Эстетизация болезненности и худобы через христианские мотивы в искусстве.

В теоретических изысканиях оправдание красоты всегда искали в ее связи со внутренней красотой и добродетелью, тогда как оправдание болезни уже в древнейших религиозных формах объясняли как наказание за нарушение и попирание законов природы или богов. Человек заболевает, уродуется и травмируется не случайно, а потому что были нарушены какие-то правила и законы. Уже в древности красоту оправдывали через добродетель, типичный пример — калокагатия (греч. прекрасный и добрый) — древнегреческая идея, которая совмещала и сочетала в себе как внешнее совершенство, так и внутреннее.

Недуг как выражение добродетели имеет корни в искусстве средневековья.

Непосредственно ли воспринимается прекрасное или это дело вкуса, но несомненно то, что образы прекрасного или безобразного передавались посредством искусств.

Как корни эстетизации болезни уходят в христианскую тему в искусстве — легко продемонстрировать через северное возрождение, которое было реалистичнее, чем итальянские работы, склоняющиеся к более идеалистическому толкованию христианских сюжетов.

Так, М. Герман отмечает, что «в корневой системе немецкого изобразительного искусства изысканная до болезненности эстетизация некрасивого, уродливого или того, что кажется таковым, существовала издревле» [1]

Художники так часто изображали истерзанное тело Христа — фактически обычный труп, что это не могло не стать желаемым.

Страдание в христианстве рассматривается положительно, будь то истязание или же просто болезнь. В библии подробно описываются мучения самых разных персонажей, центральным же истязанием являются страдания Христа, но текстуальное описание нуждалось в визуальном воплощении, что отчасти восполнилось в иконографии. Отчасти — потому что иконы были узкоспециализированными фетишами, в действительности же визуализация страданий получила распространение на полотнах художников возрождения.

Художники так часто изображали истерзанное тело Христа — фактически обычный труп, что это не могло не стать желаемым. Техника живописцев развивалась, и они научились подробно изображать детали, которые сопутствуют страданию и смерти. Во многом эти натуралистичные изображения мертвого Христа (Христа во гробу) повлияли на смещение внимания от одежды к телу, возвращаясь, пусть и в совсем ином виде, к античному телесному культу.

Тело должно быть праведным, в представлении средневекового художника — худым и истощенным.

В искусстве возрождения изувеченное и бездыханное тело впервые становится объектом внимания и перестает быть априорно безобразным.

Тело — первое, что бросается в глаза, а поэтому, с точки зрения христианства средних веков, оно должно быть праведным, а в представлении средневекового художника — худым и истощенным. Так доказывалось отречение от бренных земных благ. Болезненное тело было если не модой, то добродетелью. Если провести ревизию через современность, то легко заметить истоки культа женской худобы именно в средневековой живописи, но с одной оговоркой: сегодня худое тело означает успех и принятие «мирских» идеалов, что является противоположностью средневекового культа худобы, обусловленной отречением от мирского.

Насколько сильно влияние религиозных сюжетов в искусстве северного возрождения в перспективе, можно наблюдать в искусстве 19-20-ых веков, когда процесс девальвации прекрасного и усиление значения безобразного и в эстетике и искусстве происходит с новой силой в творчестве романтиков, символистов и модернистов и даже становится предпочтительным: начиная с Бодлера и его «Цветов зла», эстетизация болезни или уродства используется в искусстве повсеместно, как прием который должен выделить что-то и привлечь внимание, вытягивая реципиента из суетливой рутины.

Следующий большой шаг в эстетизации уродства получил развитие в экспрессионизме. «Экспрессионисты Германии начала 20-го века снова возрождают интерес к северной готике, а точнее к её сверхнатурализму: «болезни, война, голод, человеческий хаос, безобразие мегаполиса, рабочие и труженики, проститутки, маньяки, солдаты и инвалиды… Такова иконография раннего экспрессионизма». [2]

В ходе художественных практик XX в., следуя сюжетам северного возрождения, безобразное становится синонимом истинного, действительного (реально существующего), потому что оно не подверглось семиотической обработке находящегося в кругу собственных представлений сознания и является нам в первозданном виде.

В то время как в античность тело было объектом эстетики, а в средние века объектом религиозной аскезы, процесс, который происходил с эпохи возрождения до 21-го века, можно охарактеризовать как включение тела в сферу моды: сегодня, говоря о теле, его формах, здоровье, красоте и его изъянах, мы неизбежно попадаем лишь в дискурс моды, а не эстетики.

Стандарт красоты — «героинового шика»: худая, бледная девушка с синяками под глазами, сигаретой во рту и ярко красными губами, равнодушно смотрящая на окружающих.

Современная культура имеет самые разнообразные средства выражения модных течений, но инсталлироваться они должны лишь в соответствующую основу — худое тело или, выражаясь точнее, в «правильное тело». [3]

«Например стандарт красоты — “героинового шика»: худая, бледная девушка с синяками под глазами, сигаретой во рту и ярко красными губами, равнодушно смотрящая на окружающих, мир, декорации. В 1990-х годах наркотики стали элементом массовой культуры, а не увлечением маргинальных слоёв. Конечно, все «побочные эффекты” от наркотической зависимости вычленялись из модного образа. Образ героиновой крастоки — завуалированный образ трупа, смерти». [4]

Было время, когда женщины умышленно голодали, чтобы через какое-то время у них появлялись круги под глазами — верный признак духовности, напротив, физическая здоровая красота действительно могла восприниматься тогда как признак религиозной безнравственности.

Также во второй половине 20-го века получает массовое распространение татуировка, а также возрождается модификация тела через пирсинг и шрамирование — это ничто иное как факт демонстрации добровольного истязания. Такие же тенденции ранее характерны для христианства с его пренебрежением к человеческому телу и физическим страданиям, которые рассматривались положительно в качестве добродетели.

Женские фигуры, следуя канонам моды и красоты в 20-ом веке, не должны быть физически «полноценными» и причина этого индивидуализирована, потому что женщине уже совсем не обязательно быть матерью, содержать дом и воспитывать детей. [5]

Если худоба средневековой интерпретации — отречение от земного и объект духовного, то худоба последующих эпохах, особенно в конце 20-го века, — объект плотского сексуального желания, знак красоты, здоровья и практически единственный социально приемлемый облик женщины. Признание иных образцов красоты попадает сегодня в категорию — «индивидуальность», которая зачастую представляется как нечто положительное и проявление воли личности против навязчивого и дурного мнения «масс».

Смысл безобразного в моде: я безобразен не потому что безобразен, а потому что сделал себя таковым нарочно.

Сегодня волевое решение голодать лишено религиозного аспекта, но сущность его остается таким же: это именно личное решение, а не вынужденная ситуация.

Сегодня в этом и заключается смысл безобразного в моде: я безобразен не потому что безобразен, а потому что сделал себя таковым нарочно, с оговоркой лишь на то, что в средние века худоба и истощенность говорило о внутренней красоте, духовной. Современное безобразное в моде — нарочитость, ничем не отличающееся от вполне приемлемых попыток цифровой обработки с целью коррекции в лучшую сторону. [6]

Безобразное присутствует как неоформленное, неузаконенное, неосвоенное бытие. И в таком понимании безобразное освобождается от диктата прекрасного, существуя самодостаточно, не стремясь к преобразованию и упорядочению. [7]

«Из постоянно возвращающегося возникает то антитетическое “другое», без которого искусства вообще не существовало бы, если исходить из понятия искусства как такового; воспринимаемое в процессе отрицания, это «другое” подтачивает с целью исправления жизнеутверждающие позиции одухотворяющего искусства, представляющего собой антитезис прекрасному, антитезисом которого оно являлось. В истории искусства диалектика безобразного поглощает и категорию прекрасного». [8]

Список литературы.

[1] Швец Т.П. Концепт безобразного в литературе и искусстве экспрессионизма: к постановке темы //Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. — 2008. — №. 4-2. — С. 85-90.

[2] Там же.

[3] Сохань И.В. Производство женской телесности в современном массовом обществе: культ худобы и тирания стройности //Женщина в российском обществе. — 2014. — №. 2 (71).

[4] Саввина О.В. Стандарты женской красоты: естественное и культурное //Человек и культура. — 2017. — №. 1. — С. 24-34.

[5] Featherstone М. The Body in Consumer Culture // Theory, Culture and Society. 1982. V. 1. P. 26.

[6] Вайнштейн О. Б. Everybody lies: фотошоп, мода и тело //Теория моды: одежда, тело, культура. — 2017. — №. 43. — С. 201-234.

[7] Шипицына А.А. Безобразное как основа комического //Вестник Русской христианской гуманитарной академии. — 2012. — Т. 13. — №. 3.

[8] Адорно Т.В. Эстетическая теория. — Республика, 2001.