В предыдущей работе (2006 г.) мне было интересно показать путь Лакана в отношении психоза и, в частности, то, что произошло между структуралистским направлением, полученным им от Клерамбо, и универсальной клиникой бреда. В этом путешествии в качестве направляющей нити служила не-дефицитарная концепция психоза. С этой точки зрения отказ квалифицировать психоз в отрицательных терминах связывает Лакана 1930-х годов, когда его подход отозвался в сюрреалистическом движении, и инверсию 1970-х годов, когда он предлагает форклюзию в качестве модели реального ядра каждого симптома, используя топологию Борромеева узла, чтобы переформулировать концепцию структуры.

Чтобы понять последнее учение Лакана, где он принял Джеймса Джойса в качестве клинической парадигмы, нам нужно более подробно изучить психоз. Понятие синтома совпадает с определением, установленным для психотического симптома: пересечение символического и реального вне воображаемого, в котором элемент символического, одиночный и несвязный, движется к регистру реального как письмо.

Оставляя механистическую клинику, привилегируя не-дефицитарный подход к психозу с упором на универсальную клинику бреда, Лакан открывает путь практике психоанализа, которая работает без фикций универсалий в соответствии с его последним учением, в котором «универсализация означающего — это то, что препятствует сингулярности субъекта быть ограниченным в речи» (Voruz V., 2017).

Чтобы представить тему 11-го Конгресса AMP, с этой перспективы, обращение к ординарным психозам связано с непрерывными усилиями по разъяснению лакановской практики, которая — когда речь идет не о тематических исследованиях, обсуждении презентаций пациентов, или даже об обучении пассу — требует, чтобы её основы были продемонстрированы.

Начнем с лекции, которую Жак-Ален Миллер прочитал в Рио, «Habeas Corpus», выделив следующие отсылки: объект a как вклад и «решение, которое Лакан нашел и использовал в течение многих лет»; объект а, «деградировавший» до «моделирования наслаждения на модели означающего»; и естество говорящее. Это путь, идущий от объекта a как лакановского вклада к его понижению, чтобы привести к parlêtre.

Лакановская клиника психоза также вносит свой вклад в тему завершения анализа, и ординарный психоз позволил обновить подход к психозу в анализе с помощью одного из решений, указанных Жаком-Аленом Миллером.

Рассматривая вопросы «Как связать символическое, характеризуемое эффектом смысла, с реальным без смысла?» и «Как приблизиться к радикальному дизъюнкту между реальным, как невозможным, и смыслом?», Лакан отвечает, что «эффект значения, необходимый для аналитического дискурса, не является воображаемым и не является символическим, поэтому он должен быть реальным» (Лакан, «Телевидение», 1974 г.).

Эффект смысла ex-sists (вне-существует), и в этом он реален

Лакановское положение звучит как то, что аналитический дискурс требует эффекта, который является реальным (Семинар XXII: RSI, 1974-1975, лекция 11/02 75). С одной стороны, аналитический опыт начинается с придания смысла симптому; это является стержнем аналитического акта. Субъект бессознательного возникает из этого опыта как субъект, представленный в промежутке между двумя означающими в цепочке. С другой стороны, мало-помалу это ведет к parlêtre, и это уже вопрос «не смысла, а наслаждения» [jouis-sens] (Лакан, Семинар ХХ, лекция 15 мая 1973 г.).

Эффект смысла, который является реальным, не возникает легко или автоматически, и мы можем в этом моменте сослаться на работу Миллера по развитию учения Лакана, точнее, на его комментарии в «Бытии Одного» (Miller J.-A., 2011, Course No. 14), где он называет исчезновение Субъекта Предположительно Знающего корреллятивом дезертирства. Согласно Миллеру, имеется отрицание сущности и смысла Субъекта Предположительно Знающего. Это идея узлов, «которые, на самом деле, создаются путем удлинения цепочек означающего материала. Потому что эти цепочки не имеют иного смысла, кроме наслаждения [jouis-sense]» (Lacan J.,« Television », p.22). Это объясняет, почему термин «субъект» заменяется термином «естество говорящее», включающим тело, которое более соответствует понятию «jouissance», «нет смысла без jouissance, нет желания без влечения, и корень Другого — это Один» (Miller J.-A., 2011, Course No. 14).

Это не сопровождается новым значением для кастрации, это останавливает путаницу смысла. Симптом не редуцируется значением, поскольку характерная черта jouissance — это сопротивление смыслу. Прибегать к использованию логики — единственный способ высушить смысл.

Для Лакана отношение между эффектом смысла и реальным является лишь одной из внешностей в начале, с тех пор как эта внешность предполагает, что узел проецируется на плоскую поверхность. Если мы используем этот узел, мы должны представить себе понятие ex-sistence и тем самым вывести, что эффект смысла ex-sists, и, следовательно, является реальным. Разделение между бытием и существованием приводит Лакана к созданию Одного, которое существует в отношении Другого, которого не существует, и, поскольку узел плоский, он добавляет: «потому что мы думаем горизонтально». Может быть, есть конструкция, согласованность которой не является воображаемой, и это означает, что есть дыра, которая, в свою очередь, приводит нас к топологии «тора». В последний период учения Лакана экзальтация дыры служит тому, чтобы свести существование к чистому «не существует» [il n’y a pas], которое помогает поместить нас в область перенаправления (ultrapass [outrepasse]) (Miller J.-A., « L’Etrê et l’Un », cours № 13).

Какое влияние это оказывает на практику? В этой перспективе опустошение смысла должно быть получено как знание, связанное с симптоматическими остатками. Я возвращаюсь здесь к предложению Миллера относительно двух измерений пасса: истины и знания. Прохождение синтома как «концептуальное расширение фантазии» ставит акцент на ложную истину. Истина — это ложь, когда она сталкивается с неисчезновением синтома и не в состоянии поглотить эти симптоматические остатки. В этом смысле проход через знание более четко указывает границы символического.

Когда мы говорим о лакановской практике пасса, мы должны включать перенаправление (the ultrapass (outrepasse)), как это называл Миллер. Это связано с событием тела: именно наслаждение остается за разрешением желания (Miller J.-A., Cours 13, 18/05/11).

Симптоматические остатки, возникающие в результате принятия запрета, являются порядком существования, в отличие от желания, которое находится в сфере бытия.

Отказ от онтологии в пассе был первоначально задуман Лаканом как дефляция желания. Он сразу же превзошел этот предел с его «Есть такая вещь, как Один». Таким образом, он открывает первенство Одного в ущерб первенству Другого речи, что необходимо для признания смысла. Исходя из этого, тело появляется как Другое знака (Miller J.-A., Cours № 12 ,11/05/11).

С синтомом мы переходим к экзистенциальному полю; именно к этому Лакан ведет нас, когда он отказывается от своей онтологии, которая регулируется понятием бытия и «стремления к бытию». Столкновение с границами символического позволяет Лакану по-другому рассмотреть участие реального в аналитическом опыте. Пасс, согласующийся с режимом истины, «вызывает, помимо демонстрации знания, удовлетворение, опыт удовлетворения» (Миллер Ж.-А. ., Курс № 9) .

В любом случае, помимо номинации на титул AE, это отношение к дыре, которая, как указывает Миллер, находится в царстве реального. Это область перенаправления (outrepasse), в котором субъект говорит сам с собой, без всякого возможного общения, что делает лакановскую практику пасса экзистенциально реальной.

Мы вернемся к пункту в тексте «Habeas Corpus» (Miller, 2016), в последнем абзаце раздела, озаглавленном «Лакановский разворот», когда он заявляет, что этот разворот произойдет только в семинаре XX, в котором Лакан заставляет вещи понижать объект a, устанавливая его как мнимое подобие.

Моделирование наслаждения на модели означающего

Для Миллера знание о jouissance может быть единственным психоаналитическим знанием, которое мы имеем о жизни; о том, что такое живое существо. Более того, он добавляет, что наслаждаться [jouir] живым телом — это всё, что мы знаем (Miller, 2004). Он подтверждает свой аргумент тем, что формулирует Лакан, когда он говорит: «Мы не знаем, что значит быть живым, за исключением следующего факта, что тело — это то, что наслаждается само по себе» (Lacan J., Encore, p.6).

Отношения между означающим и телом различны в начале учения Лакана и в тезисе о том, что язык — это тело — «тело» здесь отсылает к материальности речи и языка. Тело как наслаждающаяся субстанция, которая вводится в 1970-х годах, относится к живому телу, поскольку есть наслаждение тела: «Оно наслаждается как таковое только посредством объединения с помощью означающих» (Lacan J., Encore, p.26).

Мы можем сказать, что трансформация его взглядов произошла тогда, когда Лакан перешел к положению, в котором он размещает означающее на уровне наслаждающейся субстанции: «Означающее является причиной наслаждения. Без означающего как мы могли бы даже приблизиться к той части тела? " (Lacan J., Ibid , p.27).

Для Лакана в начале его учения материальность означающего неанимирована, материальность языка и даже удовлетворение находятся на стороне символического: выработка семантического удовлетворения. Наслаждение, без живого тела, означает удовлетворение: удовлетворение через признание, заимствованное из феноменологии Гегеля (Miller, 2004).

Признание означивания удовлетворения влечения возможным, — это путь, которым Лакан приходит к рассмотрению фрейдовского влечения как символического, в соответствии с понятием умерщвлённого тела. Тем не менее, это не означающее наслаждающейся субстанции, которое трансформирует и разрезает тело до такой степени, что возникает наслаждение.

Это те два аспекта, которые вводит Лакан: живое тело и субъект бессознательного. Связывая эти два аспекта, появился parlêtre. Это побуждает Лакана выдвинуть свою гипотезу: «Моя гипотеза заключается в том, что индивидуум, на которого влияет бессознательное, является тем же индивидуумом, который составляет то, что я называю субъектом означающего» (Семинар XX, с. 129).

«Естественный» объект а

До Семинара X, Тревога, тело рассматривалось только как то, что по существу вовлечено в формацию Эго, то есть как визуальное тело. Мы можем утверждать, что тело, которое выходит на сцену с появлением объекта, а в конституировании субъекта бессознательного, представляет собой эрогенное тело, тело эрогенных зон, зон вне рамок, без ограничений, смешивающихся с телом Другого (Miller, 2005).

Для Лакана сигнал, термин, который Фрейд использует для описания тревоги, это не то же самое, что травматическая ситуация. Оригинальность вклада Лакана заключается в том, чтобы с максимальной точностью сформулировать то, что Фрейд связывал наличие тревоги с наличием уступки. В терминологии Лакана тревога маркирует конститутивный момент объекта а, сигнала тревоги.

Если, с одной стороны, опасность сигнализирует о конкретном объекте, то, с другой стороны, это указывает на то, что тревога не является сообщением. Это отделение от объекта имеет последствия для либидинального тела, отличного от визуального тела, что подразумевает тело Другого.

Уступка характеризует объект a, и Лакан делает тревогу оператором сепарации, поэтому это не сообщение, а только аффект.

Тем не менее, в интервью итальянскому журналу «Панорама» в 1974 г., когда Лакан отвечает на вопрос о том, что такое тревога с точки зрения психоанализа, он говорит: «Это что-то, что находится вне тела, но ничто из того, что могут объяснить тело, разум. Короче говоря, это страх страха!

С 1963 по 1974 год, от Семинара X к этому интервью, мы наблюдаем длинный путь объекта, а в лакановском учении, от его появления как чисто физического изъятия до его сложной формы чистой логической последовательности. Для того, чтобы мы могли понять этот прогресс, Ж.-А. Миллер отмечает, что, хотя это чистое изъятие из тела, физиология объекта в дальнейшем претерпевает изменения, другими словами, объект имеет топологическую консистенцию, и на этом базисе он возникает (Miller, 2005).

Цель состоит в том, чтобы сопоставить топологические аспекты объекта, а и те, что связаны с его телесным изъятием, в Семинаре Х, чтобы места тревоги и объекта, а стали взаимозаменяемым. Для этого в Семинаре X важно определить, где находится эффект разреза, из которого возникает объект a.

В главе IX Лакан говорит следующее: «Интересующий нас разрез, который накладывает на целый ряд клинически изученных явлений свой отпечаток и от разговора о котором нам поэтому никуда не деться, играет, благодарение Богу, в нашем зачатии роль куда более позитивную, нежели разрез пуповины ребенка при его падении в мир. Что же это за разрез? Это разрез, отделяющий его от эмбриональных оболочек. Откройте любой изданный за последнюю сотню лет учебник эмбриологии, и вы легко убедитесь: чтобы составить себе исчерпывающее представление о том до-зеркальном комплексе, который представляет собою а, достаточно взглянуть на эти оболочки как на элемент тела ребенка. Уже начиная с яйца оболочки начинают постепенно отслаиваться и вы сами увидите насколько интересные формы этот процесс принимает — после наших прошлогодних топологических опытов с бутылкой Кляйн они вам вряд ли покажутся неожиданными».

Хотя ссылка здесь связана с телом, точнее с телом эмбриологии, разрез, или предельный момент, не связан с каким-либо веществом. Эмбриональные оболочки, которые дифференцируются путем приобретения любопытных форм, ближе к топологии и, следовательно, к замкнутой форме.

В последней главе Лакан возвращается к этой точке, обращаясь к знаку объекта а, по отношению к моменту, в котором он конституируется, и предлагает крик в качестве первого эффекта уступки новорожденного: «Он уступил здесь нечто такое, с чем его ничего уже более не соединяет». Лакан приходит к выводу, что крик — это ядро большого Другого, отправная точка первого эффекта уступки.

Если Фрейд выбрал тревогу в качестве сигнала чего-то, Лакан говорит о собственном вдохе младенца как о мгновении опасности: «В этом, и только в этом, и заключается пресловутая травма рождения — не в разлуке с матерью, а во вбирании в себя принципиально иной стихии» (Лакан, там же).

Отделение эмбриональных оболочек и крика — это примеры моментов уступки в конституировании объекта a , примеры, которые показывают денатурализацию и де-субстанциализацию объекта a. Не случайно пример, данный для объекта, а и его отделения, крайняя плоть в обрезании, — пример практики, которая является явно культурной. «Это всегда так, когда разрез сделан, что бы это ни было, разрез пуповины, разрез крайней плоти…».

Отделение функции объекта, а от его вещества позволяет нам заглянуть в структуру прибавочного наслаждения в виде объекта, вокруг которого вращается влечение, это отверстие, пустота, которая может быть занята любым объектом.

Для Миллера: «Семинар X — это путь доступа к объекту a как ничто. Это объект-ничто, который может стать причиной акта, который всегда включает в себя момент самоубийства, момент смерти субъекта». Это денатурированный, топологический объект а, который позволит самому аналитику быть вписанным в пределах одной и той же серии, что и объект-ничто.

Несмотря на подтверждение денатурации топологического объекта а, мы можем заметить, что Лакан все еще находится в состоянии разделения между бессознательным и влечением, присутствующим в начале его учения. В своей лекции в Рио Миллер заявляет: «Объект, а является частью арматуры фантазии, он лежит в основе влечения и обладает определенными свойствами означающего. Примечательно, что он представлен через единицы. Он счетный и числимый, и, следовательно, уже является наслаждением. Если это прибавочное наслаждение, то это уже градиент наслаждения, моделирование наслаждения на модели означающего».

«Существо говорящее по своей природе»

Последнее учение противопоставляет живое тело мертвому телу, оно подвергает сомнению термин субъект как нехватка в бытии и заменяет его существом говорящим, субъектом плюс тело. Таким образом, понятие Другого также ставится под сомнение. Здесь Другой представлен живым телом.

Существует неизбежный парадокс человеческого тела: быть живым [être vivant] и в то же время говорить [parlant]. Каким бы телесным человек ни был, он также создан субъектом означающего, фактом нехватки в бытии. Для человека бытие и тело не могут быть эквивалентными, а для животного это возможно.

Вот почему Лакан утверждает, что человек «имеет тело», — это утверждение, значение которого заключается в его отличии от «быть телом». Потребность в существовании отделяет бытие от тела, редуцируя тело до статуса наличия.

Именно в контексте 1975 года Лакан, «посвятив себя» чтению книг Джойса и других книг о нем, рассматривает понятие воображаемого тела, извлеченного из борромеевых узлов: «Делая это, я представляю что-то новое, что объясняет лимитирование симптома тем фактом, что он должен быть привязан к телу, то есть к воображаемому, быть привязан к реальному, а также к бессознательному как к третьему элементу " (Лакан, Seminarie XXIII. Sinthome).

Вспоминая старое понятие синтома, по-французски, Лакан определяет характеристики parletre, говоря, что «необходимо иметь в виду, что человек имеет тело, то есть, что он говорит своим телом, или, другими словами, он parlêtre по своей природе» (Lacan J., Autres écrits), и в то же время он определяет симптом как событие тела.

В ходе своего учения Лакан дает последовательность основных функций, которые он выделяет. Он скептически относится к чисто логической последовательности функции Другого. Объединив большого Другого, он вводит тело говорящего партнера, говоря: «Например, женщина — это симптом другого тела».

Здесь мы видим, что понятие parlêtre «опирается на первоначальную эквивалентность бессознательное-влечение (Miller, «Habeas Corpus») . Лакан создал такой неологизм на основе чистого наслаждения бессознательного.

Тем временем Эрик Лоран в своей книге «Другая сторона биополитики» ведет чтение Джойса и ссылается на предложение, в котором Лакан говорит о существе говорящем по своей природе, подчеркивая, что эквивалентность между «иметь тело» и «говорить телом» приводит к следующему выводу: наличие тела приравнивается к разговору телом до такой степени, что человек говорит естеством. Он добавляет, что тезис о том, что «человек имеет тело», подразумевает необходимые следствия, которые превращают устройство, изобретенное Джойсом, в центр напряженности между искусством и естеством.

Напряженность между искусством и естеством характеризует Джойса. Его художественный проект не проходит ни через натурализм, ни через символизм, — темы, которые мобилизуют эстетические дебаты в конце XIX века. Оппозиция между «естественным» и «искусством» ведет к их примирению в существе, говорящем своим естеством (Laurent E., Ibid .).

В этой статье я собрала ссылки, отсылающие к клинике психоза, и среди них ключом является понижение объекта, а как ложного подобия. Жак-Ален Миллер комментирует этот момент учения Лакана в двух лекциях, которые были прочитаны в Рио с промежутком в двадцать один год: в 1995 году “La Imagen-Reina” («Изображение королевы») и в 2016 году «Хабеас корпус».

Между ересью и ортодоксальностью, между здравым смыслом и ортодоксальностью, между господствующим означающим и объектом а, выбор Лаканом объекта, а влечет за собой преобладание ереси над ортодоксальностью (Miller, 8/07/17).

Место, данное Лаканом для психоза, за исключением периода, в котором оно определено в терминах потери права выкупа (форклюзии) имени Отца, опирается на идею первоначального принудительного выбора.

Предложение синтагмы ординарного психоза устанавливает практику, основанную на поиске сингулярности, которая не связана с чем-то универсальным и является, как непоколебимый принудительный выбор, единственным способом, с помощью которого психоз входит в анализ.

Источник: https://congresoamp2018.com/en/textos/clinique-lacanienne-la-psychose/

Перевод: Анастасия Гареева