Create post
///

Юлия Кристева "Homo Europaeus: существует ли европейская культура?"

 Tata Gorian
Elena Shugaley
Taras Moshovskyy
+24

Гражданка Европы, француженка по национальности, болгарка по происхождению и американка по призванию, я невосприимчива к едкой критике Европы как хаоса или же источника хаоса, но меня волнуют ее потребности и культура.

Столкнувшись лицом к лицу с финансовым кризисом, греки, итальянцы, португальцы и даже французы не задаются вопросом о своей принадлежности к европейской культуре, они «ощущают» себя европейцами.

Но что это за ощущение, настолько очевидное, что о нем даже не упоминается в Конституции Евросоюза, и лишь недавно возникшее на повестке дня его лидеров? (хотя некоторые вопросы, например о европейском наследнии и присутствовали ранее, но не анализировались)

Тем не менее, европейская культура может стать основным путем европейских народов в союзную Европу. Но что такое европейская культура?

Что такое идентичность?

В отличие от вполне конкретного определения культа личности, европейская культура не перестает демонстрировать парадокс: существует идентичность, моя, наша, но эта идентичность одновременно может быть как бесконечно конструирована так и деконструирована.

На вопрос «Кто я?» наилучшим европейским ответом очевидно будет не утверждение, а страсть к вопрошанию.

После слепого следования догматам идентичности, что довело Европу до преступлений, мы на пути к тому, чтобы найти ответ. Не потому что Европа опустилась до варварства (о чем нужно помнить и бесконечно анализировать) но потому что, возможно, она, проанализировав случившееся более других, может дать миру концепцию и практику идентичности как тревожного вопрошания. И именно это можно назвать европейским наследием, полагая его своего рода противоядием к той напряженности, которую несет в себе идентичность: наша и все остальные.

Не будем перечислять все источники этой вопрошающей идентичности, но напомним, что постоянный вопрос может обернуться разрушительным сомнением и ненавистью к самому себе: саморазрушением, от которого Европа совершенно не застрахована.

Часто это наследие идентичности сводится к проблеме «толерантности» по отношению к другим. Но толерантность — это всего лишь нулевая степень этого вопрошания, которое не сводится только к великодушному принятию иного, но предполагает задавать вопросы самим себе: нести культуру вопроса и диалога в дискуссиях, которые проблематизируют всех их участников. Не существует страха этого взаимного вопрошания, но только бесконечная ясность, только состояние «жизни вместе». Идентичность, понятая таким образом может привести к множественной идентичности: многоязычию нового европейца.

Разнообразие и его языки

«Разнообразие — вот мой девиз», — говорит Жан Лафонтен в своем «Паштете из угрей»

Европа сейчас — это политическая сущность, которая говорит на стольких же языках, если не больше, сколько стран в нее входят. Этот мультилингвизм и является основой культурного разнообразия. Следует хранить его и уважать, равно как и национальные характеры. Но вместе с тем и изменять их, перемешивать, скрещивать. Для европейских мужчин и женщин это та новизна, которая нуждается в осмыслении.

После ужаса Холокоста буржуа девятнадцатого века также как и бунтари двадцатого оказываются лицом к лицу с новой эпохой. Европейское лингвистическое разнообразие находится на пути создания калейдоскопической индивидуальности, способной бросить выбор глобишу. Но возможно ли это?

Сегодня все свидетельствует об обратном. Тем не менее, мало-помалу возникает новый вид: полифонический субъект, гражданин-полиглот полинациональной Европы. Этот будущий Европеец, будет ли он индивидом с множественной психикой, говорящим на трех, четырех, множестве языков? Или перейдет на глобиш?

Многоязычное пространство Европы как никогда нуждается в том, чтобы французы стали полиглотами, чтобы они познали разнообразие мира и явили Европе и миру свои характерные черты. Вот что я считаю важным во французском языке в контексте лингвистической полифонии 28 стран Евросоюза.

Через изучение других языков можно будет заново пробудить интерес к каждыму из них (болгарскому, шведскому, датскому, португальскому…) И тогда это будет не падающая звезда на небосводе, фольклорная ностальгия или академический реликт, но символ возрождающегося разнообразия.

Выход из национальной депрессии

Национальный характер подобно индивиду может впадать в настоящую депрессию. Европа теряет свой имидж великой державы, она подвержена кризисам: финансовому, политическому и экзистенциальному. Но также это справедливо и для европейских народов, на протяжении истории которых одним из самых известных был французский.

Работая с пациентом в депрессии, психоаналитик начинает с установления доверия, благодаря которому возникает взаимодействие между двумя участниками процесса лечения. Необходимо, чтобы слова снова стали плодотворными, и можно было бы осуществить подлинный анализ причин недомогания. Точно также и нация в депрессии нуждается в оптимальном образе самой себя, прежде чем быть способной на усилия, к примеру, по европейской интеграции, индустриальной или коммерческой экспансии или лучшего приема иммигрантов.

«Народы, как и люди, гибнут от незаметной грубости.» — писал Жироду. Превратно понятый универсализм и колониальная вина вынудили множество политиков и идеологов совершать под прикрытием космополитизма множество этих «незаметных грубостей» с высокомерным презрением по отношению к нации. Они только усиливают эту национальную депрессию, которая может превратиться в маниакальный, националистический и ксенофобский угар.

Европейские народы находятся в ожидании Европы, а Европа нуждается в национальных культурах, которые гордятся собой и ценят себя, чтобы предъявить миру это культурное разнообразие, отраженное в уставе ЮНЕСКО. Национальное культурное разнообразние — это единственное противоядие ко злу банальности, этой новой ипостаси банальности зла.

Две концепции свободы

Падение Берлинской стены в 1989 году еще сильнее выявило различия между двумя моделями культуры: европейской и северо-американской. Речь идет о двух концепциях свободы, которые пытаются применить все демократические страны, ни одна из которых не обладает привилегией изобретения этих концепций. Отличающиеся, но дополняющие друг друга, эти две концепции присутствуют в основных международных положениях и институтах как в Европе, так и по ту сторону Атлантики.

Определяя «свободу» как «самоначалие» Кант открывает дорогу апологии предприимчивой субъективности — всегда подчиненной свободе Разума (чистого или практического) и Причины (божественной или моральной).

В такой трактовке, излюбленной протестантизмом, свобода оборачивается свободой адаптироваться к логике причины и следствия, или, если воспользоваться терминологией Ханны Арендт, адаптацией или «вычислению следствий» к логике производства, науки, экономики. Быть свободным означало бы прилагать наибольшие усилия к соединению причины и следствия для адаптации к рынку производства и прибыли.

Афиша лекции Юлии Кристевой в парижской Высшей нормальной школе

Афиша лекции Юлии Кристевой в парижской Высшей нормальной школе

Но существует еще и другая модель свободы, также европейского происхождения. Она возникла в Греции, получила развитие у досократиков и в сократических диалогах. Без подчинения Причине эта свобода находит свое выражение в Бытии Слова, которое читается, дается, представляет себя самому себе и другим и именно в этом смысле освобождается. Эта свобода Бытия Слова во встрече Одного с Другим и есть бесконечное вопрошание, до того как свобода оказывается ограниченной рамками причинно-следственных связей и научного знания. Поэзия, желание и бунт с их специфическим опытом выявляют неизмеримую и однако разделяемую сингулярность каждых мужчины и женщины.

Можно обнаружить и недостатки этой второй модели, основанной на вопрошании: игнорирование экономической реальности; замкнутость на корпоративных нуждах, самоограничение в толерантности и страх поставить под сомнение требования и культы идентичности новых политических и социальных деятелей; не участие в мировой конкуренции и движение в сторону лени и архаизма.

Но очевидны также и преимущества этой модели которая сегодня присуствует в европейских культурах и которая находит свое наивысшее выражение не в схеме, но во вкусе к жизни в ее разделяемой сингулярности.

В этом контексте Европа далека от того чтобы быть гомогенной и единой.

Прежде всего, существует императив, что «Старая Европа» и в особенности Франция принимает всерьез экономические и экзистенциальные трудности «Новой Европы». Но также нужно и осознавать культурные различия, и особенно религиозные, которые разрывают европейские страны изнутри и разделяет их. Крайне важно с большим уважением относиться к этим различиям (я думаю о православной и мусульманской Европе, о постоянных недугах Балкан, о депрессии Греции в экономическом кризисе).

Потребность верить, желание знать

Среди множества причин современных болезней есть одна, которую политики часто обходят молчанием: речь идет об отрицании того, что я бы назвала пре-религиозной и пре-политической «потребностью верить» присущей всем говорящим существам, то есть нам и выражающейся в «болезни идеальности» присущей как правило подросткам (которые родились здесь или являются иммигрантам)

В отличие от игривого, любопытного и ищущего удовольствий ребенка, который ищет «откуда он», подросток в большей степени верит, чем ищет: он нуждается в вере, чтобы продвинуться дальше своих родителей, сепарироваться от них и превзойти самого себя (я бы назвала подростком трубадура, крестоносца, романтика, революционера, защитника третьего мира, экстремиста, фундаменталиста)

Но разочарование, сопутствующее этой болезни идеальности, ведет к разрушению и саморазрушению, через экзальтацию: токсикомания, анорексия, вандализм с одной стороны и стремление к экстремистско-фундаменталистским догмам с другой. Идеализм и нигилизм: опьянение пустотой и мученичество ради райского блаженства сосуществуют в этой болезни идеальности, присущей всем подросткам и разрушающей в определенных обстоятельствах самых хрупких из них. Эти образы мы знаем из медиа: мафиозный трафик и джихадистский экстаз, бушующие у наших дверей, в Африке, в Сирии.

Но если болезнь идеальности затрагивает юношество, а вместе с ним и весь мир — может ли Европа предложить лекарство? Какие идеалы она может предложить? Религиозное лечение этой болезни, мучений и бунта оказывается неэффективным, неспособным преодолеть влечения этой парадоксальной, нигилистической веры, которой придерживаются десоциализированные и разобщенные подростки в процессе глобальной миграции. Чем больше мы отвергаем ее, тем более она угрожает нам изнутри.

Это образ «жасминовой революции», созданный молодежью, стремящейся к свободе, идеалам освободителей и признанию ее особой ценности.

Но без другой потребности верить фанатик просто задохнется.

Европе брошен исторический вызов. Способна ли она противостоять этому кризису веры, в то время как религия больше не является ее щитом? Ужасающий хаос фанатичного нигилизма, затрагивающий и разрушающий способность мыслить коренится в различных частях света и подрывает основу связей между людьми.

Это концепция человечества сконструированная на пересечении греко-еврейско-христианской культуры с ее исламской ветвью, это тревога единой и разделяемой универсальности, которая кажется угрозой. Страх, который обездвиживает Европу в эти решительные времена, и является выражением неуверенностью перед этой игрой.

Способны ли мы использовать все средства — правовые и экономические, не забывая того что нам известно о человеческой душе, чтобы сопровождать, деликатно прислушиваясь, с соответсвующим образованием и великодушностью, эту пронзительную болезнь идеальности, которая обрушилась на нас и которая которая в самой Европе выражается через беззакония подростков и не только их?

На пересечении христианства (католицизма, протестантизма, православия), иудаизма и ислама Европа призвана строить мосты от одной монотеистической религии к другой — начиная cо встреч и взаимно противоположных интерпретаций, но и всегда уточняя и переоценивая ценности посредством гуманитарных наук. И оставаясь на протяжении двух последних веков оплотом светскости, Европа является тем тем местом, где можно и должно уточнить эту потребность верить, которую Просвещение, в своем порыве победить обскурантизм, игнорировало и недооценило.

Культура борьбы за права женщин

От Просвещения до суфражисток, через Марию Кюри, Розу Люксембург, Симону де Бовуар и Симону Вейль, женская эмансипация, по креативности и борьбе за политические, экономические и социальные права, продолжающейся и сегодня, предлагает основу для национального, религиозного и политического разнообразия европейцев.

Эта отличительная особенность европейской культуры также является и вдохновением и поддержкой для женщин всего мира, в их стремлении к культуре и эмансипации. Недавно премия Симоны де Бовуар была присуждена юной пакистанке Малале Юсуфзай, тяжело раненой талибами за свои высказывания в блоге о праве девочек на образование.

В противоположность окружающему спаду, лицом к лицу с двумя чудовищами: политикой управляемой экономикой и финансами и саморазрушением экологии пространство европейской культуры может стать смелым решением. Возможно, единственным, которое принимает в расчет сложность состояния человечества в его общности, уроки истории и риски свободы.

Не слишком ли я оптимистична? Чтобы использовать в качестве доказательства нравы, историю, трудности и возможности европейской культуры представим себе несколько конкретных инициатив: организовать в Париже европейский форум под названием «Существование европейской культуры» при участии интеллигенции, писателей и артистов из 28 европейских стран, такой калейдоскоп языков, культур и религий.

Речь бы там шла об исторической рефлексии и актуальности этого сообщества, множественного и проблемного, каким является Евросоюз, о вопросах, связанных с ним и о его оригинальности, ценностях и преимуществах. Этот форум привел бы к созданию Академии или Колледжа Европейских культур, федерации европейских культур, что стало бы трамплином и предтечей политической федерации. Таким образом, мультилингвизм стал бы главным действующим лицом в этой фантазии.

Юлия Кристева

перевод с французского Алеся Болгова

оригинальный текст


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
 Tata Gorian
Elena Shugaley
Taras Moshovskyy
+24

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About