В истории советского государства есть страницы, которые пока мало кто решается открывать. Одна из таких страниц — практика тайного захоронения убитых в годы террора. 

Традиция террора в отношении людей, объявленных или действительно являющихся “врагами” (оппонентами) действующей власти, насчитывает не одно тысячелетие. Феномен прескрипций римского диктатора Суллы до боли напоминает приказы и законопроекты, выпущенные две тысячи лет спустя: 

“Сулла… составил список из восьмидесяти имен. <…> Спустя день он включил в список еще двести двадцать человек, а на третий — опять по меньшей мере столько же. Выступив по этому поводу с речью <…>, Сулла сказал, что переписал тех, кого ему удалось вспомнить, а те, кого он запамятовал, будут внесены в список в следующий раз.

…Но самым несправедливым было постановление о том, что гражданской чести лишаются и сыновья и внуки осужденных, а их имущество подлежит конфискации. Списки составлялись не в одном Риме, но в каждом городе Италии”^2,3— ср., например, Оперативный приказ НКВД СССР № 00486 «Об операции по репрессированию жен и детей изменников родины»

Проблема обращения с останками людей, убитых властью, также стояла остро уже в позапрошлом тысячелетии.

Герой библейской “Книги Товита”, написанной, предположительно, во II веке до нашей эры, тайно придаёт земле тела казнённых, которым было отказано в праве на достойное погребение:

“Во дни Енемессара я делал много благодеяний братьям моим: <…> если кого из племени моего видел умершим и выброшенным за стену Ниневии, погребал его. Тайно погребал я и тех, которых убивал царь Сеннахирим, когда, обращенный в бегство, возвратился из Иудеи. А он многих умертвил в ярости своей. И отыскивал царь трупы, но их не находили. Один из Ниневитян пошел и донес царю, что я погребаю их; тогда я скрылся. Узнав же, что меня ищут убить, от страха убежал из города”. (Товит 1:16–19)

Аналогичный лейтмотив мы находим в “Антигоне” Софокла. Предположения о запрете на погребение репрессированных встречаются и в описаниях марианского террора:

“Диодор (XXXVIII. 4. 1) пишет, что в 87 г. марианцы перед вступлением в Рим приняли решение убить всех наиболее выдающихся из числа своих врагов (τοὺς ἐπιφανεστάτους τῶν ἐχθρῶν… πάντας ἀποκτείναι)… В историографии, кажется, сведения о запрете на <погребение жертв марианцев> не ставились под сомнение”⁵. 

Невостребованные, неопознанные, ненайденные 

Некрополистика тайных советских захоронений — относительно молодая и мало разработанная область исследований. За 30 лет, прошедшие с момента распада СССР, проблематика не вошла в академический curriculum, не стала частью государственных программ по “увековечению памяти жертв репрессий”.

У найденных мест массовых захоронений нет официального правового статуса, реестр ведется усилиями общественных организаций и частных исследователей⁶. Локальным энтузиастам-поисковикам не хватает ресурсов, а зачастую и профессиональных навыков (историко-архивных, антропологических, археологических⁷), необходимых для системного поиска и исследования этих объектов. 

В отдельных случаях⁸ закладываются шурфы, чтобы удостовериться, что в ямах действительно лежат кости; ни персональная идентификация убитых, ни передача останков их семьям (потомкам) для перезахоронения не проводятся⁹. Всё это порождает множество кривотолков, сводящихся к идее, что никаких расстрелянных вовсе не было. 

Представители государственных структур время от времени декларируют намерение если не исследовать, то, по крайней мере, привести захоронения “в порядок” — но подобных инициатив немного, а те, что есть, часто встречают противодействие со стороны местных администраций¹⁰. 

По данным, представленным в 2014 году постоянной комиссией по исторической памяти СПЧ, руководству 27 регионов России ничего не известно о местах захоронения репрессированных на территории их регионов.

Ещё 5 администраций, включая руководителей Ленинградской и Ростовской областей, где, согласно статистике¹¹, число расстрелянных за годы советского террора составляло не менее 17 тыс. человек (данные по Ленобласти; по Ростовской области сводные данные не опубликованы, однако регион затронула операция по т. н. “расказачиванию”, предполагавшая массовое истребление представителей казачества), отказались предоставлять информацию. 

Власти 51 субъекта РФ сообщили, что располагают данными о 149 местах захоронения людей, подвергнутых репрессиям, из которых 62 — места тайных массовых захоронений расстрелянных¹². По данным Фонда Иофе, исследующего проблему лагерных и “расстрельных” захоронений более тридцати лет, реальная цифра найденных “полигонов” вдвое больше (не менее 130)¹³. 

Необходимость “поиска” — то есть отсутствие в открытом доступе информации о до сих пор не установленных местах захоронения убитых — диктуется последовательным отказом ФСБ в рассекречивании бумаг, регламентировавших порядок предания тел земле, и перечня территорий, выделенных под эти цели.

Усложняет работу и специфика “народной памяти”, сложившейся в условиях “засекреченности” реальных данных, а потому “запуганной” и не всегда критичной в вопросах исторической достоверности ¹⁴. 

Тем не менее, исследователи и потомки репрессированных не оставляют надежды найти “отеческие гробы” (отметим в скобках, что на такую “роскошь”, как гробы, осуждённым на самом деле рассчитывать не приходилось). Исследование, проведённое мной в 2018 году путём онлайн-опроса потомков людей, убитых в годы террора, показало, что семьи до сих пор волнует проблема захоронения расстрелянных и погибших в лагерях родных; многие из опрошенных были готовы посильно включиться в поиск этих мест.¹⁵ 

Ещё одна социальная группа, потенциально заинтересованная в поиске тел жертв репрессий, — верующие, в том числе православные христиане, чтящие останки умерших, канонизированных в лике святых. Канонизация новомучеников, т. е. людей, пострадавших за веру “в годину гонений”, отличается от канонизации, практиковавшейся на протяжении многих веков, как раз отсутствием доступа к телам погибших. 

Традиционное прославление человека в лике святых сопровождалось, как правило, открытием его или её мощей: одним из критериев святости считались исцеления от прикосновения к святому (святой) или его (её) останкам.¹⁶ Невозможность “поклониться” останкам верующих, убитых в советское время, является проблемой для христиан (хотя и не артикулируемой иерархами). 

Эта же проблема подталкивает к “сакрализации” уже установленных мест массовых захоронений (например, Бутовского полигона) в сознании верующих, да и просто интересующихся проблемой: за найденными местами закрепляется статус “единственных” (“здесь хоронили всех”)¹⁷, что снижает запрос на дальнейший поиск. 

Как складывалась “тайна”? 

Отказ родным в выдаче тел убитых и информации о местах их захоронения был в Советском Союзе распространённой практикой.

Юридически эта практика закрепилась в 1930-х годах. В знаменитом приказе № 00447 от 30 июля 1937 года, положившем начало Большому террору, “приговора по первой категории” (предполагавшие казнь — прим.) предписывалось приводить в исполнение “с обязательным полным сохранением в тайне времени и места” казни¹⁸(курсив мой). 

В первые годы советской власти расстрелы предавались широкой огласке, так что, по крайней мере, судьба большинства осуждённых к расстрелу была известна. Однако к концу 1930-х значительная часть приговоров выносилась внесудебными органами и приводилась в исполнение тайком, без уведомления родных или общественности. Факты убийства скрывались десятилетиями. 

В одном из немногих опубликованных на сегодняшний день приказов, содержащих распоряжения по информированию родных о судьбе осуждённых (№ 00515 от 11 мая 1939 года), нарком внутренних дел Лаврентий Берия ссылается на “существующий порядок выдачи справок” без уточнения характера этого порядка¹⁹. В записке сотрудника НКВД Михаила Кузнецова²⁰, рассмотренной Берией 6 лет спустя, он описан так: 

“…при выдаче справок о лицах, осужденных к высшей мере наказания… (то есть убитых — прим.), указывается, что эти лица осуждены к лишению свободы на 10 лет с конфискацией имущества и для отбытия наказания отправлены в лагери с особым режимом, с лишением права переписки и передач” (курсив мой; оригинальное правописание сохранено — прим.). Из текста документа также следует, что выдача справок производилась исключительно устно. 

Единственным известным исключением из правила “устной справки” стала записка, переданная в окошке справочной НКВД на Кузнецком мосту Наталье Дмитриевне Шаховской-Шик, попросившей дать ей ответ в письменном виде в силу своей частичной глухоты. Сейчас этот документ хранится в семейном архиве внучки Шаховской-Шик Елены Старостенковой, а его копия находятся в музея Международного Мемориала. Иных письменных свидетельств зловещей формулировки “10 лет без права переписки” не существует — что, впрочем, не помешало ей стать крылатой. 

В той же докладной Кузнецов предлагает, и это предложение одобряется Берией в последовавшей директиве, “впредь на запросы граждан о местонахождении их близких родственников, осужденных к ВМН (высшей мере наказания, то есть казни — прим.) в 1934–1938 годах <…>, сообщать им устно, что их родственники, отбывая срок наказания, умерли в местах заключения НКВД СССР” (курсив мой — прим.). 

“Традиция” выдачи ложных справок не прервалась и после 20-го съезда КПСС, “осудившего” “культ личности” Иосифа Сталина. Директива “О порядке ответов на запросы граждан о судьбе осужденных к высшей мере наказания в 30-е годы” от 24 августа 1955 года²¹ не была отменена, и советским гражданам продолжали выдавать “липовые” справки, в том числе письменные²². О месте захоронения “осуждённых” их семьям, разумеется, не сообщалось.

Кто и как начал “тайну” приоткрывать? 

Частичное рассекречивание архивов КГБ и всплеск масштабного поиска мест тайных захоронений пришлись на конец 1980-х — начало 1990-х годов. Исследования велись, как правило, энтузиастами, не имевшими исторического образования, но горевшими желанием “докопаться до правды” во всех возможных смыслах. Люди действовали по наитию, разрабатывая “методологию” исследований на лету — и зачастую нигде её не фиксируя. 

По очевидным причинам, смысл исследования предполагал взаимодействие (противостояние?) “общественности” и спецслужб: архивы открывались с крайней неохотой и под большим давлением особенно активных граждан. Одним из таких граждан, инициатором поиска московских мест массовых захоронений и автором выражения “Дуэль: N против КГБ” стал журналист Александр Александрович Мильчаков — сын главного золотодобытчика СССР²³, проведшего 16 лет в лагерях по обвинению, содержавшему пункт “за особо изощренный метод вредительства в «Балейзолоте» — путем перевыполнения плана”²⁴.

Усилиями Мильчакова с 1988 года в еженедельнике “Семья” стали публиковаться статьи о местах массовых захоронений; с 1990 года они перекочевали в газету “Вечерняя Москва” вместе с публикациями первых поимённых списков убитых. Мильчаков же возглавил Комиссию Моссовета по отысканию мест тайных захоронений жертв политических репрессий (найти информацию о деятельности этой Комиссии и связанные с ней документы оказалось непросто; поиск будет продолжен). 

По данным, приводимым изданием со слов вдовы Мильчакова²⁵, а также упоминаемым сотрудниками НИПЦ “Мемориал”,²⁶ всего исследователю удалось обнаружить 11 мест массовых захоронений, 10 из которых были признаны органами госбезопасности. К сожалению, подтвердить или опровергнуть информацию о “признании” десяти мест тайного захоронения спецслужбами по открытым источникам также не удалось; поиск подтверждения или опровержения будет продолжен. 

На сегодняшний день единственным доступным документом по вопросу о тайных захоронениях, предоставленным органами госбезопасности, остаётся экспертное заключение архивной службы ФСК по Москве и Московской области от 6 апреля 1993 года²⁷. В нём говорится, что, в соответствии с актами о расстрелах и сопутствующей перепиской, 

“Захоронения жертв политических репрессий ориентировочно с 1921 по 1926 годы осуществлялись на территории Яузской больницы, а с 1926 по 1936 годы на Ваганьковском кладбище. Начиная с 1935 года и по 1953 года производилась кремация части расстрелянных в Московском крематории, а также захоронения на территории Донского кладбища”. 

В этом же заключении архивная служба ФСК подтвердила, что имеет в своём распоряжении “значительный массив актов о приведении приговоров в исполнение без указания места захоронения. Такие акты относятся к 1936 (вторая половина) — 1953 гг”. 

Архивисты ФСК указали, что не располагают документами, относящимся к таким захоронениям, но подробно описали методологию, с использованием которой продолжили изучение проблемы, и выводы, к которым в результате пришли (привожу цитату почти целиком, поскольку поиск текста документа занял существенное время — найти оригинал ещё предстоит, — а он, на мой взгляд, имеет высокую историческую ценность): 

“…были приняты меры к поиску оставшихся в живых бывших сотрудников НКВД, которые по роду своей службы должны были знать о местах, где производились захоронения расстрелянных. Речь идет, прежде всего, о руководителях комендантских подразделений НКВД СССР и столичного УНКВД, исполнителях приговоров, водительском составе. Как показала проверка, подавляющее большинство из них к настоящему времени умерло.

Тем не менее, удалось разыскать и опросить бывшего коменданта УНКВД СССР по Московской области некоего С., а также двух водителей пятого (специального) отделения Комендантского отдела НКВД СССР Г. и Т. В беседе с ними выяснено, что с конца 1936 года и до 1952–1953 гг. для захоронения многократно возросшего числа жертв политического террора стали использоваться два специально созданных так называемых объекта: «Коммунарка» (в районе одноименного подмосковного совхоза на территории дачи, принадлежавшей Г. Ягоде) и «Бутово» (подмосковный поселок). 

Причем первый сразу же находился в подчинении центрального аппарата НКВД СССР, второй — до начала 40-х годов относился к Управлению НКВД СССР по Московской области (точная дата переподчинения центральному аппарату не установлена), но тем не менее активно использовался в указанных целях и центральным аппаратом НКВД СССР. <…> В «Коммунарке» захоронено примерно 10-14 тыс. человек, а в Бутово — около 25-26 тысяч. Трупы расстрелянных сбрасывались в специально вырытые глубокие и длинные траншеи. <…> 

В связи с отсутствием архивных документов, указывающих на Бутово и Коммунарку как на места массовых захоронений жертв политического террора, были предприняты также попытки опроса местных жителей (курсив мой — прим.). Так, внук личного шофера бывшего коменданта НКВД СССР Д. рассказал, что в детстве с родителями отдыхал в пос. Бутово, где, со слов деда, в обнесенной забором зоне в готовых ямах хоронили трупы расстрелянных. Зона функционировала с довоенного периода (точной даты не знает) до 1953 года. С начала 40-х годов она была в ведении коменданта НКВД СССР Блохина В.М. 

Я., до недавнего времени житель д. Дрожжино (район пос. Бутово) заявил, что, будучи подростком, был свидетелем перевозок в «зону» людей. Каждую ночь он слышал выстрелы. Б. утверждает, что расстрелы и захоронения в Бутово производились примерно с 1935 по 1953 годы. Людей и трупы привозили ночью на грузовых автомашинах. Слышны были выстрелы. В некоторые дни расстреливали по 20-30 человек, захоронения производили в траншеях”. 

Архивный поиск и опрос свидетелей, к которым прибегли архивисты ФСК, составляли основу и частных расследований, проводившихся историками, краеведами и гражданскими активистами по всей стране. Нередко изучение материалов по одной теме приводило к открытиям в другой. Так, одно из известнейших мест массового захоронения расстрелянных — карельский Сандармох (Сандормох)²⁸ — было обнаружено в результате “совпадения” усилий исследователей из разных регионов, работавших над разными задачами.

Руководители петербургского общества “Мемориал” Вениамин Иофе и Ирина Флиге искали место захоронения так называемого “соловецкого этапа” — более чем тысячи заключённых Соловецкой тюрьмы особого назначения, отправленных для расстрела на материк в 1937 году²⁹. Одновременно председатель карельского “Мемориала”, депутат Верховного совета полковник милиции Иван Чухин и Юрий Дмитриев, в то время его помощник, — исследовали архивные материалы по Беломорско-Балтийскому каналу. 

В ходе работы Чухин обнаружил упоминание одного из предполагаемых исполнителей “соловецких” расстрелов, капитана Михаила Матвеева, и передал информацию петербуржцам. Те получили в карельском УФСБ доступ к части архивно-следственного дела с упоминанием Матвеева и выяснили, что в 1938 году тот был осуждён за превышение должностных полномочий. Детальное описание этих “превышений” помогло исследователям с высокой точностью определить предполагаемое место захоронения расстрелянных. 

Непосредственным поиском захоронений на местности Ирина Флиге (Резникова), Вениамин Иофе и Юрий Дмитриев занимались без Чухина: за месяц до экспедиции исследователь погиб в автокатастрофе. Сам Юрий Дмитриев, ныне, пожалуй, известнейший поисковик мест тайных захоронений (с 2016 года находящийся под следствием), — занялся этой деятельностью “случайно”, впервые наткнувшись на останки убитых во время строительных работ. “Случай” положил начало и другим открытиями: например, исследованию останков жертв Красного террора, обнаруженных возле Головкина Бастиона Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. 

Изучение тайных захоронений сегодня

Исследования захоронений у Петропавловской крепости — один из наиболее интересных примеров современных, пока лишь зарождающихся и во многом экспериментальных подходов к изучению российских “расстрельных ям”. В одном ряду с “Петропавловкой” стоит только исследование московского полигона “Коммунарка”, к которому я (чуть менее подробно) обращусь ниже. 

Перед Октябрьской революцией Петропавловская крепость стала своеобразным штабом большевиков. Задержанные в ходе штурма Зимнего дворца члены Временного правительства были доставлены именно сюда. 

Летом 1918 года, незадолго до постановления Совета народных комиссаров о “Красном терроре”, в северной столице начались массовые аресты. 6 сентября в печати появился список арестованных, начинавшийся с четверых великих князей: Николая и Георгия Михайловичей, Павла Александровича, Дмитрия Константиновича. Всего было арестовано 6229 человек; 476 из них, преимущественно офицеры, были объявлены заложниками. К октябрю было расстреляно 800 человек; князей расстреляли 4,5 месяца спустя. Место захоронения расстрелянных не называлось. 

С конца 1980-х годов строители, занятые ремонтными работами на территории крепости, стали сообщать о человеческих останках, встречавшихся в ходе хозяйственных раскопок. В 2007 году прокуратура возбудила по факту обнаружения останков уголовное дело. Поисковый отряд исторического факультета СПбГУ нашёл на месте захоронения образцы обмундирования начала века. Это позволило предположить, что они имеют дело с останками расстрелянных юнкеров или офицеров³⁰. 

В ходе дальнейших работ строители наткнулись на другую яму; в ней оказалось 16-17 человек, убитых, как было впоследствии установлено путём скверки с публиковавшимися в газете “Петроградская правда” расстрельными списками, 13 декабря 1918 года. Кости были переданы судмедэкспертам.

Личность одного из убитых удалось идентифицировать по характерной деформации ноги — им оказался генерал-майор флота, участник обороны Порт-Артура, георгиевский кавалер А. Н. Рыков, чьи потомки надеялись отыскать место захоронения генерала и перевезти прах на семейное кладбище. Это один из немногих в российской практике случаев, когда ДНК-экспертиза была проведена и расстрелянный был опознан и перезахоронен. 

В той же яме обнаружились останки и предметы туалета (платье, корсет, вуалетка и шпилька для волос) женщины, которой, исходя из опубликованного “Петроградской правдой” списка, являлась владелица кафе “Goutes” Вера Шульгина (Вера Васильевна вместе с братом Борисом, офицером Преображенского полка, к 1917 году генерал-майором — участвовала в антибольшевистском сопротивлении). 

Подключившийся к исследованиям в 2015 году палеоантрополог Денис Пежемский выдвинул гипотезу относительно останков ещё одного из найденных, которым, по его версии, мог быть военный министр Михаил Беляев³¹. Всего возле крепости найдено около двухсот расстрелянных; по данным исследователей, это не финальная цифра³². 

Как правило, археологи и, тем более, палеоантропологи не работают на объектах прошлого века³³. Однако именно археологи обладают навыками, важными для грамотного обнаружения, извлечения и описания останков, не нарушающего их целостность (“комплектность”) и не делающего их непригодными для персонификации. 

В свою очередь, палеоантропологи способны проводить визуальный и морфологический анализ³⁴ находок, устанавливать пол и возраст убитых и даже реконструировать их предполагаемую внешность. Таким образом, включение в работу археологов и антропологов — важная веха в изучении мест тайных советских захоронений. 

Пример московской “Коммунарки” также чрезвычайно интересен. Не останавливаясь подробно на истории спецобъекта³⁵, отмечу, что, в отличие от “Петропавловки”, “Коммунарку” археологи не “вскрывали” (не считая шурфа “ближней поляны”, произведённого, чтобы удостовериться, что аномалия почвы на этом участке имеет природный, а не антропогенный характер) — но, благодаря неинвазивным методам исследования, смогли за 3 года установить местонахождение 130 могильных рвов. 

Работы по “Коммунарке” ведут специалисты Московского университета и АНО “Современные технологии археологии и истории”. Первых успехов они добились благодаря анализу аэрофотосъёмки Люфтваффе 1942 года, зафиксировавшей захоронения с воздуха. Опираясь на метод сериации, учёные предположили, какой могла быть последовательность появления расстрельных ям.

Следующим шагом исследования станет поиск оставшихся ям и соотнесение их с расстрельными списками, что в будущем, по расчёту исследователей, поможет провести индивидуальную идентификацию убитых³⁶. 

Какие выводы можно сделать из опыта изучения этих двух мест тайного захоронения расстрелянных?

Во-первых, на сегодняшний день важную роль в проведении некрополистических исследований играет решение органов власти³⁷(как правило, прокуратуры), без санкции которой они попросту запрещены.

Во-вторых, первичную характеристику останков можно получить в результате обычной судебно-медицинской экспертизы.

В-третьих, даже в отсутствие доступа к засекреченным материалам архивная работа по открытым источникам (в частности, по публикациям в прессе) приносит достойные результаты, вплоть до установления личности убитых.

В-четвёртых, вклад археологов и палеоантропологов, ранее не занимавшихся этой темой, выводит аналитическую и полевую работу в местах массовых захоронений на более высокий уровень, позволяя сохранить индивидуальность каждого скелета (комплекса костных останков) и восстановить по ним возраст, пол и внешние характеристики захороненных, а также определить местонахождение расстрельных ям ещё до раскопок.

В-пятых, подключение к исследованиям учёных-генетиков, как в случае генерал-майора Рыкова, позволяет, при наличии живых потомков, с помощью ДНК-анализа установить личность расстрелянного с почти стопроцентной точностью. 

Возможные пути изучения тайных захоронений в будущем 

Учитывая низкую представленность темы в научном, культурном и общественном пространстве (прямо сейчас специалистов, работающих над исследованием тайных советских захоронений репрессированных, можно пересчитать по пальцам на всю страну; не лучше, по данным ООН, обстоят дела с исследованиями массовых захоронений, в том числе тайных, в среднем по миру),³⁸ было бы важно сформировать сообщество экспертов, объединяющее историков, археологов, антропологов и генетиков, готовых работать по теме советских тайных расстрелов и их вещественных доказательств. 

Эти специалисты могли бы оценить применимость геофизических, археологических, антропологических, генетических способов для исследования тайных захоронений, а также возможности использования новейших технологий, применяемых в их профессиональных областях (3D-моделирование, контент-анализ и т. д.). 

Следующим шагом могла бы стать систематизация российских и международных практик эксгумации и персонификации тайно захороненных останков, а также анализ мирового опыта исследований и мемориализации мест тайных массовых захоронений. Кроме того, было бы полезно провести анализ иностранных правовых актов, регулирующих статус подобных мест. 

Необходимо разработать критерии, в соответствии с которыми территориям нахождения останков убитых будет присваиваться наименование “место массового захоронения убитых в советский период” (возможен иной аналогичный термин) и соответствующий охранный статус. 

В результате должна быть сформулирована научно обоснованная и отвечающая современным стандартам методология полномасштабного исследования мест тайных захоронений, которая может быть протестирована на нескольких “расстрельных полигонах” на территории России и скорректирована в соответствии с результатами апробации. 

Итогом разработки такой методологии должно стать выявление всех имеющихся на территории России мест тайного захоронения репрессированных и создание базы данных ДНК, благодаря которой станет возможным возвращение тел убитых родным и их достойное погребение.

БИБЛИОГРАФИЯ 

Правовые акты и иные исторические источники 

1. Федеральный закон от 12.01.1996 N 8-ФЗ (ред. от 30.04.2021) "О погребении и похоронном деле", статья 14.1 

2. Оперативный приказ НКВД СССР № 00447 от 30.07.1937 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» 

3. Приказ НКВД СССР № 00515 от 11.05.1939 «О выдаче справок о местонахождении арестованных и осужденных» 

4. Директива КГБ при СМ СССР от 24.08.1995 «О порядке ответов на запросы граждан о судьбе осужденных к высшей мере наказания в 30-е годы» 

5. Докладная записка начальника 1 спецотдела НКВД Союза ССР полковника М. Кузнецова о порядке выдачи справок о лицах, осужденных к ВМН, сентябрь 1945 г. 

6. Заключение / Подгот. сотр. ЦА МБ РФ О. Б. Мозохиным, нач. подразд. реабилитации УМБ по Москве и Моск. обл. Н. В. Грашовенем; под рук. нач. арх. службы МБ А. А. Краюшкина и нач. ЦА МБ А. А. Зюбченко] // Мемориал-Аспект. — 1993. — № 1/3, июль. — С. 4-5 

7. Федеральный закон от 25.06.2002 N 73-ФЗ (ред. от 11.06.2021) "Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации" 

Исследования 

8. М. О. Жуковский. Ретроспективный анализ территории спецобъекта НКВД «Коммунарка» (пос. Сосенский, г. Москва) — Москва, 2018

9. В. И. Кильдюшевский. Отчет о результатах археологических поисковых исследований захоронений жертв «красного террора» 1918–1919 гг. на территории Петропавловской крепости (левый фас бастиона Головкина) в г. Санкт-Петербурге в 2009–2010 гг. 

10. С. В. Кривенко. О состояни мест массовых захоронений жертв политических репрессий советского времени на территории России 11. И. Флиге. Проблематика мест массовых захоронений в России 12. Р. Лахманн. Риторический анализ дискурса общества «Мемориал» // Неприкосновенный запас. Новое литературное обозрение, № 135, с. 62-72

13. Сводные статистические сведения о гражданах, расстрелянных в Ленинграде и вне Ленинграда и впоследствии реабилитированных (по биографическим справкам 1 — 5 томов «ЛЕНИНГРАДСКОГО МАРТИРОЛОГА») 

14. А. В. Короленков — CAEDES MARIANA И TABULAE SULLANAE: ТЕРРОР В РИМЕ В 88—81 ГГ. ДО Н. Э. 

Публикации в медиа и публицистика 

15. О. Кузьмина. Путь к правде. Александр Мильчаков открыл 11 тайных мест захоронений жертв политических репрессий // “Вечерняя Москва”, 15.03.2021 

16. В. Иофе. Соловецкий расстрел 1937 года // НИЦ “Мемориал” 17. Д. Пежемский: “Антропологи — это штучный товар”. Персональный сайт исследователя со ссылкой на издание “амурская правда”, 9 января 2015 

18. Л. Лягушкина. “Археология Большого террора”. // “n+1”, 16.04.2019 19. И. Галкова. 10 вопросов о Сандармохе // Арзамас, 5 августа 2019 20. “Александр Александрович Мильчаков”. // Музей “Дом на Набережной” 

21. “Обретение мощей, XX–XXI вв.: опыт и осмысление” // Syg.ma, 20.11.2020 

22. “Массовые захоронения по всему миру — подземная карта совершенных зверств” // Новости ООН, 28.10.2020 

23. “Валерий Фадеев: Нужно добиться принятия закона о местах массового захоронения” // Сайт Совета по правам человека и развитию гражданского общества при Президенте РФ 

Иное 

24. Электронный ресурс “Виртуальный музей ГУЛАГа” 

25. Книга Товита