Будучи существом с высоко развитой нервной системой, работа которой обусловлена массой потребностей, требующих удовлетворения, человек преломляет свое восприятие мира чувственностью.

Вместе с тем человек — животное, отличающееся крайне сильной стайностью.

Именно эта стайность обеспечила жизнь мистицизму, столь укоренившемуся в культуре и искусстве. Самые яркие первобытные представления о мироустройстве благодаря общности homo не просто взрастились, но и основательно укрепились вобществе.

Прежде чем детально говорить об искусстве необходимо понимать, каково человеческое естество на деле. Нужно осознать, в силу каких мировоззренческих механизмов человек столь почетное место в искусстве уделил религиозному направлению.

Большая роль в искусстве отведена отображению “неземного” и духовного.Искусство везде старалось сохранять изюминку таинственного, душевного, чего-то словно вырывающегося из бренной материи.

История искусства свидетельствует о том, что человек склонен к отражению первобытных воззрений через краски или же текст. Это характеризует человека животным, в стайности развившим именно первобытное мышление.

Человек в художественных образах отразил конкретно свои представления, на деле выросшие из первобытного мышления и не обращенные к некоему сверхъестественному.

Теперь же поясним, что из себя представляет первобытное мышление.Подробнейшим образом его объяснил французский естествоиспытатель Люсьен Леви-Брюль в своих работах и “Первобытное мышление”, и “Первобытный менталитет”.

Главная черта первобытного или же дологического мышления — это регулярное усмотрение сверхъестественного воздействия в действительных связях. Подобная стилистика мышления отличается иррациональностью и отсутствием вполне разумных логических связей.В своем очерке, не углубляясь в тонкости антропологии, приведу пример.

Член африканского племени узнав, что его друга съел крокодил, подумает, что крокодил это сделал не по своей природе, а потому, что сверхъестественное подчинило его и побудило совершить “зло”. При этом вполне может быть выстроена следующая цепочка: мистическое влияние оказалось сразу не на крокодила, а на колдуна, выступающего проводником мистической силы и заставившего рептилию полакомиться африканцем.Ровно также это может проявляться и в повседневной жизни современного человека. Сосулька, упавшая с крыши чуть не по голове, или автомобиль, проехавший перед носом, могут заставить рассыпаться в сердечных благодарностях господу богу.

То есть дологическому мышлению свойственна сильнейшая мифологизированность. Несколько иронично, что именно благодаря тому, что первобытное мышление общественно укоренилось в человеческом мировоззрении, мы имеем великолепнейшие произведения искусства.Вспомним только “Сикстинскую мадонну” или “Сотворение Адама”.

Далее.

Понимая, что первобытное мышление — это стилистика мыслить, которая взращивается в человеке в любом обществе еще с ранних лет; понимая, что первобытное мышление — скорее не навязывается в социуме, а самостоятельно появляется, но наиболее обостряется именно в стайности, нам следует приходить к трезвому пониманию науки о прекрасном, то есть эстетики.

Предварительно нам нужно уделить внимание дуализму, напрямую произрастающему из религиозного мышления. Конечно же, чтобы понять в полной мере происхождение эстетики, необходимо разобрать более простые проявления ее в религиозном дуализме.

Дуализм, будучи новоявленным продуктом первобытных промахов мысли, в своей конструкции максимально прост.

Человек, испытывая определенные переживания, замечал несовершенство окружающего мира, подмечая вместе с тем некоторую сакральность и особенность своих т.н. душевных отравлений, — человек все больше приходил к разделению “мира собственной души” с миром внешним, полным опасностей. Всё более человек подмечал столь великое несовершенство и жестокость природных факторов, и столь многое блаженство собственных чувств при “общении” с чем-то божественным. Дуализм в своих простейших (досхоластических и дофилософских) формах обязан нервной природе человека, так ему давшей возможность испытывать многообразие эмоций во время “контакта” со «Всевышним».

Религиозный дуализм все более развивался при усилении конфликта между идеальным, духовным и материальным, конечным, ограниченным. Замечая идеальное вне себя, человек вместе с тем думал, что идеальное есть и в нем самом. Человек всё масштабнее приходил к мысли о противостоянии не только внешнего идеального, но и внутреннего идеального с материальным. Нельзя сказать, что сначала нечто духовное было замечено во вне и только потом в себе (или же наоборот). Вполне разумно считать, что душевное и cверхматериальное в одно время были усмотрены в себе и в окружающем. В любом случае это не так много значит и не может составить хотя бызвено в истории мысли философской, — это, скорее, приятное предисловие философии.

Вероятно некоторым любителям культуры и возвышенной мысли будет горько сознавать, что вся история философии уходит корнями в нелепую ошибку из–за особой щекотливости нервной системы.

Выросший на почве первобытного мышления и противопоставляющий материальное и нематериальное дуализм, достаточно долго и упорно держал схоластическую и богословскую позицию, изредка позволяя себе философские дерзости.

Вспомним, чем отличались религиозные мотивы в искусстве. Духовное, божественное пытались выразить с помощью вполне материальных красок на вполне материальном полотне или очень даже материальной дощечке. Религия материю и дух ставит в конфликт подобно антагонизму светлого и темного, а искусство потребовало выражения светлого через темное. В религиозных произведениях искусства не достигалось единство и взаимное спокойствие между материальным и идеальным, божественным, — идеальное будто бы проламывалось через материальное, обостряя конфликт.

Во время первенства религиозного дуализма эстетика была в относительно зачаточных формах, несмотря на то, что науку о прекрасном, в несчастных потугах старались развивать античные философы. Эстетическое направление расцвело, когда легкие европейской публики заполнились воздухом идеализма.

Последнее весомое слово в эстетике сказано немецким философом-идеалистом Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем, поэтому опираясь на его систему, будем рассматривать переход от дуализма к идеализму с дальнейшим развитием эстетики. Идеализму свойственен переход от идеального к материальному.

“Конечное есть проявление бесконечного”, — написал Гегель, предельно лаконично выразив существенный момент своей системы.

По Гегелю первоначало всего сущего — абсолют. Жизнь Вселенной — процесс осуществления абсолютной идеи. Сперва абсолют являет чистое бытие и ничто (небытие).

Чистое бытие подобно яркому и всепроникающему свету. Ничто подобно не полной темноте (как объясняет Гегель: темнота — уже что-то), и даже не пустоте (пустота уже чем-то является), а именно полному ничему.

Чистое бытие мыслится как отсутствие отсутствия (небытие небытия; небытие проявляет свое небытие). Ничто же — как проявление отсутствия, то есть бытие проявляет небытие.

Бытие растворяется в ничто, а ничто — в бытии. Бытие и ничто равны друг другу, но вместе с тем в противоположности снимают сами себя.

«Чистое бытие и чистое ничто, — пишет Гегель, — есть, следовательно, одно и то же. Истина… состоит в том, что бытие не переходит, а перешло в ничто и ничто не переходит, а перешло в бытие. Но так же истина не есть их неразличенность, она состоит в том, что они не одно и то же, что они абсолютно различны, но также нераздельны и неразделимы и что каждое из них непосредственно исчезает в своей противоположности».(Г. В.Ф. Гегель «Наука Логики»).

Мы всё ближе подходим к категории становления: бытие и ничто взаимопроникают друг в друга — и они являют наличное бытие.

"…это движение непосредственного исчезновения одного в другом: становление; такое движение, в котором они оба различны, но благодаря такому различию, которое столь же непосредственно растворилось", — пишет Гегель.

Становление, соответственно, имеет два важных момента: «Одно есть прехождение; бытие переходит в ничто; но ничто есть точно так же и своя противоположность, переход в бытие, возникновение. Это возникновение есть другое направление; ничто переходит в бытие, но бытие также и снимает само себя и есть скорее переход в ничто, есть прехождение. — Они не снимают друг друга, одно внешне не снимает другое [взаимное проникновение не снятие], каждое из них снимает себя в себе самом (ansich selbst) и есть в самом себе (an ihm selbst) своя противоположность».

Далее Гегель уточняет, что бытие и ничто «находятся в становлении лишь как исчезающие; становление как таковое имеется лишь благодаря их разности». Становление — неустойчивое беспокойство, которое оседает, переходя в некоторый результат [начало — неразвернутый результат; результат — развернутое начало].

После сих логических ухищрений Гегель выводит категорию наличного бытия: «Наличное бытие есть определенное бытие; его определенность есть сущая определенность, качество».

Идеалистически обосновав наличное бытие, Гегель нанес сокрушительный удар дуализму, расчистив место эстетике.

Наличное бытие возникает из становления. Наличное бытие в системе Гегеля — это единство чистого бытия и чистого ничто. Когда наличное бытие приобрело определенность, оно заимело и материальность. То есть наконец конфронтация между духовным и материальным была устранена. Из идеальных категорий прямиком последовала материя. Гегель преподнес материю миленькой дочерью идеи.

Однако как не была бы стройна и приятна гегелевская система, в ней всё равно просматривается пантеизм. Имею дерзость утверждать, что Гегель не избавился от оков первобытного мышления. Гегель не выпутался из веревок, всего-навсего растянув их. Прежде чем в этом убедиться на зафиксированном примере, проследим, какое место имеют искусство и эстетика в гегелевской системе.

В своем осуществлении, — начала которого описаны выше, — абсолютная идея разлагается на цепь определенных идей. И каждая частная идея вполне осуществима лишь в множестве обнимаемых ей предметов. По Гегелю сферы деятельности духа полностью и всецело подчинены восхождению от непосредственности к посредственности (обретению качеств, материальности).

Эта закономерность объясняет, почему дух первоначально в форме воззрения, непосредственности. Поэтому Гегель утверждает, что для человеческого духа лишь создается видимость, будто бы в каждом существе вполне осуществилась идея; однако под этим призраком на деле скрывается некоторая доля истины: в некоторой степени осуществляется лишь общая идея. Определенная идея реализуется до кое–какой степени в отдельном предмете.

Этот призрак проявления идеи называется прекрасным; прекрасное — основная и главная категория эстетики.

Гегелевская система определила господствующее направление в эстетической системе, в соответствии с которой прекрасное в действительности есть идеал в форме ограниченного проявления. Прекрасное в эстетике — это совершенное тождество идеи с образом, выражение чистой идеи в этом образе.

Тем не менее, Гегель, определяя прекрасное призраком, находящимся мышлением, пишет, что чем больше само мышление развито (в отношении самоосознания себя проявлением абсолютной идеи), тем менее оно призраков созерцает, чувствует.

И эстетика как наука нацелена на наибольшее и наилучшее постижение абсолютной красоты через ликвидацию «призрачности» и других категорий, мешающих подлинному эстетическому удовлетворению: безобразного, низменного, комического и т.д.

Однозначно и полностью правдиво можем утверждать, что эстетика в обязательном порядке предполагает идеалистическое мировоззрение. Придерживаясь эстетики, мы вынуждены верить и в абсолют, в главенство идеи над материей.

Выше мной написано, что Гегель выстроил достаточно ровную и стройную идеалистическую систему. Блестяще Гегель рационализировал пантеизм, преодолев дуализм. Также я на себя возложил обязательство доказать, что немецкий философ всего-то «обработал» первобытное мышление, не лишившись его.

Обращаясь к первобытному мышлению как наиболее возможному автору идеализма (Гегели-Фишеры-Канты-Шопенгауэры-Платоны-Гуссерли всего лишь придали нужную форму и рационализировали), я антропологически возьму в пример исследование Богумила Оля африканских племен в 50-ые годы XX века. Оля изучил древнейшие представления о начале мира у племен кру и сенуфо.

Члены племени кру искренне полагают, что существует «не имеющая образа и облика потенция, именуемая Нионсва или Ниесва», — она является первоначалом, она не досягаема. (Богумил Оля «Боги тропической Африки»).

Сенуфо имеет крайне схожие воззрения: абстракция, заполняющая все сущее, зовется Кулотиоло.

Примечательно, что, как отмечает Оля, члены племени предпочитают вспоминать освоих «абсолютах» молчаливо и только намекая.

Предельно понятно, что все высочайшие умозрения Гегеля имеют сугубо примитивные корни. Совершенно не имеет значения, как мы обзовем абсолютную идею: Кулотиоло, или же Ниесва, или же Богом. Однако, изучив истоки идеализма, мы не станем останавливаться, потому как могут возразить тем, что факт первобытности нисколько не умаляет сильную рациональность и доказуемость идеалистических умозрений.

Рассмотрим абсолют с сугубо естественнонаучной позиции, без капли презрения, предвзятости.

Абсолют — это кое-что настолько всеобъемлющее и всесильное, что тождественно в-себе и не содержит в себе различий, противоречий. По Гегелю весь мир — проявление абсолюта, и все различия иллюзорны. Абсолют — «всюду одинаковое, неразличимое и бессодержательное» бытие.

Этот абсолют выводит собой чистое бытие и ничто, которые в тождественности противоположны и во взаимопроникновении создают действительность, наличное бытие!

Гегель таким образом ставит энергию, взаимодействие материи, первее самой материи. Гегель схоластически выводит из своей «Кулотиоло» абстрактные понятия, которые потом обретают материальность. Он утверждает, что сначала должна появиться энергия, присущая материи, — и после этого энергия обретает материю.

Идеалист смотрит на то, как материя складно взаимодействует, усложняется, развивается — и идеалист думает, что этой «симфонии» предшествует написание нот. Однако идеалист не сознает, что на деле это не симфония (образ складной мелодии только в его голове), не игра Демиурга, а конкретно развитие материи.

Материя развивается в-себе и для-себя, без сторонних идей. Наличное бытие следует принимать за первоначало, поскольку и энергия и взаимодействие стоят не выше и не ниже материи — они стоят бок о бок с материей. Материя энергична по своей жеприроде, а не потому что энергия, явившись из абсолюта, подтолкнула материю, не забыв про определенность.

В высокой степени несостоятельна та мысль, что будто бы материи должно предшествовать что-то лишенное свойств. Можно сказать, что предшествование идеи материи — это отголосок дуализма. Идее сказали: «Сестра, теперь, заимев свойства, обретаешь и материальность». Но без свойств что-либо возможно только в идеалистическом многословии. Энергия невозможна без материального субстрата, как и материальный субстрат не существовал бы, не будучи движимым.

Движение — форма существования материи. Форма не может предшествовать определенности. Поэтому утверждаю, что первооснова мира — это уже нечто рефлексированное, содержащее в себе противоположность — и потому материальное. В таком случае никакие духовные моменты невозможны в действительности.

При этом в высокой степени было бы неблагоразумно думать, что материя извзаимодействия может произвести что-то идеальное.

Мы можем ради удобства логических операций искусственно выводить идеальные понятия, как это делаем, например, в политической экономии: понятие стоимости и понятие товара выводим из разных взаимодействий, несколько унифицируя, но в действительности не витает абстрактно-идеальных стоимости и товара. У нас есть лишь обобщенные понятия только в нашем мышлении.

Если мы видим молодого человека за рулем автомобиля, то нигде в пространстве не появляется идеи юного водителя, — у нас есть только общее представление, которое мы заимели, когда увидели определенное положение человека в машине.

Ровно то же самое обстоит и с понятием общества: мы своим мышлением выводим целокупность из множества людей, взаимодействующих между собой, но нигде не появляется во Вселенной особой идеи общества. Полностью также в действительности не может появиться некоего прекрасного только потому, что мы материю сложили в нужной форме, которую воспринимаем как очень привлекательного вида скульптуру.

Эстетика не может появиться из взаимодействия материи. Категория прекрасного в действительности возможна лишь в том случае, если действительность — явление абсолютной идеи. Эстетика очаровательна представлениями рационально-религиозного характера.

Если эстетика по Гегелю — некое приближение к абсолюту через отрицание действительности, которая в свою очередь отрицает абсолют, то само отсутствие абсолюта рушит всю эстетическую систему, все категории из этого абсолюта произрастающие.

Неизбежно приходим к выводу сильнейшей логической ошибке, заложенной в основание идеалистической системы.

Гегельянство устанавливает мироощущения, присущие одному человеку, во всю действительность. Гегельянская система говорит нам: «Это не вы считаете эту картину красивой; картина красива по своей же идее — и вы идею всего-то улавливаете».

Согласно здравому подходу, предмет не может быть ни прекрасным, ни трагическим, ни безобразным, ни комическим, — а только мы люди, можем предмет считать прекрасным и т.д.

Эстетика старается красоту не почувствовать, а измерить линейкой.

Если одна юная особа пришлась по вкусу первому молодому человеку, но не пришлась второму, то разве это говорит о том, что девушка воплощает в себе идею лучшим образом — и первый молодой человек влюбился, поскольку имеет чистый вкус, а второй юноша, обладая вкусом замутненным, не уловил прекрасного? Или же это говорит о том, что девушка на деле безобразна — и первый юнец оказался с дурным вкусом, а второй молодой человек, будучи с чистым эстетическим чувством, проигнорировал неблагочестивую особу?

Нет, ни в коем разе.

Нельзя разумно полагать, что девушка в себе реализовывает в какой-то степени идею и вмещает какую-либо категорию. Думать, что есть идеалы, к которым люди должны стремиться в искусстве или обыденной жизни — это равно тому мнению, как верно отметил Д.И. Писарев, что будто бы одна пара сапог имеет идеал размера, а кому не подходит, тот должен подгоняться к категории идеального сапожного размера. И ноги будут стерты до крови ради единого обувного идеала.

Сам высочайший детерминизм человека исключает всякую эстетику.

«Эстетика, или наука о прекрасном, имеет разумное право существовать только в том случае, если прекрасное имеет какое-нибудь самостоятельное значение, независимое от бесконечного разнообразия личных вкусов. Если же прекрасно только то, что нравится нам, и если вследствие этого все разнообразнейшие понятия о красоте оказываются одинаково законными, тогда эстетика рассыпается в прах. У каждого отдельного человека образуется своя собственная, и следовательно, общая эстетика, приводящая личные вкусы к обязательному единству, становится невозможною». (Д.И. Писарев "Разрушение эстетики)

Опираясь на современное положение наук о природе, естествознание, вполне можем утверждать, что чувства прекрасного, безобразного, трагического, низменного и т.д, всецело подчинены нервной системе, а не заключены идеей в разных явлениях действительности. У любого человека с преодолением разных препятствий, попаданием в разные обстоятельства, пережитыми тяжелыми моментами, вырабатываются личные предпочтения и личные методы реализации этих предпочтений. Некое эстетическое наслаждение может ощущаться по отношению к любому моменту действительности, поскольку нервный механизм позволяет выработать ответную реакцию на любое явление внешней среды. Эта реакция может быть разной: от сильнейшей тоски до невероятного окрыления.

Эстетическое направление в этом отношении старается всех уравнять, устанавливая идеалы предпочтений, стараясь свести богатую человеческую чувственность к категориям, якобы заложенным в действительности и в искусстве. В таком случае эстетика — это нечто так или иначе противостоящее свободе мысли.

«Прекрасное есть жизнь», — лаконично и ёмко утвердил Н.Г. Чернышевский в своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности». В высказывании Чернышевского сосредоточена мысль, что каждый человек находит прекрасное в том, что наиболее удовлетворяет его мироощущению, потребностям и запросам жизни. Если действительность — всё сущее и действительность самодостаточна, не имеет сверхъестественных начал, то «искусство воспроизводит всё, что есть интересного для человека в жизни». И произведения искусства неизбежно сами являются частью действительности, в содержании отображая отдельные явления ее в той или другой продолжительности, протяженности.

Эстетика нам говорит, что искусству следует брать только прекрасное из действительности. Эстетика принуждает искусство из действительности брать только то, что якобы идеально приближается к абсолютной идее — и будто бы искусство должно тем самым воздействовать только на т.н. эстетическое чувство человека, очищая его. Эстетическое учение преследует методику «рафинирования» действительности, дабы писатели и художники являли в текстах и картинах посредством образов что-то приближенное к идеалу.

Стоит ли разъяснять, что искусство через идеалистическую схему потакает только принявшим чудную форму вкусам любителей г. Тютчева и г. Фета?

Однако нельзя приравнивать канон к эстетическим категориям, идеалам. Канон не предполагает обязательное угождение вкусу. Канон есть норма, регулирующая то или иное направление в искусстве. Если человеку не угоден один канон, он может обратиться к другому. Канон есть благотворное обязательство для художника, но не для потребителя.

Среди эстетиков живет убеждение, что искусство больше удовлетворяет, чем окружающая действительность. Но разве действительность не должна ли нормально удовлетворять чувственные потребности нормального человека? В заключение осмелюсь утверждать: человек обращается к искусству для того, чтобы несколько компенсировать безнадежье своего существования и неудовлетворенность жизнью.Тем не менее искусство никогда не сможет удовлетворить вполне. Как бы не была хороша картина, на которой изображены явления природы, вы явно испытаете больше положительного, если будете смотреть на них вживую.