Это история о том — как всё проходит. И как мельница времени делает своё дело, не смотря на наши ожидания. А ещё о том, как воплотить смелые фантазии под ритм её жерновов и найти иглу в стоге сена.

Моя квартира стоит на розе ветров, на перекрёстке трёх улиц — маленькая студия, в конце коридора, в углу дома, под окнами которой ночью ходят лошади, а днём мелькают люди, машины, триколор курьеров — их разноцветные рюкзаки — как микшерные бегунки среди этих каждодневных дней жизни города. Я наблюдаю за этим, облокотившись на кухонную столешницу — смотрю в проём — как близко — как неустанно всё движется, не останавливаясь хоть на долю секунды тишины. Недавно настала зима — и в городе уже всё покрыто отмороженной солью и белым треском асфальта. Я приехала ненадолго — как мне тогда казалось — по делам, отпечатать на офортном станке берёзы в чёрно-белой инверсии. Мы делаем межкультурный проект — везём в Мексику и Гватемалу сказку о Кощее Бессмертном, представленную в экспозиции наших на эту тему фантазий. Проект называется — DE VUELTA — с испанского — обратный, возвращение — и призван собрать воедино противоположное в процессе изучения обратного, или же — другого. Повписываюсь у друзей — тут да там — пока будет идти дело — думаю я — а в день Рождения Кощея — хорошо бы уже спускаться с трапа самолёта по другую сторону.

Кочуя со вписки на вписку по коммуналкам без отопления, по друзьям, что теперь живут не в центре — понимаю, что мне уже не 20 — и как-то с этого времени у всех изменилось отношение к личному пространству, личному времени, личной жизни — и всё, что было обезличенным — приобрело свои коннотации, режимы, меры. Потому — когда моя квартирантка сообщает о том, что послезавтра съезжает — меня это радует, и я думаю выдохнуть от этого всего и сосредоточиться на главном в своих апартаментах. Еду на квартиру со всеми вещами. Оказавшись же внутри — энтузиазм падает: всё покрыто пылью, странные предметы в шкафу, грязный матрас, бельё, что-то приклеено на скотч, что-то не приклеено, пахнет из холодильника, шкаф перекошен. Чувствуется панибратство последних жильцов, а может никто уже и не жил здесь последнее время. «Жесть какая» — остаётся в голове моей только эта повторяющаяся фраза, я открываю окно — что бы чуть впустить чего-то свежего из вне — и ручка от окна остаётся в моей ладони, кладу её на подоконник и втыкаю в одну точку, замораживаясь и думая — что всё проходит — это временно. Ничто не вечно под луной — в конце концов. Меня обносит сквозняком — это ветер напоминает о том же. Батареи не работают, и в кранах нет горячей воды — чувствую себя на вокзале — слава богу — это место узлов движения.

Подо мной находится популярный ресторан, ранее квартиру снимала официантка от туда, а после — другая, а потом — повар. Когда началась пандемия — повар исчез бесследно, и официантки посоветовали поискать ключи в почтовом ящике. Я была в другом городе и попросила об этом друзей. Да действительно — ключи были в нём, но сам ящик был оторван с петлями и стоял посреди квартиры, дверь же была открыта на распашку. Как и куда исчез повар — неизвестно. Судя по оставленным артефактам — после его исчезновения в квартиру заселился человек с улицы. Он вёл там незатейливый быт: соорудил журнальный столик из стопок книг, просверлив их насквозь, обогревался тепловой пушкой, которую открутил на входе в Дикси, поселил домашних крыс, которые перегрызли провода. Тогда друзья помогли мне с ремонтом и нашли нового жильца — но я так и не видела — как оно было и как стало — и с тем, что есть теперь — предстояло разобраться уже собственноручно. В квартире не пахло никаким домом, и чувствовалось, что никто из предыдущих жильцов к ней так не относился. Вот такая карма — ведь за 28 питерских переезда — мы с друзьями ни раз оставляли жильё в стиле помпейского ампира во времена Везувия. Теперь я на обратной стороне.

То, что это всё происходило с моей квартирой меня так не ужасало, как ужасало то, что это происходило с родительским мне подарком. Всё должно быть переиграно, вернуться на круги своя, стать домом. Я закрыла глаза и стала представлять себя — как если бы я лежу в доме, где хочу жить. Что это — то, на чём я лежу ? — определённо что-то, помогающее мне снять напряжение города и этого перекрёстка, обволакивающее меня, куда я обрушиваюсь по приходу — что бы по уходу как-то возрождаться на малость хотя бы. … Сено ! — Такой безоговорочный и бескомпромиссный образ сразу взбудоражил меня и обрадовал своей точностью, моментально развеяв тоску и безнадёжность. Точно! Именно! Почему нет? Всего то — найти несколько кип — да накрыть их покрывальцем каким-нибудь. Мне так понравилась моя идея — что я не видела ничего, что могло бы остановить меня в исполнении этого замысла.

Помимо вопроса о лежании — нужно было решить ещё ряд других: что-то где-то подклеить, подкрутить, поменять, купить — в общем всякие дела, требующие финансовых вложений, а поскольку последнее время — деньги с аренды квартиры были основным источником моего дохода, которого теперь не стало — задача была непростая. Я нехотя, переступив через гордость и независимость, решила таки написать отцу, попросив его помочь мне материально. Папа написал, что коль я решила превратить в бизнес своё жильё — то пусть деньги с него и будут мне средством для ремонта, и что ему обидно, когда квартира превращается в хлев. Именно это слово, он написал именно это слово ! — совсем не зная о моей затеи — и что я только что заказала по телефону на завтра 12 кип сена. Что-то, что не принадлежало мне говорило внутри — «совсем расстроишь отца своими выходками, подумает ещё что ты издеваешься», ну, а что-то, что было мной и моей сутью — парировало — «Хэй, Алло — не тебя ли жизнь учила — не предавать свои затеи, какими бы безумными они не были и идти своей дорогой, даже если рядом не будет никого, а путь твой будут устилать тухлые томаты осудивших» — А точненько — меня.

Следующим днём привезли сено… вся экзальтированная происходившим, я выбежала встречать своё добро. Водитель припарковался на канале Грибоедова, он приехал вместе со своей собакой такой же породы как и моя, что ждала меня дома в родном городе. Наблюдая из кабины грузовика — собака радовалась — будто была мной. Всё происходит верно — думала я, глядя на неё. Водитель сгрузил мне в руки кипу — и она обрушилась вниз вместе со мной.

— Такая тяжёлая? Я не знала, что сено столько весит.

Он смотрел на меня как на дуру:

— хотите что бы я его отнёс?

— Я не могу его даже поднять, — ответила я, и водитель, обречённо выдохнув, стал относить кипу за кипой ко мне домой. Люди останавливались и удивлённо спрашивали — что здесь происходит? — Я объясняла. Одна девушка встала и, посмотрев мне в глаза, сказала: «Хотела бы я обладать такой же свободой как вы». «Я дарю её вам!» — ответила я, представляя себя казначеем свобод в королевстве прямых зеркал и открытых сердец, отпуская вердикт о вольности.

Вскоре весь объём моей шестнадцатиметровой квартиры был загружен сеном. Его оказалось как-то очень много, и пришлось попросить водителя отнести три штуки обратно. Радости моей не было предела — я скакала как олень по этому сену, манифестируя свою дикость — как женщина из книг о бегущей с волками, как ребёнок у власти своей свободы и как старуха, знающая толк в деревенских хитростях. В каменном городе, на каменном перекрёстке, у каменного моста — теперь был мой островок природы.

Я разруливала маломальскую мебель вместе с кипами по периметру квартиры как пятнашки — и поняла, что в кровать кипы эти никак не встают — да и твёрдые очень. Тогда, обрезав верёвки — я распушила сено и стала выкладывать его от и до стенки. Задумка такова — занять им половину квартиры, сделать деревянную подпорочку, дабы далее оно не распространялось, а за подпорочку закрепить ткань, которая бы накрывала его как чехол. Но пока — оно представлено в ничем не прикрытым своём естестве. Аромат — будто варят чай, луговой с нотками ферментированного кипрея. Этим же вечером пришли друзья на посиделки с гитарами — полежать вразвалочку на сенце, рекреироваться от города. Сразу выяснилось, что оставлять фрукты на сене — идея лихая, т.к. можно их потом не обнаружить, но обнаружить новую жизнь, а кухонная плита, обогревающая мою жилплощадь, должна находиться на максимальном удалении от всего этого произвола. Друзей уже не удивить — все чинно и как ни в чём не бывало приходили и уходили — но вот себя — ещё можно…

Деньги быстро кончились — последние ушли на мешковину, которой предполагалось затянуть сено — но она оказалась как и сено — лезущая во все стороны, оставляющая ворсинки на одежде — пошла на шторы. А я пошла устраиваться на работу. Обнаружила напротив дома некую Ассоциацию женщин Северо-Запада — там стала делать массажи. Под домом нашла вегетарианское кафе — туда приходила жарить котлетки, а неподалёку от дома устроилась администратором в хостел. Название было символичным — Христофор — как имя покровителя мира мёртвых, которого ранее писали с собачей головой. На смерть идти — всегда для меня — дело вызова. Управляющая предупредила, что тут на каждого администратора — свой контингент приходит. В мои смены в хостел обычно заселялись алкаши, сумасшедшие или художники — что в общем-то — понятия близкие. И было весело.

Как-то под вечер приехала Лариса — взбудораженная, с горящими глазами — точно художник, подумала я. Так и было — она курировала выставки в соседнем Союзе Художников — и уже через неделю к нам стали заселяться все, кто был с ними связан и приезжал на очередное событие, а мы с Ларисой отмечали открытие новой, попивая винцо на моём сеновале. К слову, она занималась межкультурными отношениями России и Востока, я же — обратной стороной — Россия-Запад. А процесс печати у нас встал — «очень холодно — краска будет примерзать и не будет отпечатываться — надо ждать оттепели», — сказала Надя — хозяйка мастерской и со-автор проекта. Я не поверила, что наш процесс может встать просто из–за каких-то погодных условий и сказала — что будем пробовать всё равно. Мы корячились над маленьким обогревателем, отогревая пальцы и краску — Надя, как Хронос, крутит колесо офортного станка, прокатывая по реке времени наши берёзы — но краска не ложится. Вечером я пришла домой, у меня закружилась голова — и я упала в сено, потеряв сознание — это было отморожение, запустившее в моём теле целый ряд процессов. По-хорошему нужно было бы отдохнуть и восстановиться — но была работа, взявшая меня в плен, и очень быстро я по-серьёзному заболела так — что уже было никуда не выйти.

Прошло почти два месяца с тех пор как я завезла сено, а оно так и не было затянуто — потому было повсюду: на всём текстиле, в душевой кабине, в вентиляторе ноутбука, который пришлось чинить. Перед выходом на улицу нужно было всё хорошенько отряхивать. То, что было на полу — перетёрлось в пыль, остальное же просто рябило глаз, и мозолило сознание. Я занималась переводом поэмы «Фоновая музыка» моей мексиканской подруги для нашей выставки. Пишу:

«…И я снова говорю себе:
Всё проходит.
Всё проходит.
Всё проходит.
Всё возвращается, разбивается, повторяется,
И приносит обновлённые звуки,
другого слова, другого ключа.
Всё проходит прямо сейчас.»

Всё промалывается под старинными жерновами времени, всё вертится и рассыпается на мельнице горизонтов в кусочки на ветру, кусочки музыки, фоновой музыки в сене дней… И это повторяется, и это продолжается. Под окнами идут митинги, ходят кони, иногда выходит солнце — и тогда — всё преображается — все выходят на улицу — привычный порядок рушится, дела кажутся мелкими в тени такого события. В разделённом саду — всё по-старому — частички нужно собрать воедино во имя музыки сфер. И кто-то скажет, что ничего не было — а кто-то — что ничего не будет — но лишь тебе решать — что есть и чему быть.

Вопреки мнению многих — в сене никто не заводится — но я на всякий случай просыпаю его лавандой и антисептическими маслами. Три тюка остаются нераспакованными — хочу отдать один куда-нибудь, может в какое кафе — иду по Гороховой и обнаруживаю целых два ресторана с кипами сена внутри. Захожу в один со своим предложением, на что мне отвечают, что своё то некуда девать. Вот так сенная площадь — так сенная площадь! Для покрывала покупаю хлопковую байку — хочу именно её — т.к это натуральный и плотный материал. Но продаётся она листами шириной с аршин — и потому нужно их ещё сшить — три трёхметровые штуки — вручную. И потому — всё всё ещё проходит и продолжается.

Наступает День Рождения Кощея — я делаю коллаж из фотографий выброшенных цветов, Лариса открывает выставку «О — женщина, О — муза», в хостел заселяется щуплый Антон — актёр, поэт и маленький принц — читает стихи, знает о том, что на конце иглы, но пьёт. Его и меня выселяют из хостела — точнее я ухожу сама — выхожу на облитую солнцем Гороховую — СВОБОДА- вот что на конце иглы Кощеевой. Хочу теперь отдаться ей во всю мощь да ширь. Нахожу под ногами лепестки голубой розы — и решаю идти по её следу, они приводят меня к парадке, где открыт чердак. Выхожу на крышу — это самый высокий дом на Гороховой, не считая Кадуцеевой башни — можно уйти далеко далее по домам — что я и делаю — всё проходя.

«…Что-то уходит из зеркала,
что-то меняет место.
Есть удары, которые более не болят.
Я живу сверхурочно
как тот, кто радуется
каждому отдельному облаку.
Сегодня вопросы времени
Плавают внутри, прилипая
К тому, что ещё не видно.»

Я делаю подушки из сена, дошиваю чехол, а вместе с ним и обёртки для оставшихся двух кип — это будут пуфики — ну или столики — как угодно. Заворачиваю сено — грустно и радостно — уже будто и не моё жильё какое-то — похоже на обычную студию. Зато теперь — ничего и нигде не колется, не высыпается, не пестрит в глазах. Остался последний этап — нужно пропылесосить и отряхнуть от оставшегося. Получилось два больших мусорных мешка с пледами, шарфами, простынями, одеялом, спальниками. Три часа ночи. Где вытряхнуть всё это среди каменных убранств? Было пара двориков, где я видела деревья — можно пойти туда…Но всё закрыто. Мы стоим с подругой на канале, решая что делать — прям здесь на канале что ли? Спорим, уходить не хочется. И тут перед нами открывается дверь в тайный сад, на пороге стоит мужчина. Мы смотрим на него — он смотрит на нас. Тайный сад — это такое место между зданием ИТМО и моим домом — со всех сторон выглядящее как обычный питерский разваленный особняк, окутанный строительными лесами — но на деле — там большое озеро, окружённое деревьями и кустами. «Нам нужно отряхнуть всё это от сена», — говорю я, показывая мешки. «Хорошо, только дверь за собой закройте», — говорит он и выходит наружу, а мы — внутрь, в сад.

«…И так — ничего не проходит полностью,
но меняется местами,
и случается, что я дышу -
пока не наполню свои глаза
этим повседневным
и хрупким смертельным счастьем.
Иногда, я ухожу от себя
и становлюсь другой.
Я скрываюсь за звук,
отказываясь и отменяя
каждую вырванную часть -
из–за грусти, зная так мало о том кто я есть,
зная, что я есть в стольких частях.
…
Я — фоновая музыка,
которая выключается — что бы услышать твою песню.
Тот толстый лист
шумной ткани,
который тебя учили игнорировать,
потому что больно носить его
поверх глаз.
Та музыка, которая звучит
для тебя, когда врёшь
и когда безразлично.
Я — музыка, которая проходит
и повторяется.»

П.С: По окончанию ремонта — я уехала в другое место, квартира сдавалась и сдаётся сейчас.

По вопросам аренды можно связаться https://vk.com/id11747153