоры на соответствующем этапе или в течение многих лет.

А.К.: Как Вы считаете, кому и зачем нужна философия?

А.С.: Вы задали очень сложный вопрос, если принять, что все три его переменные «неизвестные» (по своей неопределенности): «философия», «кому», «зачем». Мне импонирует именно так три элемента этой риторической формулы воспринимать — как многозначные и требующие конкретизации, контекстуализации. Решусь на аналогию с похожими по трудности, необъятности вопросами, тоже подразумевающими контекстуализацию: «Кому и зачем нужна любовь?», «Кому и зачем нужна культура?».

Мы с Вами говорили о том, что люди разные, культуры разные, много разных функций бывает у одного орудия труда. Точно так же и философий существует много разных. Философия на протяжении всей своей истории заполнена дискуссиями и порой очень эмоциональными, жесткими о собственном предмете, методах, задачах. Откройте, например, журнал «Вопросы философии» и вы найдете публикации «круглых столов» на эту тему, к которой вновь и вновь возвращаются на протяжении десятилетий. Как и другие гуманитарные дисциплины, философия существует во множественном числе. Соответственно, и ответов на Ваш вопрос много в разных философских школах, у разных философов. Некоторые из них, как Э.Ю. Соловьев, полагают, что «философия — история философии», пытаясь такой формулировкой передать все богатство проявлений и самоопределений философской мысли.

Есть у этой проблемы и несколько иной аспект. Р. Рорти своим студентам на семинарских занятиях говорил, что библиотекарям очень сложно решить на какой полке разместить работы Ф. Ницше — на философской или литературно-художественной. Как известно, многие гуманитарные дисциплины (и не только они) выросли из философии, и до сих пор эта связь не оборвалась. Они подпитывают друг друга, нужны друг другу, многое прорывное, интересное рождается на границах разных областей знания как междисциплинарное, гибридное. Границы, маргиналии, как и то, что является центром-ядром конкретной дисциплины, во многом относительны и трактуются разными интерпретаторами по-разному. В позиционировании и классификации философами себя и братьев по цеху как «традиционные», «классические», «правильные» или «маргинальные» многое зависит от индивидуальных представлений и предпочтений классифицирующего, оценивающего. На «границах», кстати, тоже ведется немало споров. Постмодернизм, например, разогрел споры между философами и филологами, литературоведами. Очень непростой является тема границы между философией и идеологией для советского и постсоветского периода (отошлю к увесистому тому «Философия и идеология: от Маркса до постмодерна», вышедшему в 2018 г. в Издательстве «Прогресс-традиция» под редакцией А.А. Гусейнова и А.В. Рубцова). Поэтому предпочла бы оставить этот вопрос открытым, допускающим много разных решений-ответов.

В Институт философии РАН приходят работать люди с разным базовым образованием. Они прикладывают, применяют полученные ранее знания к решению проблем, которые представляются им важными, и изучают языки иных дисциплин, с помощью которых могут обратиться к тем, кто озабочен аналогичными вопросами. Как в свое время из философии, любви к мудрости, выросли самостоятельные дисциплины, так и поныне она помогает представителям разных областей знания слышать и собирать ответы, способствует вопрошанию, выстраиванию логики аргументации. У нее есть для этого много способов и средств, профессиональных «наречий», далеко не всеми философами разделяемых, но оказывающихся более продуктивными в одних случаях и менее удачными в других.

Самоопределение — процесс, в котором находится философ, как личность и как член профессионального сообщества. В таком же пути и среди схожих споров находятся представители других дисциплин, особенно в наше динамичное время. Как видите, я сознательно проблематизировала Ваш вопрос и ушла от прямого ответа на него. Частично, потому что сама пришла в философию как социальный психолог по базовому образованию и не считаю свой ответ приемлемым, удачным для всех и всегда. Более того, мне верится, что Вы и Ваш читатель получите в любом случае много ответов на него, работать же будете со своим рисунком-коллажем из них, с акцентами, которые расставите лично.

А.К.: Что такое хороший философ? Как можно им стать? Какими навыками необходимо для этого обладать? Чего в наибольшей степени не достает молодым коллегам и современным студентам?

А.С.: Если мы принимаем существование многих философий, из этого следует плюрализм мнений относительно того, кого можно считать хорошим философом. Я бы обратила внимание на следующие моменты. Важно многое уметь, пережить, прочувствовать. В гуманитарных сферах «взрослеют» дольше, чем в технических, требуется больше жизненного опыта. Конечно, стоит стараться читать и читать, письменно излагать свои мысли и/или выступать перед аудиторией. Постоянно задаваться вопросом, что именно хотите сказать, донести своим устным или письменным высказыванием. Учить иностранные языки тоже стоит, это помогает смотреть на мир с разных точек зрения. Находить себе учителей, для непосредственного общения либо для уроков мысли сквозь пространство и время. При этом не обязательно работать над той же проблематикой, что и они, но сверять с их работами то, что делаете, стоит. Признаюсь, для меня одним из учителей с далеких 80-ых и до сегодняшнего дня остается Наталия Сергеевна Автономова. Подобный выбор происходит интуитивно. Вы раз за разом читаете текст или слышите выступление и понимаете, что перемещаетесь в пространство свободы, многомерности, человечности и честности. И так обретаете камертон, которым в последующем пытаетесь руководствоваться в своей работе.

Еще мне кажется очень важной связь поколений. Современная молодежь, и философская в том числе, умеет много хорошего, чего не умели их отцы и деды, потому что изменился контекст, и они восприимчиво откликаются на него. Естественно, что-то для молодежи отходит на второй план. Но это не значит, что не вернется вновь и прекращает оказывать свое влияние. Связь поколений очень важна и в человеческом отношении, и в содержательном все для той же многогранной картины мира, о которой мы с вами говорили и которая очень важна для философии, как мне представляется.

И наконец, обратила бы внимание на то, как полезно для занимающегося философией при необходимой склонности к абстрактному мышлению знать, с одной стороны, конкретную предметную область, а с другой — жизнь обыденную. Повседневность — и материал, и источник работы, и та почва, где апробируются, куда возвращаются, естественно при востребованности, обобщения, которые предлагает философствующий. Собственно, это мне и хотелось совместно с возможным будущим читателем обсудить на страницах «Социальной эклектики».