Толщина земной почвы составляет десятки метров. Если верить геологам, для её создания планете принесла в жертву сотни миллионов лет и неисчислимые мириады организмов. Однако и зевакам на раскопках древнего Рима есть чем гордиться, ведь за время своего существования вечный город врос в вечную землю метров на десять: в сравнении с неспешностью природы, это поистине спринтерская скорость.

Но в древнем Риме хоть и придумали цемент, но нормативы по многометровому укреплению асфальтовых дорог щебнем, песком и гравием остались им неведомы. В свою очередь, их скромные небоскребы не могли проскрести кошмары даже самых бедных граждан, ютившихся в гетто восьмых-девятых этажей своих инсул. По-настоящему впечатлить небо могут разве что наши башни, радио- и телевышки, ковер спутников и наглость металлических центурионов, расширяющих границы империи до соседних планет Солнечной системы; в космосе север не закон ни мху, ни человеку, и покорение этого пространства требует куда большей виртуозности, чем любой капитолий или лимес.

Неудивительно поэтому, что захват природы техникой многие рассматривали как уничтожение природы — да и полонение самого человека. В самом деле, если господин не может обойтись без раба, то он сам — раб своего невольника; а если человек не может обойтись без чада собственного рукотворения, то он — илот своего же потомства.

И всё же: плен ли — асфальтовая корка на человеческой самостоятельности? Возможно, человек и не сможет больше выжить без нефти и фастфуда, но не являет ли он тем самым свободу — свободу человека из подполья, свободу действовать вопреки выгоде и с угрозой для собственного существования? Не служит ли эта своенравная акрасия для не очень аккуратной, но зато масштабной мумификации человечества в виде, наиудобнейшем для будущих раскопок и экспозиций? Кажется, для нас, с нашим антикварным преклонением перед прошлым, такая музеефикация планеты должна быть в высшей степени культурным актом.

С этой точки зрения навязчивое осклепление Земли — следствие не цивилизации, а именно культуры. Ведь культура и есть производство и передача артефактов и ценностей. Слоёные рифы цемента и этажей, густая, почти ощутимая вата радиовышек и спутниковой паутины — всё это ценные экспонаты, готовые к консервации на потеху будущим поколениям. Их существование, равно как и несуществование того, что они в техногенном запале вытесняют, — это то, с чего будущее сможет считать наши культурные ценности.

Впрочем, отношения между культурой и цивилизацией вообще не так однозначны. Цивилизация стремится к культуре вопреки своей воле: она хочет не консервировать и передавать — будто у неё есть представление о завтрашнем! — а производить и потреблять. Однако это не «всего лишь» половина задач культуры, а целая половина, уже половина. Из неё, как шлак от переплавки, происходит культура. Так цивилизация с необходимостью производит культуру, а культура — к досаде эстетов и поборников высокой кухни — с необходимостью предполагает цивилизацию. Культура — осадок цивилизации.

Поэтому не имеет большого смысла грустить о метаморфозах культуры, будто бы в состоянии упадка деградирующей до заводов, газет и пароходов цивилизации. И то, и другое, как вечно-женатые Пётр с Февроньей, лежит в одном геологическом — и логическом — пласте.