Кейт Бланшетт хочет, чтобы геи и лесбиянки молчали о своей сексуальности. Она неправа.

Я признаю: в мае, когда в статье на обложке «Variety» предположили, что великолепная и блестящая актриса Кейт Бланшетт может испытывать однополое влечение, я была охвачена таким же волнением, как и любая другая полная жизни американская лесбиянка.

Представьте моё разочарование, когда через несколько дней на Каннском кинофестивале она заявила, что репортёр исказил их разговор. На самом деле у неё не было сексуальных отношений с женщинами. Однако это открытие было не таким удивительным, как презрение, которое она, казалось, выражала к тем геям и лесбиянкам, кто, по её мнению, делает свою сексуальность слишком публичной и занимающей центральное место в их личностях.

Обсуждая «Кэрол», свой новый фильм, снятый по роману Патриции Хайсмит «Цена соли» и рассказывающий о любовной связи между двумя женщинами в Нью-Йорке 1950-х годов, Бланшетт сообщила прессе в Каннах, что «сексуальность Кэрол — это частное дело», добавив с заметным пренебрежением: «В наши дни происходит следующее: если вы гомосексуальны, вы должны постоянно об этом говорить; это должно быть главным; вы должны ставить это выше своей работы, выше любого другого аспекта вашей личности». Возможно, Бланшетт осуждала навязчивое внимание консервативной культуры к сексуальной идентичности, а не к другим значимым аспектам индивидуальности. Или нет. В статье «Variety» её слова также отдают презрением: «Сексуальность [Кэрол] не политизирована. Я думаю, что существует много людей… которые не чувствуют необходимости кричать об этом во всё горло».

Для такого красноречивого и умного человека, как Бланшетт, её комментарии видятся невежественными — даже, по иронии судьбы, гомофобными. Сексуальность Кэрол Эйрд нельзя назвать аполитичной или частной. В 1952-м — в том же году, когда Американская психиатрическая ассоциация присвоила гомосексуальности звание «социопатического нарушения личности», — культурного пространства для положительного и свободного утверждения лесбийской или бисексуальной идентичности в рамках процветающей субкультуры не существовало. Это были конформистские 50-е: до Стоунволла, до женских свобод, до сексуальной революции, — и цена открытого квир-существования была высока. Женщина, вступая в однополую связь, рисковала потерять детей в бракоразводном процессе — как Кэрол в фильме. Если бы у неё была работа, особенно государственная, её почти наверняка бы уволили. Если бы она была студенткой, её бы выгнали из колледжа. Она стала бы отверженной, и семья, скорее всего, отреклась бы от неё. Почему ещё Хайсмит издала бы свою книгу под псевдонимом? Стоит упомянуть, что отчасти она основывала Кэрол на возлюбленной, потерявшей опеку над дочерью, включая право на посещение, из–за лесбийской связи.

Что ещё более важно: то, что Бланшетт воспринимает как громкое самоутверждение гомосексуальности, есть слабый шёпот рядом с рёвом гетеросексуальности. Гетеросексуальность настолько вездесуща, настолько нормализована, настолько подразумевается, что она движется по миру незаметно, являясь неоспоримым фактом жизни. Он наполняет, организует и пропитывает каждый аспект наших общества и культуры: фильмы, в том числе все фильмы Бланшетт (даже «Кэрол»), телешоу, песни, рекламные ролики. Гомосексуальность, эта чрезмерно выраженная и неблагоприятная для частной жизни идентичность, над которой Бланшетт насмехается за то, что она становится достоянием широкой публики, представляет собой крошечную красную точку на массивном полотне совершенно белого цвета, привлекающую внимание одним лишь фактом своего отклонения от своего исключительно гетеросексуального окружения.

Это правда, что видимость — огромная часть квир-этоса. Если бы Бланшетт росла, вынужденная скрывать и отрицать свои самые нежные привязанности, она тоже могла бы быть склонна «кричать об этом во всё горло» после всех этих лет стыда, самоцензуры, социального стирания. ЛГБТК-люди на своём опыте понимают так, как люди её статуса и привилегий никогда не поймут, что невидимость и молчание действительно равны смерти, как символически, так и буквально. Например, если бы ЛГБТК-сообщество не заявило о себе публично во время эпидемии СПИДа и не вышло бы штурмовать улицы с мегафоном у рта — чтобы пробудить апатичные правительство и общество, число жертв намного превысило бы ошеломляющие — душераздирающие — 39 миллионов человек, умерших от вируса на сегодняшний день (на конец 2015 года — прим. пер.) во всём мире. И все права, которых мы добились: гражданские союзы, законодательство о борьбе с преступлениями на почве ненависти, усыновление/удочерение, однополые браки и так далее, — не были бы завоёваны без эдикта «Мы здесь, мы гомосе/ч/ки, привыкайте к этому» (англ. “We’re Here, We’re Queer, Get Used to It”).

В то время как Бланшетт в соответствии с духом времени кажется неравнодушной к отказу от ярлыков, который мнится следующей стадией освобождения и популярной формой самопрезентации в Голливуде наших дней — см.: Кристен Стюарт, Майли Сайрус, Рэйвен-Симон, Кара Делевинь и так далее, — это неоспоримый факт, что свобода отказа от категорий сексуальной идентификации получена исключительно благодаря тем, кто рисковал/а, делая каминг-аут как Л, Г, Б или Т тогда, когда это означало суровые социальные, профессиональные и юридические последствия, а также телесные повреждения. (Как отметила в Каннах сама Бланшетт, быть квир-персоной остаётся преступлением более чем в 70 странах, а риск физического ущерба, особенно для трансгендерных людей, является постоянной угрозой во многих частях Америки.) Если сегодня ЛГБТ-люди могут выбирать не расхаживать по улице, объявляя о своём существовании, — это роскошь, которую их храбрые предшественники/цы для них заработали, обнародовав свою квирность и сделав её неотъемлемой частью того, кто они есть.

Всё это к тому, что я очень даже верю, что слова Бланшетт были искажены и что она не играет за женскую команду. Человек с квир-сознанием никогда не стал бы высмеивать маргинализованное сообщество за то, что оно говорит громко и гордо, пусть даже и безостановочно.

Источник