Иногда мне кажется, что я застряла «в возрасте, когда выпускаются из школы». Это возраст лет 16-18, когда вчерашнего ребенка внезапно ошарашивают известиями о том, что теперь классная руководительница, все 11 лет хлопочущая над каждым его шагом, больше не будет за ним присматривать, вечно беспокоящиеся родители в скорейшее время сменят гиперопеку раздражением от того, что он все еще не устроил свою жизнь, а все психологи, чьи рекомендации по профориентации успели застрять в горле за последние пару лет подобно горе рыбных косточек, куда-то резко исчезнут, как только кризис осознания необходимости этой самой профориентации накроет нашего ребенка с головой. Вообще, на русском языке это называется «переходный возраст», но мне кажется, это слишком широкое понятие, касающееся немного границ постарше и помладше. В английском языке есть замечательное обозначение coming of age — «наступающий возраст», мне кажется, очень точное, потому что загадочная концепция «взрослости», взвешенности и предопределенности жизни агрессивно наступает в этот самый период жизни человеку на горло, перекрывая самое желание дышать.

Это тот самый возраст, когда понятия не имеешь, что делать со своей жизнью, завтрашний день мучительно пугает своей неизвестностью, а весь мир, и самые близкие тебе люди, и случайные незнакомцы, только бессовестно кричат тебе в след: «Определяйся, определяйся быстрей, а то поезд уйдет!» Куда именно он уйдет, правда, остается неясно, складывается впечатление, будто после жирной решительной точки, когда я отвечу для себя на вопрос «так что же я хочу делать дальше, куда я хочу двигаться со своей жизнью», эта жизнь заканчивается. Поэтому, может быть, я и застряла в этом цикле сомнений о своем жизненном пути — как-то не хочется ее пока обрывать.

Я еще очень молода и, объективно говоря, впереди меня ждет еще огромное количество лет, открытых к тому, чтобы я ломала дрова и получала ответы на многие волнующие меня сейчас вопросы, — но 22 года это уже тот возраст, когда принято делать вид, что ты знаешь, в каком направлении идешь. Приблизительно в эти годы некоторые поддаются неласковому давлению собственной неуверенности и осуждающих взглядов окружающих их людей — отсюда так много, например, счастливо улыбающихся на фотографиях в инстаграме молодых-девочек моделей, которые на самом деле вообще мечтали бы пойти куда-нибудь в политику, но не нашли на это сил, и по принципу наименьшего сопротивления решили устроиться в жизни с помощью своих физических данных, что, вероятно, все равно пробудит в дальнейшем в них сомнения о правильности сложившейся судьбы. Или, там, юные предприниматели, которые, может быть, мечтали о творческой карьере, но побоялись, что она не принесет им ни финансовой стабильности, ни респектабельного статуса в обществе вообще и хмурящемся кругу своих родственников в частности. Или ребята, которые просто искренне не знали, как определить собственную ценность для самих себя, и завели семью в столь юном возрасте — сделали то, что волей не волей вплетает их в человечество как значимых его представителей. Короче говоря, мне кажется, это нормально, продолжать сомневаться и искать в 22 года, просто кто-то умеет собственную потерянность изящно, или не очень, маскировать.

Неприкрытое состояние страха и непонятности социально допустимо для того самого «возраста выпуска из школы», когда еще нормально не знать и метаться, ходить по профориентационным тестам и плакать по ночам в подушку от того, что тебе кажется, будто завтра сам мир просто перестанет существовать. Я никогда не скрывала от самой себя потерянность на собственном жизненном пути, поэтому, наверное, я все еще так остро себя идентифицирую с этим возрастом. Каждый год, когда я вижу новости про ЕГЭ, который, право дело, меня уже давно не касается, я нервно вздрагиваю, переживая из–за того, что пропускаю его в этом году — а вдруг я все же учусь не на своем месте уже три года и мне надо поступать куда-то еще как можно скорее? Гимн моей жизни — песня Teenage Angst (подростковый ангст, страх) группы Placebo, помню, в день, когда мне исполнилось 20, я жаловалась кому-то из друзей, что хотела сначала посидеть и порыдать под эту песню, а потом вспомнила, что я уже официально не «тинейдж», и от этого мне стало еще херовей. Я обожаю мечтательные меланхоличные подростковые фильмы 80-х — 90-х — с теми самыми сомневающимися, только выпускающимися из школы героями, непонятным пугающим миром взрослых, от которого они строго отделены будто бы прозрачным стеклом совершеннолетия, как рептилии в террариуме (показательно, что обычно эти фильмы никак не раскрывают их жизнь после окончания школы), и с несмотря ни на что не меркнущей надеждой на счастливое будущее в глазах персонажей. Почему-то с нулевых такие романтично настроенные фильмы наподобие «Клуба завтрак» и «Эмпайр рекордс» уже не снимают, возможно, в эпоху интернета иллюзия успеха и свершений, которую масс медиа, а за ними и другие неуверенные в себе подростки, выстраивают и поддерживают применительно к самому раннему возрасту, становится еще ближе и отчетливей, как и смутные подозрения в собственной неполноценности — доходит до такой степени, что теряется даже романтический блеск в глазах героев кинематографа, этой реальностью порождаемых. У меня он почему-то не потерялся, и я все с такой же невнятной, но не гаснущей надеждой смотрю в будущее и на эти, с каждым годом все отчетливее, становящиеся «винтажными» киноленты.

Одной из моих любимых вещей по выпуску из школы была не очень, пожалуй, вливающаяся в череду этих мечтательных фильмов Girl, Interrupted (на русский язык несколько пошловато переведенная как «Прерванная жизнь»), безупречно эти чувства подросткового ангста, поиска себя, страха с этим поиском пропустить мимо проходящую жизнь и, в то же время, полного счастливых ожиданий взгляда на светлое будущее передающая. Героиня Вайноны Райдер в этом фильме — один из персонажей мирового кинематографа, с которым я легче и естественней всего себя идентифицирую. Мои попытки суицида никогда не заходили дальше навязчивых мыслей, и я никогда не была в психиатрической больнице — мое желание укрыться от этого яростно бегущего за некой конечной точкой успеха мира никогда не достигало такого радикального предела — но сам тот опыт, через который проходит главная героиня, на самом деле, совершенно нормального обретения себя в вопросах и сомнениях, который настолько почему-то не принимается людьми вокруг нее, что называется патологией, опыт осознания собственной «нормальности» и адекватности и нахождения в себе сил куда-то карабкаться по дороге жизни дальше, до боли мне знаком и понятен.

В отличие от остальных «каминг оф эйдж» фильмов, тех, которые вообще традиционно этим термином называют, Girl, Interrupted уже не представляет собой ограниченный стеклянными стенами террариум с подростками. Фильм подводит плавную связующую линию к следующему жизненному этапу — периоду, когда ты уже не «выпускаешься из школы», но когда в вопросах осознанности в твоей жизни, по сути, мало что меняется, и, выходит, что ты уже «застреваешь в возрасте выпуска из школы», продолжая барахтаться все в тех же сомнениях. Главная героиня, в конце концов, из психиатрической больницы уезжает, поняв, что ей там не место, и никогда не было, и отправляется дальше копаться в себе, еще довольно неуверенно отвечая в конце ленты на вопросы о том, какие у нее планы на будущее, но явно ровнее стоя на ногах.

Вот и я, если в 17 лет, когда впервые посмотрела этот фильм, больше идентифицировала себя с ошарашенной героиней Вайноны Райдер, в тот момент, когда ее закинула в ванну медсестра, кричащая о том, что нет у нее никаких серьезных ментальных расстройств, и она просто прячется в лечебнице от самой себя, не переваривающей до конца сам этот тезис, на тот момент решающий в ее жизни, то сейчас я будто «вырастаю» по ходу фильма вместе с героиней — теперь я больше напоминаю себе Вайнону Райдер, которая стоит в конце фильма за прилавком магазинчика, намеренная поступать в следующем году на избранную ей специальность в университет. Все еще довольно сомнительно, что она совершенно твердо стоит на своих словах и устремлениях, но если в начале фильма она находилась в таком состоянии, будто ее закинуло в глухой ночной лес, из которого, казалось, не было никакой возможности найти путь к выживанию, и единственным обозримым выходом была смерть, то сейчас она уже научилась разводить из веток деревьев вокруг огонь и нашла хоть какую-то тропинку — возможно, ведущую в тупик, все еще невнятную, обрывистую и петляющую, но уже дающую самим своим видом физически ощутимую надежду и силы двигаться дальше.