Однажды у Ли спросили, что он думает про космический вакуум, и почему до сих пор опыт выхода из земной атмосферы не представляется убедительным человечеству, существует конспирологическое мнение, что не было и высадки на луну, а имеющиеся кадры астронавтов, пляшущих в несвесомости, это умело срежиссированная подделка, снятая Стенли Кубриком на его киностудии.

Ли долго молчал, запрокинув голову, выкуривая сигарету за сигаретой, и тупо уставившись в потолок. Корреспондент, бравший у него интервью уже тогда заметил, что молчание Ли обретает признак гробовой тишины, или молчания вечности, перед очередным приступом творческого экстаза, когда он снимает шизофреническую красоту распадающегося мира, без намерения демонстрировать кому-либо, снимает не для себя, не для зрителей, и тем более не для потомков. Его молчание было ответом, самым очевидным, и единственно возможным ответом на пафос поставленной перед ним задачи: философски осмыслить пустоту, охватить мыслью негативность. Через несколько лет Ли снимет свой знаменитый фильм, где в глазах мертвеца будет отражаться восход солнца, и личинка мухи в глазу трансмутирует в темную версию Джесуса Крайста, нет, не Антихриста, а именно мессию, но не доброго и праведного, ибо таким он никогда не был, но настоящего, — сойди Джесус в наше время на землю, и мы получим серийного убийцу, либо фюрера, вершащего справедливость от имени космической черной дыры, той самой, которая находится в центре вселенной.

Не удивительно, что высадка американцев на луну до сих пор кажется вбросом политической пропаганды, и прямо скажем — мистификацией. Тогда как полет Юрия Гагарина никто не рискнет ставить под сомнение. Через несколько лет после возвращения на землю Гагарин погиб при невыясненных обстоятельствах, останки его самолета до сих пор находятся в спецхране научно-исследовательского института, словно власти пытаются скрыть что-то, не укладывающееся в официальную версию гибели.

Друзья и близкие Гагарина, и все, кто знал его лично говорили, что Юра вернулся сильно изменившимся, многие его не узнавали. Не физически, а ментально, психофизиологически подвергся он кардинальной перемене, в нем словно развилась какая-то редкая душевная патология, если можно так сказать о той страшной тоске, которая охватила его на земле, тоске о бездне небытия вне пределов сущего.

Молчанием Ли свидетельствовал об этом искажении, извращении, разрыве, трансфизическом прыжке. После нескольких часов молчания, перед недоумевающим репортером, Ли сказал те сакраментальные слова, которые подняли настоящую панику среди обывателей:

"Юра никуда не возвращался…"

Космоса не существует, а есть лишь шрам, след от некоего удара ножом, простирающийся в темную бесконечность, безначальный и нереальный, шрам, а не эти ваши миры, созвездия, солнца, марс, венера, юпитер, ничего из этого нет. А был нож, был удар ножом, рассечение ткани бытия и формирование искривленного, зигзагообразного, то похожего на линию кардиограммы, то на параболу шрама, на каком-то из интервалов которого и затерялся Юра, войдя во вневременность ничто, которое есть изнанка бытия, и его фундаментальная основа.

Гагарин был первым танатонавтом, первым вернувшимся из замогилья человеком, однако, если говорить начистоту, — человеком после полета в смерть он перестал быть, на землю вернулся не Гагарин, а его дубль, фантом, лишенный духа. Сознание Юры покинуло тварное тело, и в этом смысле его "полет в космос", был не чем иным, как прыжком в огонь крематория, а ракета, на которой он летел, — аналог газовых камер нацистских концлагерей. По сути, полет Юры был актом самоубийства, добровольным, героическим расставанием с жизнью летчика-камикадзе.

Танатологический трип Гагарина, его озарения, инсайды, экстазы блаженства полноты, Ли гениально отобразил в фильме, где на протяжении нескольких часов снимал глаз трупа. Трансгрессивный полет Гагарина в замогилье, полет в вечность негативности вызвал трансмутацию астронавта, подобную той, какую мы могли наблюдать у генетически модифицированных крыс: они переставали быть крысами, теряли свойства животных, становились столь непредсказуемыми в агрессии и решении сложнейших интеллектуальных задач, что исследователи вынуждены их убивать, как непригодных для экспериментов.

"Земля в иллюминаторе, и сын грустит о матери", — поется в советском хите 80-х, но правильнее было бы петь похоронную песнь под звуки траурного баяна, на котором играл бы пьяный старец, и на последних звуках мелодии, на заключительном аккорде перерезал бы себе горло опасной бритвой. Земля в иллюминаторе есть не что иное, как мир, видимый мертвецом в печи крематория через глазок, куда с противоположной стороны смотрят его родичи, созерцая сжигание дорогого покойника. Сын грустит о матери, но не о тварной, земной, а о матери, которая есть и отцом, и сыном, он грустит о коматозе беспробудного сна, более непроницаемого чем любая мыслимая смерть.

Кинематораф в альтернативной версии Ли, таким образом становится не аттракционом, не "движущимися картинками" для развлечения публики, но полноценным философским исследованием, которое преодолевает сущее, игнорируя наработки позитивной науки, религиозные фантазмы и устойчивые представления повседневности о допустимом, типичном, естественном. Кино Ли неестественно, не позитивно, оно снято с точки зрения не-рождённого, и показывает то, что живые вряд ли способны увидеть, будучи тем, кем есть, со всеми своими страхами и внутренней цензурой. Кино Ли тоталитарно в этом смысле, и выполняет функцию своеобразной прапаганды. Грубо говоря, все великое искусство было пропагандой, так или иначе: католицизм, коммунизм, нацизм, позитивизм, гуманизм запечатлены в выдающихся шедеврах величайших художников образа и слова. Пропагандой христианского мифа были фрески мастеров Ренессанса на стенах готических храмов, пропагандой свободы индивида и эмансипации от общины было искусство Модерна, примеры можно перечислять до бесконечности. Эйзенштейн, Довженко, Лени Рифеншталь — тоталитарные художники, в прямом смысле этого слова, заложившие канон кинематографа. Ли, в этом аспекте ничем не отличим от них, известно также, что одним из его кумиров был Йозеф Геббельс. 

Кино Ли продвигает концепт негативности, и космическая трансгрессия Гагарина — наиболее характерный из нарративов пропаганды нигилизма. На основе анализа фильмов Ли, мы выделим требования негативности, которые оформим в виде десяти заповедей. Перечисленное ниже, это повторяющиеся образы, составляющие общую канву кинематографа абсолютного отрицания.

Поскольку не существует ни истины, ни реальности, а есть лишь компрессия, непроницаемость, тупость бытия, мы должны пояснить, что же подразумевается под отрицанием, как метафизическим сопротивлением проявленному бытию. Ибо бытие есть труп, а реальность — дешевая, потасканная блядь, и чтобы аннигилировать первое, достаточно скальпеля и пилы, тогда как второе требует насильственной неумолимости стоячего фаллоса.

Если люди прошлого верили, что в "религии добра" все заповеди исходят от одной единственной: возлюби ближнего своего, и если не оправдались притязания и истины ни одной из существовавших до сих пор религий, идеологий, философских систем, — самая адекватная и правильная заповедь, которая отрицает длительность бреда жизни, это констатация очевидной, умалчиваемой трусостью людской и вытесняемой матричной репрессией данности: все есть ложь.

Ибо ложь всеобща, окончательна, ложь вездесуща, реальность и есть воплощенная ложь. Красота есть ложь, разум есть ложь, истина — ложь во лжи, удесятеренная, умноженная на саму себя ложь. Это главная, основополагающая, и первая заповедь негативизма: ложь. Но для ограниченного, зашоренного интеллекта недостаточно этой финальной, безусловной лжи, он требует от нас разьяснений.

И как в умершей религии бредовой любви десять заповедей прилагаются к одной, так и мы выведем безусловные императивы отрицания из первой заповеди метафизического нигилизма: все есть ложь. Если бы истина присутствовала здесь, хоть в чем-то, ты не был бы этим непрерывным развитием галлюцинации, распадающимся, раздвоенным, растроенным "Я", а жизнь твоя имела бы признаки блаженного наркотического сна. Но реальность есть ложь, а ты ее посланник, верное дитя, лживое и циничное.

Заповедь вторая: смерть. Ибо все есть явление тления, загнивания, истощения, и энтропия однажды возобладает над рождением нового, не говоря уже о смерти как законе бытия, эволюции, становления.

Заповедь третья: вскрытие. После физической смерти тело вскрывают. Но общепринятое обьяснение этому, — "исследование медицинских показаний" не соответствует фактическому положению вещей, да и никто не верит в это. Вскрывают, чтобы убить окончательно. Если человек не помер, а лишь уснул, то вскрыв заживо мы наверняка его убьем. А кроме того, вскрывая, мы обнажаем его нищету, пустотность и мрак существования.

Заповедь четвертая: пламя. Очищающее, аннигилирующее, испепеляющее пламя, огонь крематория, пламя, в котором сгорит мир, и которое враждебнее для плоти, чем металл и лед.

Заповедь пятая: гротеск. Ложь во лжи размывает границы, рассеивает смыслы, перемешивает жанры, но не отменяет плотности бытия. Не отменяет ни смерти, ни фаллоса, ни податливости бляди. Стили и варианты красивости жизни и борьбы, смерти и веселья образуют один единственный, тоталитарно правильный жанр гротеска, когда убивают с улыбкой, радуются падению и печалятся о рождении, пляшут на могилах и устраивают вооруженные ограбления ради развлечения и шоу.

Заповедь шестая: поезда. Колеса, едущие по рельсам, это метафора лжи жизни, проторенной, правильной и повторяющейся миллионы раз. Поезд — олицетворение программы бытия, инерции инстинкта, но он может стать и орудием смерти, ведь иррациональное, хаотическое проникает в мир через "случайное совпадение" маршрута хода поездов и невнимательной работы диспетчера, когда тот, перепутав графики движения составов по линии сталкивает поезда друг с другом. А может в голове диспетчера проснулся монстрик негативности, и он устроил катастрофу намеренно?

Заповедь седьмая: святотатство. Разбивание икон, разламывание идолов, уничтожение самой основы иерархической структуры проявленности. Нет ни бога, ни отца, ни матери, нет государства, нет минувших поколений, нет будущих, есть лишь всевидящее око матрицы, которое мы выбьем одним ударом кастета, прямым действием негативности.

Заповедь восьмая: патология. Здоровье и норма были выдуманы надзирателями тюрем, чтобы контролировать и наказывать заключенных в случае нарушения режима. В действительности органика вся состоит из многочисленных отклонений, жизнь это патология, а смерть, — еще более глубокая патология, шизофрения, рак, мутации и уродства это суть органической жизни. Сознание, погруженное в длительный самоанализ не приходит ни к чему иному, кроме собственной шизоидной диссоциации.

Заповедь девятая: война. Атака одних существ на других, хищническое пожирание, экспансия, составляют естественные законы природы, что бы не говорили гуманисты и моральная полиция. Сыграть в пацифизм и лечь в цинковый гроб — типичная судьба лишенного субъектности человека. Но уложить в гроб другого, ведя войну с самим Бытием, — задача почти не подъемная, идеал негативности, к которому надо стремиться, хоть мы и понимаем, что он неосуществим. Во всяком случае никто и ничто не запретит нам готовиться к глобальной войне всех против всех, которая быть может и не случится при нашей жизни, но которая непременно аннигилирует Бытие пламенем ненависти и восторга.

Заповедь десятая: эксгумация. Выкапывание трупов после их длительного пребывания в земле, извлечение покойников из небытия, чтобы никогда не терять из виду наше ближайшее будущее в длительности пребывания в реальном. Некрофилия запрещается, как бы кому не хотелось трахать трупы. Юноша, умерьте свой пыл, некрофилия это просто перверсия. Созерцание свидетельства смерти должно иметь трансцендентный, внеонтологический смысл, как наблюдение за старением своего лица, каждый день отмечая по новой морщине в треснутом зеркале, отражающем лик в шизоидной расщепленности всеобщей лжи. Канал проекта Ли (LIE) на Ютубе https://www.youtube.com/@LIE-z6q