Я очень люблю цветы. Я могу весь день смотреть на один цветок и видеть усеянную цветами поляну; могу весь день бродить по полю и не видеть там ничего, кроме одного цветка; могу часами лежать, глядеть в небо и видеть там одни цветы… Я люблю цветы, но не могу смотреть, как их срывают. Мне противны сорванные цветы — они напоминают похоронный венок… 

Нодар Думбадзе

 Я, бабушка, Илико и Илларион

Часть 1

Преподъезд

Глава 1

Столы на хилых ножках без особого желания делятся друг с другом бесполезными историями — их деревянные голоса сплетаются и образуют сферу, которая едко пахнет лаком. Столовые приборы покорно ждут своей минуты, впрочем, минута, вероятнее всего, предназначается не совсем им, но это мало кого по-настоящему волнует. Освещение сигналами прогоняет прочь новых посетителей и шепчет им вслед отвратительные ругательства, переливающиеся в старческие причитания.

В кафе «Рваный матрас» в самом центре зала сидят двое — главный редактор литературно-художественного журнала Бесарион Ознадзе и начинающая актриса Тамара Тодарели. 

Ознадзе, выворачиваясь наизнанку, обещает посвятить персоне Тамары целый разворот в новом номере журнала. Он уверен, что после такого супа милости, смешанного со сметаной любезности, актриса ему обязательно откроется, может даже слишком и очень — а это вовсе не возбраняется, даже ожидается на коленях у порога.

 И разговор их продвигается как нельзя лучше — опытный редактор жонглирует смертельно весёлыми историями, а молодая и весьма хорошенькая актриса смеётся, и красивое маленькое лицо её светлеет все больше с каждой секундой, грозясь превратиться в форму абсолютной чистоты, которая ослепит собой всех вокруг. 

-Тамара, ваш смех! Вы просто очаровательны!

-Бросьте, Бесо, вы меня ни много ни мало смущаете… 

-Тамрико, пеняйте на себя!

-Ну что опять, Бесарион?

-Вы ведь виновны! 

-В чем же?

-Хотя бы в том, что гарантировано закрепили за собой место во всех последующих номерах «Белозубой обезьяны»

-Что вы! 

-Да-да.

-Но, Бесо, вы публикуете тексты! Зачем там моя физиономия? Я ведь толком и писать не умею… Максимум болтать, как сейчас с вами. 

-Тамрико! Это не ваша головная боль. Раз я сказал, что так будет — значит будет так и точка.

-Но писатели, поэты… Я ведь займу чьё-то место! 

-Тамара, дорогая, мы всех подвинем и не обидим, а даже если и обидим, извинимся. Не смейте думать об этом. 

-Бесик, это же просто чудесно! Не могу и представить — Я и «Белозубая обезьяна»

-Ясно как апельсин, Тамуна — Вы и «Белозубая обезьяна». 

-Ах, мне, по правде говоря, даже не верится…

-Я вас умоляю…

-Умоляйте, Бесо! 

-И буду, я ведь буду! 

-Что это за день такой… Сплошные подарки и сюрпризы.

-Сплошные? И что же с вами ещё приключилось за сегодняшний день?

-Бесарион, вы мне решительно не поверите…

-Тамара, я вам решительно и нерешительно поверю. Ну же, рассказывайте!

-Дело, Бесо, в том, что меня пригласил на пробы сам Якоб Гиркладзе… 

-Гиркладзе?

-Да, именно он, Бесо! 

-Но как же так вышло, Тамуна?

-Сама не могу понять. Вернее могу, но в голове до сих пор не укладывается. 

-Не томите, Тамара!

-Ну всё, рассказываю! Мы, Бесо, стояли с моей подругой Нонной возле буфета. Холод зверствовал, снега хлопья огромные-преогромные прямо на туфли падали. Только-только вышли из метро на «Вокзальной». Нонна, между прочим, тоже со мной в театральном училась, но…

-Тамара, мне интересны вы и только вы!

-Хорошо, Бесо, хорошо! Но на Нонне история и завязалась, поэтому позвольте…

-Конечно, простите Ради Бога…

-Так вот. Как я уже и сказала, мы с Нонной Куб, вместе учились в театральном.

-Куб? Какая необычная фамилия.

-Вы ужасно правы, Бесо. Я до второго курса вообще не верила, что фамилия эта настоящая.

-А может и не настоящая вовсе?

-Да нет же… Я в списки лектора тайком заглянула. И правда. Куб! 

-Поразительно.

-Вот-вот.

-Я вас снова перебил, Тамрико. Горбатого могила исправит…

-Бросьте, Бесик, мы же никуда не торопимся.

-И впрямь… Продолжайте, Тамара.

-Собственно, стоим мы с Нонной, дрожим, обсуждаем что-то ужасно глупое, держа в руках по ватрушке и стакану чая каждая. Как вдруг!

-Что же?

-Проходит Якоб Гиркладзе. 

-Так…

-Ну он, дураку понятно, идёт по своим делам, тоже мёрзнет, правда, без ватрушки и чая и не обсуждает ни с кем никакие глупости. Вдруг я смотрю на Нонну, а она ему во всю машет.

-Да что вы!

-Я краснею, синею, зеленею, одергиваю дуру. А она, чудачка, поворачивается ко мне и выдаёт, что Гиркладзе — сослуживец её отца! 

-Быть такого не может! 

-Да и я так подумала, Бесо! Но не тут-то было. Гиркладзе вдруг останавливается, на нас взгляд бросает и сразу же становится непомерно улыбчивым. А вы ведь знаете какой он хмурый, Бесик! 

-Само собой, Тамрико… Второго такого угрюмого во всей нашей стране не сыскать!

-То-то! А он к нам милейшим образом подбегает и здоровается. Я на Нонну идиоткой выпучилась и дышать не могу. Уже и про мороз позабыла… Чудо какое! 

-Действительно ведь чудо!

-Я с ним, конечно, потом тоже здороваюсь. Он с нами начинает беседовать, очень непринужденно. Говорит что-то про людей в вагонах и ремонт какого-то зала в театре — я, честно, не запомнила ни черта от волнения. Речь у него, однако, очень приятная, до невозможного выразительная и плавная… Говорит, говорит и вдруг в шутку упрекает Нонну в том, что она до сих пор не познакомила его со мной. 

-Невероятно…

-Ага! Нонна нас, конечно, с удовольствием знакомит и ненароком вспоминает, что я тоже актриса, если так, конечно, можно выразиться…

-Конечно, можно, даже нужно, Тамара!

-И Гиркладзе, ей Богу, сам Гиркладзе, хлопает в ладоши!

-Не верю! 

-Бесо, да! Он меня еще назвал тогда как-то… То ли стеклышком цветущим, то ли изумрудом. 

-Странно очень и немного, простите, потешно, но вам, безусловно, идет.

-Не знаю даже… Я тогда, как юродивая, рассмеялась невольно. А он неожиданно мрачнеет, руку мне на плечо кладёт и приглашает на пробы к новой картине. 

-Тамуна, какая удача! 

-Удача — это ещё мягко, Бесарион. 

-Гиркладзе! Якоб Гиркладзе приглашает на пробы Тамару Тодарели… Как звучит!

-Вы правы, Бесо, звучит безумно и только. 

-За это нужно выпить, Тамрико, за это непременно нужно выпить…

-Я с вами полностью согласна и спорить впредь не собираюсь.

-Чудесно, Тамуна! Вы, наверное, самый приятный человек из всех, кого я встречал. 

-Бесик, вы меня, честное слово, доконаете. Просто доведёте до белого каления, и я прямо здесь закончу свою карьеру. 

-Тамара, не говорите глупостей — как я могу перестать делать вам комплименты!

-Бесо…

-Шампанского, пожалуйста! 

-Какой прекрасный вечер! 

-И не говорите, Тамуна. С вами прекрасно всё…

-Бесо, ну в самом деле!

-Всё!

-Всё?

-Всё! Больше вы от меня ни одного комплимента не услышите. 

-Вы, Бесик, неизлечимый остряк. 

-А вы, Тамара, неисправимое чудо.

-А что вы только что сказали насчёт комплиментов?

-Разве это был комплимент? 

-Разве нет?

-Это правда, Тамрико. Так звучит правда. 

-Вы меня совсем не жалеете…

-Признаю. О, а вот и шампанское! 

-Мне совсем чуть-чуть, Бесо, прошу.

-Тамара, не расстраивайте, вы оскорбляете саму Удачу-мать! 

-Удачу-мать?

-Ужели вы не знаете? 

-Ни разу не слышала, Бесик…

-А незнание закона, Тамара, не освобождает от ответственности! 

-Вы, Бесарион, наверное, правы. 

-Бесподобно! Тогда выпьем! 

-Выпьем!

-За вечный успех и красоту! За вас!

-Бесо, клянусь, вы меня убиваете.

-А вы, Тамрико, своей очаровательностью уже давно убили меня!

-Безобразие! Сущее безобразие! 

-Да… Так оно и есть. Так оно и есть… А знаете, Тамара, я вам хочу сделать уникальное предложение.

-Прямо уникальное?

-Постойте-ка, Тамуна, я не шучу. 

-Тогда я вас внимательно и добросовестно слушаю. 

-Не знаю, правда, стоит ли идти на такой серьезный шаг…

-Бесик, не будем жонглировать загадками. 

-Дело в том, что я бы очень хотел показать вам офис нашей редакции… 

-Бесарион! Вы издеваетесь! Офис редакции «Белозубой обезьяны»?

-Тамрико, я вовеки не позволю себе над вами издеваться. И я, конечно, говорю именно про наш офис. 

-Это тот самый офис, из окна которого в прошлом году выбросился писатель Тиниадзе? Об этом же во всех газетах писали… Какая мистика! 

-Да, Тамара, наша обитель славится не только счастливыми событиями. Впрочем никакой мистики, недюжинный талант пил по-чёрному, а-то и по-синему. Управу на него, к сожалению, так и не нашли.

-Какой ужас… Но такое великое место! 

-Да, Тамрико, бессмертная площадь с именитыми погрешностями.

-Как ёмко сказано…

-Ну так что? Вы согласны, Тамара?

-Но, Бесик, это же абсурд! Каким образом мы туда попадём?

-А в чём собственно проблема?

-Уже ведь совсем-совсем поздно… Скоро даже кафе закроется.

-Ну, в «Рваном матрасе» я, надо признать, никакой власти не имею, а в «Белозубой обезьяне» я, на заметку, главный редактор. 

-Бесарион! Но разве так можно? Что если вас накажут!

-Тамуна, сжальтесь, кто меня накажет?

-Не так важно, кто — важно, что накажут! 

-Давайте не будем фантазировать, Тамара. Меня никто не накажет. Рабочий процесс нельзя       прерывать даже ночью. Мы появимся в офисе исключительно по важной причине. 

-Человек — это всё-таки большой кусок пластилина…

-Вы о чём, Тамара?

-Бесо, только не обижайтесь — вы мне сначала показались совсем другим…

-Как это?

-Я поначалу думала, что вы, Бесарион, очень осторожны, а, как оказалось, всё совсем не так. 

-Тамара, но разве разумный риск это плохо?

-Напротив, это очень даже славно. Бесо, а ваш риск прямо-таки разумный?

-Тамрико, риск мой ради вас и только. Конечно, он разумный! 

-Бесо, да вы с ума сошли!

-Может и так. Я, если говорить честно, любые риски всегда стараюсь обходить стороной. Но сейчас удержаться почему-то не могу. Вы, Тамара, на меня странным образом влияете.

-Надеюсь, Бесик, что влияние не пагубное…

-Так что? Скоро всё закроется, и наш замечательный столик потеряет свою ценность. Решайте, Тамуна.

-Бесарион, ну конечно, я согласна! 

-Тамрико, вы настоящая драгоценность! 

-Драгоценность? Ну насмешили! Бесик, это страшно нелепо звучит! 

-Только правда, Тамуна, жестокая правда.

-Какое безумие!

-Можно нам счёт?

-Бесарион, спасибо вам большое за такой дивный ужин.

-Это я должен сказать вам спасибо, Тамара.

-Ну скажите, если вам так хочется! 

-Спасибо, Тамуна!

-И тебе ещё раз спасибо, Бесик!

-Вот и все. Через пару минут мы покинем это место, и оно провалится в мёртвый сон.

-Слишком уж печально звучит, Бесо…

-Да? Ну… Зато здесь навсегда останется наш громкий смех.

-А так гораздо лучше!

-Собирайтесь, Тамара. Я пока отнесу к стойке счёт. Безобразие, ни одного официанта в зале! 

-И ни одного посетителя кроме нас… Мы всех официантов, Бесо, бесповоротно распугали.

-Ага! Спасибо вам, до свидания! 

-Выходим, Бесик?

-Да-да. Там метель, укутайтесь получше, ради всего святого. 

-Бесо, не буду, до машины рукой подать. 

-Ну хорошо…

Две бодрые фигуры покинули кафе «Рваный матрас» и направились к машине Бесариона.

Глава 2 

 На улице, меньше чем за минуту, они успели немного замёрзнуть и с радостью утонули в объятиях настырного тепла печки. Ознадзе знал, что дорога до офиса редакции займет не больше часа, но почему-то очень торопился.

 Он вообще был очень суетливым и нетерпеливым человеком, которого любая радостная возможность будоражила до состояния разноцветной лихорадки. Было ли это его недостатком? Тяжело сказать… Считал ли это своим недостатком сам Ознадзе? Сказать ещё тяжелее. 

Бесарион в себе чаще видел достоинства — в свои сорок два он выглядел на семь лет моложе, отличался высоким ростом, плотным телосложением и весьма симпатичной улыбкой, многие даже думали, что он и есть прообраз «белозубой обезьяны», однако это были лишь догадки. Единственные опухоли на глади совершенства, которые его временами раздражали, носили гордые имена — Лысина и Лопоухость. Но на них мало кто обращал внимание, ведь даже отсутствие руки, ноги и на худой конец головы, всё равно компенсировалось бы завидным статусом, доходом и известностью человека с незатейливым именем Бесо. И Ознадзе это лучше всех понимал, а потому и не думал переживать. 

Да и если говорить откровенно — в его весьма насыщенной жизни было крайне мало поводов нервничать. Хотя поводы может и были, просто Бесику удавалось их постоянно избегать — либо по воле судьбы, либо по воле своего выдающегося умения праздно жить.

 Он родился в обеспеченной семье именитого писателя и талантливой художницы. С детства был окружён заботой и в её оболочке быстро нашёл свои интересы. В школьные времена он не прилагал никаких усилий, но учился хорошо, даже слишком. В университет поступил без единого препятствия и закончил его так же. Судьба его продолжала строиться безупречно, отторгая помехи и сложности — работа журналистом, похвалы, скорая потеря интереса, писательство, первая книга, короткая слава, союз писателей, умиротворение, озарение, нужные связи, глупые и не глупые идеи, наброски, первые шаги навстречу собственному журналу, финансирование, кости бумаги обросли текстовым мясом, быстрый рост, уже совсем не короткая слава, почёт, прямая линия уютного и безбедного существования в пределах своих возможностей. 

Уместно ли размышлять о недостатках?

Так они и ехали вдвоём зимней ночью по скользким дорогам, дивясь прекрасному стечению обстоятельств, результатом которого стала их встреча. Произошла она, к слову, действительно неожиданно — в редакцию «Белозубой обезьяны» вчерашним утром пришла с тяжёлой папкой стихотворений коллега Тамары, актриса и поэтесса, Лика Маршак. 

По счастливой случайности, работы в этот день принимал сам Ознадзе, который отложив папку Лики, предложил проводить её до метро. У метро, в свою очередь, Лику уже ждала Тамара, с которой они вместе должны были ехать на съемки. Бесарион, проводив поэтессу, ради приличия подошел поздороваться с незнакомкой, во все глаза на него смотревшей, и нежданно для себя стал инициатором «ознакомительной» беседы. 

Через пять минут, он уже знал, что Тамара — двадцатипятилетняя актриса, которая снимается в «Фиолетовом Комоде» вместе с Ликой и, более того, играет в фильме главную роль. Во время оживлённого разговора Тамары и Бесариона, Лика вспомнила, что ей нужно сделать первостепенной важности звонок и извинившись отошла, а Ознадзе, заражённый самым тяжёлым очарованием, воспользовавшись случаем, пригласил Тамару в кафе. 

Однако у полной обаяния актрисы уже были дела на вечер. Нужно было заехать к родителям, которых она, к своему позору, не видела целый месяц. Тамара не смогла отказать новому знакомому, но попросила перенести встречу на следующий день, что Бесарион воспринял весьма положительно.

 Забавным в этой истории было одно — Лика, работавшая с Бесарионом больше года, так и      не удостоилась никаких таких приглашений, хотя очень их ждала, может даже слишком сильно, чуть сильнее, чем стоило бы этого ждать. Тамара же добыла себе приглашение от главного редактора «Белозубой обезьяны» за жалкую россыпь минут. И всё в этой истории складывалось наилучшим возможным образом. Дополнительную, чуточку искариотскую, радость доставлял тот факт, что Лика ничего не знала о так называемом предательстве Ознадзе, узнать о нём в будущем возможности также не представлялось — Тамара о свидании ей решила не рассказывать, а Бесарион и подавно. Конструктор событий собрался премилым образом, и сейчас Ознадзе и Тодарели сидели рядом друг с другом в тёплом салоне машины. 

-Бесо, чудесно всё-таки, что мы встретились…

-Я, Тамрико, не могу с вами не согласиться.

-Долго нам ещё? 

-Скоро будем, минут пятнадцать, не больше.

-Простите, я нетерпеливая до ужаса…

-Тамуна, полно извиняться, я ведь тоже ждать совсем не умею.

-Правда? 

-Вы думаете, я стану вас обманывать?

-Думаю, что не станете, Бесик…

-Или вы хотите, чтобы я вас обманул?

-Никак нет…

-Тогда я вас обманывать, пожалуй, не буду. 

-И не надо!

-И не буду.

-Бесо, а можно вам задать вопрос?

-Нельзя.

-Хорошо…

-Да я же шучу, Тамуна, задавайте, конечно.

-Но он очень глупый, даже, возможно, чересчур.

-Тогда точно нельзя.

-Я на это, Бесик, больше не куплюсь. И вопрос всё равно задам.

-Так задавайте же, Тамара.

-Бесо, у вас всё хорошо? 

-Да, а почему вы спрашиваете?

-Не знаю… Сказала же уже, что вопрос идиотский…

-Нет, совсем и не идиотский, Тамара. Будьте уверены, у меня всё в полном порядке.

-Вы, Бесо, как будто побледнели резко, да и глаза у вас печальные какие-то… Вы простите, может я и ошибаюсь, лезу вечно с такими бреднями! Кто меня просит? 

-Нет-нет, никуда вы не лезете, что угодно спрашивайте. Я просто жутко утомился, оттого и выгляжу так паршиво. 

-А вот и не паршиво… Вам просто, Бесарион, нужен отдых, самый обычный отдых. 

-Да, пора бы уже и отдохнуть…

-Так сделайте себе отпуск, Бесо! Со здоровьем шутить не стоит.

-Сейчас никак, мы сутками этот номер чёртов мусолим. 

-Вы простите меня, Бесарион, я опять лезу не в свои дела… Но что там не так, с этим номером?

-Что вы, Тамара… Это вовсе не тайна — мы просто зашли в тупик. 

-Как это, Бесо? Что за тупик? 

-Не знаю даже, как это вам объяснить. Это тупик громадный, просто гаргантюанский, весьма мрачный и злой. Из него и выйти-то никак нельзя, слишком уж он пёстрый и напоминает узкий круг, искусно сделанный из китайской стены — а в центре вся наша редакция. Капут, Тамуна. Шагай, шагай, а всё равно будто бы и на одном месте вертишься. 

-Это, Бесарион, очень тоскливо звучит… 

-Понимаю, Тамара, я прекрасно это понимаю… 

-И что же? Неужели вы сдадитесь, Бесо?

-А вот на этот вопрос ответить я вам не смогу. Я, Тамрико, говоря на чистоту, с трудностями сталкиваться очень и очень не люблю. Мне легче выстроить всё так, чтобы они меня, так сказать, обтекали. 

-Обтекали?

-Ну да, обтекали и со мной не встречались. Препятствия, Тамара, не будят во мне азарт, а напротив забирают последние силы. Мне нужно, чтобы всё шло, как по маслу, без сучка и задоринки, да целый вагон выражений можно подобрать, чтобы это ещё ярче объяснить. 

-Но ведь так не бывает, Бесо, это совсем неправильно…

-Я очень рад, что вы это понимаете, Тамуна. Однако я иначе не могу.

-Какой вздор, Бесик! Как же вы не можете?

-Просто не могу и всё.

-Никаких всё, Бесарион… В вашей жизни, вы хотите сказать, не было трудностей?

-Тамара, можете мне не верить, но трудностей в моей жизни и впрямь не было. 

-Но как такое может быть?

-Запросто, мы с ними всегда действовали сообща — когда они меня не избегали, их избегал я. Моей с вами встрече было суждено сбыться, а встрече с трудностями — нет. 

-Целое искусство, Бесарион…

-Да, Тамара, может и искусство. 

-А может и трусость.

-Вы так думаете?

-Я, Бесо, просто предполагаю. 

-Вы это, Тамрико, можете называть как хотите. За сорок два года я ни разу не разочаровался в своих убеждениях.

-Бесо, простите, пожалуйста, я не хотела быть грубой…

-Вам, Тамара, не за что извиняться.

-Всё же, мне захотелось извиниться. Я как обычно наговорила лишнего, но стыда ни капли.

-Что, правда?

-Что?

-Что стыда, как вы выразились, ни капли.

-Да, чистейшая правда. 

-Почему же тогда извинились?

-А почему бы мне не извиниться? Я же всё понимаю, просто стыда за свой бескостный язык не испытываю. 

-Вы, Тамара, удивительный человек.

-Удивительный?

-Удивительный.

-Что вы, Бесо, во мне нашли удивительного?

-Люди, Тамара, по обычаю стыд испытывают, но не извиняются, а у вас всё наоборот — стыда не сыщешь, но репарации льются рекой.

-Да, Бесарион, у меня в жизни всё шиворот-навыворот. 

-Это отнюдь не плохо.

-А разве я говорила, что это плохо? Меня лично всё устраивает.

-Это главное, Тамара.

-Знаю, Бесо.

-И славно.

-А вот вас, Бесарион, всё устраивает? 

-Мы, Тамара, впрочем, приехали.

-Ну хорошо…

-Пора вам, наконец, показать редакцию «Белозубой обезьяны» и развеять мифы. 

-Показывайте, Бесик.

Ознадзе и Тодарели вышли из машины и вновь подверглись снежному обстрелу. Погода зверствовала и не собиралась подстраиваться под чужие настроения. Благо, до здания они добрались менее чем за минуту и совсем не успели окоченеть.

Свет был выключен, и поначалу нарушители пробирались по чаще комнат практически наощупь. Так же, стараясь не споткнуться, они поднялись и на второй этаж. Ознадзе всё это время держал спутницу за руку, ловко выбирая новые направления. Вскоре Бесарион нашел выключатель, и взору Тамары открылся просторный офис редакции. 

-Бесарион, это просто чудо! 

-Полно вам, это всего лишь наш офис, Тамара.

-Ну хватит скромничать, Бесо! Разве вы сами уже не радуетесь этой красоте?

-Я уже, к сожалению, привык.

-Никогда не устану поражаться…

-Чему же?

-Как можно к такому привыкнуть?

Тут Бесарион, впервые за последние два года, к своему удивлению, отметил — офис редакции, действительно, отличался от большинства своих серых собратьев. Было в нём что-то неописуемо милое и уютное, естественно, не превышающее установленных норм. А что из себя представляли эти самые нормы? Совершенно не ясно.

 И никто такими вопросами не задавался. Ремонт в офисе сделали всего за месяц, и в приоритете были не нормы, а бесконечный комфорт. Потому Бесарион периодически возвращался к этим таинственным нормам и сразу же от них уходил, будучи не в силах найти что-то, хотя бы отдалённо напоминающее по своему виду внятный ответ.

Он, конечно, понимал и принимал восхищение Тамары. Первое впечатление от офиса редакции «Белозубой обезьяны» не могло не быть самым ярким из существующих. Но сам Бесо потерял уже способность так открыто восторгаться, повидав слишком много офисов и редакций. А мог ли он восторгаться чем-то другим? Восторгался ли он сейчас Тамарой? Прелестной молодой актрисой, с бледно-голубыми глазами, выразительными острыми бровями, гладкой и нежной кожей, тонкой шеей и идеальной омертвелой осанкой. Представлял ли он, как до него дотрагиваются её ловкие хрупкие пальцы? Как его целуют малиновые мягкие губы? Был ли в этом хоть миллиграмм, хоть миллиметр восторга?

 Бесарион не мог получить от себя внятного ответа. Он всего этого, конечно, пылко желал, но места для восторга практически не оставалось. Но ведь практически! Значит, восторг всё-таки присутствовал, пускай и в самых незначительных проявлениях. Череда самообманов очень надоедала, жужжала над ухом и зудела ободранной кожей на шее. 

-Тамрико, так вам нравится наш офис?

-Очень, Бесо, очень! 

-Вы в восторге?

-В восторге ли я? Можно, Бесик, сказать и так. 

-Точно в восторге, Тамуна?

-Да, Бесарион, точно! 

-Это прелестно, Тамара!

-Прелестно, Бесо…

-Прелестно, ну конечно!

-Боже, Бесарион, вам, должно быть, нездоровится?

-Что-то не так, Тамара?

-Вы снова бледны и говорите какими-то ребусами…

Бесарион и так уже слабо сознавал смысл происходящего, но напоминание о том, что всё превращается в развалины и летит в тартарары, окончательно его подкосило. Ознадзе всё старался понять, восторгается ли он Тамарой или и не восторгается вовсе. 

-Тамара, я никак не могу собраться с мыслями. 

-И не надо, Бесо, присядьте.

-Тамрико, вы ангел во плоти! 

-Бесик, что же с вами сделалось? Вы совсем неважно выглядите…

-Ангел во плоти! Я вами почти восторгаюсь!

-Бесо, хватит… Вы меня пугаете!

-Простите, Тамрико! Ради всего святого, простите! Вы просто должны знать, что я вами смертельно восторгаюсь! Да! Не меньше чем смертельно восторгаюсь! 

Выглядело это всё до боли нелепо. Ознадзе нешуточно возбудился и разговаривал какими-то непонятными цитатами и обрывками фраз. Тамара, в корявом ужасе, крутилась рядом, стараясь хоть как-то помочь. 

Но Бесариону было практически невозможно оказать помощь — он попался в собственную ловушку, заставив себя столкнуться с трудностями. Трудности же эти не имели ничего общего с           материальным миром, но изводили Ознадзе физически, выгрызая в его сознании тёмные кровоточащие дыры. Бесарион представлял себя осьминогом, созданным из сырого говяжьего мяса. И все восемь щупалец сдавливали шеи восьми Тамар. 

А вопрос ярко-красными буквами так и светился перед его выпуклыми мутными глазами. Способен ли ты, Бесик, восторгаться? И в один голос восемь юных Тамар чётко проговаривали ненавистный вопрос. Способен ли ты, Бесик, восторгаться? 

-Бесо, прошу вас, очнитесь! 

Глава 3 

Времени на размышления не было, и Тамара решила взять всё в свои руки, вернее, не совсем всё, а одного лишь только Бесариона, пребывавшего в крайне незавидном состоянии. Тащить главного редактора «Белозубой обезьяны» как раненого товарища было весьма и весьма непросто — грузная полуживая туша то и дело обо что-то цеплялась ногами и вообще с каждой секундой всё быстрее лишалась былой привлекательности.

 С горем пополам, усадив страдальца на первый попавшийся стул, Тодарели смогла найти все выключатели и вновь погрузить офис во мрак, осознав, что редакцию она так толком и не рассмотрела. Что произошло с человеком, который неуёмно шутил и из кожи вон лез, лишь бы за тишиной не осталось последнего слова? 

Ответ тонул где-то далеко за буйками, а за тишиной последнего слова, в конечном счёте, всё же не осталось — её со всей ответственностью нарушали беспокойные горячечные всхлипы Бесика, продолжая его большое обольстительное дело. Но сам Ознадзе на этом этапе вряд ли продолжал думать об ипостасях обольщения — все имеющиеся и неимеющиеся силы были направлены на исследование непонятного существа, фамильярно    расхаживавшего по мрачно-зелёным лабиринтам его измученного сознания. 

И Тамара, не в силах что-то архигениальное придумать, собралась везти немощного к себе домой. Сразу уточним — Тодарели дома не нужен был никакой Бесик, но его слёзные мольбы не вызывать скорую (какая будет сенсация!) разжалобили её чуткую душу. Да, в высшей степени, чуткую душу, которая твердела и складывалась в благие формы. И не стоило соотносить это с талантом прогонять стыд. Подловить на этом Тамару было занятием непременно трудным. 

Стыда она не испытывала — верно. 

Обладала самой чуткой душой из существующих — тоже вполне себе верно. 

Из этого складывалось неиллюзорно любопытное явление — Тамара, приложив нечеловеческие усилия и убедив себя в невозможном, могла всё же не поддаться на уговоры Бесариона и вызвать скорую. Это бы в ней несомненно убило миниатюрный клочок чего-то беспредельно чистого и гуманного, заставило, может, задуматься и впасть в дискретное отчаяние, но не тут-то было — не поступив по совести, она бы не испытала ни капли стыда. 

В этом был невольный талант Тамары Тодарели, молодой и прекрасной актрисы, которая обладала самой чуткой душой из существующих и никогда не испытывала стыда. 

Всё складывалось до крайности удачно — Тодарели месяцем ранее получила водительские права, следовательно могла беспрепятственно довезти хворого до собственного дома. Она, не без смущения, однако, по обыкновению, без стыда, нашарила в чужих карманах ключи и завела машину. 

Бесарион, совсем обмякший и неважный, расположился на месте штурмана, а Тамара — за рулём. Выглядела эта сцена потрясающе гротескно, с солоноватой приправой местной блажи. 

-Бесик, мы уже едем, потерпите немного!

-Тамара?

-Да, Бесо?

-Куда мы едем?

-Мы едем ко мне, Бесик, вам лучше бы сейчас не напрягаться. 

-Тамара, так мы едем к вам! 

-Все верно, Бесо…

-Это же замечательно, Тамуна!

-Нет, я, Бесик, думаю, стоило всё же вызвать скорую. Как это я вас буду лечить?

-Тамара, дорогая, вам совершенно не нужно обо мне беспокоиться! 

-Но, Бесо, что если с вами стряслась беда?

-Какая ещё беда, Тамара?

-Вот и я не знаю!

-Не волнуйтесь, Тамрико, вы — ангел!

-Что вы заладили с этим ангелом, Бесик! Разве это комплимент?

-Вам не нравится?

-Нравится, Бесо, просто ваш этот припадок! И ангелы…

-Вы, Тамуна, право, думаете я умру? 

-Бесик, ради меня, хватит нести пургу!

-Хорошо, Тамрико, вы меня простите за это, я совсем по швам расползся…

-Бесо, я вам всё прощаю, посидите спокойно — мне нужно смотреть на дорогу!

-Понимаю, Тамара, я вас понимаю как никто другой…

-И славно…

-Но вы мне, Тамрико, ответьте, я вас прошу… Близка уже эта подлая смерть или ещё можно маленечко пожить?

-Бесарион! Вы меня сведёте с ума!

-Тамуна! Вы в последний раз примите мои извинения! Я вас ни за что не хотел отвлекать, это просто вопросы чешутся, ничего не могу поделать…

-Не надо мне ваших последних извинений… Просто постарайтесь мне под руку не бухтеть, молю!

-Я больше не буду, правда! А что это с моими глазами? Открыть нисколечко не получается…

-Бесо, вам и не надо их открывать! Вы лучше бы закрыли их ещё надёжнее и поспали.

-Тамрико, вы как дитя! Не время ведь спать… А куда мы едем? 

Через полчаса машина остановилась у недовольной бурой пятиэтажки. Тамара вышла и начала методично вытаскивать из салона Бесариона, который всю дорогу не мог смириться с ролью молчуна и, не без труда, принял её к моменту завершения поездки. 

-Бесо, ну же, выходите!

Тамаре на секунду даже показалось, что тело  Ознадзе приросло к сиденью и отдирать его придётся, как язык от металла на морозе. Не притащит же она сюда чайник… К тому же, чайника для этой операции вряд ли оказалось бы достаточно. Нужна была целая цистерна кипятка. 

-Хотите вы этого или нет, но вам, Бесик, нужно сейчас же встать! 

-Тамуна, давайте не будем начинать с бесчеловечных приказов…

Терпение Тодарели подошло к концу, и она, собравшись с силами, что есть мочи дернула Бесариона на себя. Он как-то глуповато вздрогнул, потерял равновесие и частично протрезвев, упал в снег. 

-Тамара, это кошмарно…

-Поднимайтесь на ноги, Бесо! Я с вами уже ничего не могу поделать…

Ознадзе, в конце концов, поразительным образом очнулся и неуверенными шагами направился вслед за Тамарой. 

Ночь была тихой и виднелась в горбах её спины вся скрытая бедственность и рваность нечисти поселившейся в округе. Тамара открыла дверь и придержала её для Бесариона. Омерзительный сальный подъезд мышиного цвета с небывалой легкостью проглотил две размытых фигуры и довольно улыбнулся. 

Глава 4

Фигуры эти вмиг потеряли звание размытых и как-то немного даже стыдливо прояснились на пороге квартиры Тодарели. Великомученик виновато прошагал в комнату, на которую ему указала его спасительница, и липким вареньем вытек на диван. Тамара же устало отправилась на кухню, чтобы сделать чай и в одиночестве подумать над дальнейшей судьбой нежданного гостя. Но одиночество совершенно не желало включать в себя Тодарели, старательно её отталкивая и сплевывая. 

-Тамрико, простите меня, Тамрико!

-Бесо, вам нужен покой…

-Тамуна, вы меня страшно выручаете, я сегодня сам не свой, давно так не хворал, честное слово…

-Но вы сейчас со мной разговариваете, вполне себе неплохо складываете слова в предложения… Бесо, быть может, вам становится лучше?

-Не знаю… Совсем ничего не знаю, Тамара… Я отвратительно плох! 

Тамара, оставив идею с чаем и размышлениями, перебралась в комнату, где почивал горемыка.

-Интересно это всё, конечно, Бесик…

-Интересно?

-Ну да, причем весьма. Вы полчаса назад на ногах не могли стоять, а сейчас такие речи…

-Какие же речи, Тамуна? Я из себя выдавливаю последнюю каплю слов…

-Последнюю каплю слов? 

-Именно!

-Капля огромна, Бесик, ог-ром-на!

-Вы что же, Тамара, мне не верите?

-Разве я сказала, что не верю вам, Бесо? 

-Такого вы, Тамрико, не говорили… Но может думали?

-Бесарион, вы стало быть взялись за телепатию?

-Тамуна, ваш голос заставляет меня предположить, что вы недовольны… Я вас расстроил?

-Бесик, хватит догадок… Я, по правде, не очень хочу в это играть.

-Тамрико, вы, должно быть, решили, что я симулянт? Какой позор для меня! Ответьте же мне, ради Бога! Я ведь не смогу с этим смириться… Клянусь вам, Тамара!

-Бесо! Ну помолчите же, хоть минуту!

-Простите, Тамара, простите, ради всего… Сколько неудобств! Свалился на вашу голову непонятно откуда… 

-Голова уже болит… Побудем в тишине немного, прошу вас.  

-Конечно, Тамуна, всем нужен отдых…

Тамара сидела на диване возле многострадального, закрыв лицо маленькими руками. Положительно не укладывалось у неё в голове, как всё могло сложиться подобным образом. Ухаживал за ней весь вечер Бесик, заботился о ней Бесик, повёз в редакцию Бесик, лучше и придумать было нельзя, а потом они, как нарочно, поменялись ролями. 

Тамара ни в коем случае не считала, что помощь по своей сути является чем-то зазорным, однако помощь она разделяла на уместную, не очень уместную и очень неуместную. В случае с Ознадзе помощь прошла по очереди через все три вида, заставив Тодарели даже тихо и стеснительно возмутиться наличию длинного редактора на её диване. 

Тамара, откровенно говоря, слабо понимала, что чувствует. Ей был относительно симпатичен Бесарион, который в то же время ужасно раздражал её своим неопределённым и витиеватым поведением. 

Будь всё иначе, она бы сама пригласила его домой — бодрого, здорового и веселого, не намеренного валяться в припадках, которые, возможно, припадками вовсе и не являлись. Бесарион об этом, конечно, не догадывался, а потому продолжал мастерски валяться в припадках, которые, возможно, припадками вовсе и не являлись. 

-Тамрико, голова все ещё болит?

-Болит, Бесо…

-Я себя не прощу, Тамара! Сколько проблем, сколько  хлопот…

-Дело не в хлопотах, Бесо.

-А в чём же, Тамуна? Скажите, прошу!

-Бесик, вы со мной честны?

-Предельно, Тамара! Думаете, смогу я вас обмануть?

-Не знаю, Бесо, никак не могу понять…

-Вы обо мне, Тамара, плохого мнения?

-Мне почему-то, Бесик, о вас мнение составить никак не удаётся. 

-Мне так жаль, Тамара… И всему виной эта несчастная глупость! Я все исправлю, клянусь! Сходим в ресторан, в кино, да хоть куда, Тамрико! Верите или нет — я готов совершенно на всё.

-Сходили уже, Бесик…

-Ну не смотрите так на меня, Тамара, кровь в жилах стынет!

-Бесо, я задам вопрос, не смейте только вилять, пожалуйста…

-Вы, Тамуна, сейчас о чём?

-Я вам, Бесарион, нравлюсь?

-Тамара… Тамрико… Ну, конечно…

-Бесо, я вас спрашиваю крайне серьезно!

-Так и я ведь совершенно серьезно, Тамара… 

-Нравлюсь?

-Нравитесь, Тамрико, конечно, нравитесь!

-Хорошо, Бесик, очень хорошо.

-Вы мне, признаться честно, сразу понравились, ещё тогда, у метро.

-Правда?

-Правда, Тамуна.

-Любопытно…

-Чего же любопытного, Тамара?

-Просто любопытно и всё.

-А я вам, Тамрико, хоть немного нравлюсь? И вы, пожалуйста, будьте искренни.

-Нравитесь вы мне, Бесик, нравитесь… Но я вас совсем не понимаю. Совсем!

-Что же, Тамрико, есть во мне непонятного?

-Да просто, Бесо, не могу никак понять, стоило ли?

-Стоило?

-Стоило ли этот цирк устраивать? Вы только мне, Бесик, не вздумайте сейчас доказывать, что вы и впрямь больны. 

-Тамара… 

-Бесо!

-Но я… Тамрико!

-Бесарион, я вас ругать не собираюсь. Поймите уже наконец.

-Тамуна, так вышло… Глупость, конечно, несусветная. Я понимаю…

-Бесо, полно оправдываться. У нас не так много времени. 

-Извините меня ещё раз, Тамара…

-Целуйте.

-Что?

-Целуйте.

-Вы не шутите?

-Целуйте уже, Бесик!

Властный тон раздавил спелый помидор души, и алым соком захлебнулась былая смелость Бесариона, сопровождавшая его в кафе и редакции, заставившая придумать эту глупую авантюру. Ознадзе, растерявшийся до смерти, собрался неуклюже тянуться к Тодарели, уставшей и раздражённой, но поразительно чарующей.  

Дыхание ватное единое делилось на два, превращалось в грузных суровых борцов, тела которых прилипали и отрывались, обнажая ипподромы бегущих мускул. 

Где это видано?

И руки касались рук, забывая о руках, совершенно не обращая внимания на другие руки, жаждущие их — жадных любви касаний.

А глаз рассматривал глаз, совершенно неподдельно поражаясь, мечтая о встрече, панически боясь разлуки. 

Бесарион и Тамара уже соединились в далёкой оболочке, но здесь всё ещё сидели молча и не решались выпустить жар из своих крошечных домиков-чувств. Тамара отчаянно командовала, но в своих командах не до конца была уверена, а потому в любой момент с радостью бы от них отказалась. Бесик же, в свою очередь, был уверен, что Тамара в своих командах уверена целиком и полностью, вследствие чего считал себя обязанным их выполнять. 

-Целуйте!

Бесарион постарался, наконец, приблизиться к Тамаре и вдруг, к своему изумлению, понял, что не может дотянуться. Медлить было нельзя. Шея его, превратившись в розовую толстую скакалку, попыталась сократить расстояние, но этого оказалось недостаточно. Тогда ответственность на себя взяло обеспокоенное небритое лицо, которое начало стремительно вытягиваться — зубы стерлись в порошок, язык вывалился и удлинился, стараясь достать до влажных уст актрисы.  

-Целуйте! Целуйте! Целуйте!

Оглушённый наказами игрушечный и сопливый Бесик выпал из глазницы большого Бесариона, который продолжал несуразно видоизменяться. Кое-как удержавшись на извивающемся носу, Бесик испуганно взглянул на гигантскую Тамару, контролирующую всю существующую поверхность. 

От страха он немедленно потерял равновесие, повалился на дышащую почву, и по скользким дорогам кипящего сала скатился вниз, плюхнувшись на бесконечный язык. Пути назад не было — Бесик уныло пошёл навстречу густому жгучему теплу. Внезапно он почувствовал, что взлетает, его потянуло вперед. Пыл усилился, и Бесик начал плавиться, роняя тяжёлые маслянистые капли, бесценные в мире господства сухости. Показались чудовищных размеров мясистые губы.

-Целуйте!

-Тамрико, мне теперь совершенно по-настоящему нездоровится…

-Целуйте!

И Бесик провалился в бездонную чёрную яму губ. 

Часть 2

Постподъезд

Ушной вопрос

Глава 5

Кошмарный визг усилился, и Бесарион открыл глаза. Правда, открыл он их напрасно — в кромешной тьме, которая его поглотила, можно было открыть пять или, если охота, шесть сотен глаз, но так ничего и не увидеть. 

Бесик был уверен — Тамара ушла спать и оставила его на диване в зале, одного и без света. Не самый худший исход событий. С горем пополам можно было найти выход.

И Ознадзе начал упрямо искать выключатель, копошась в потрохах гордой ячейки сталинки. Сразу же он обратил внимание на подозрительную просторность комнаты. Разве была она такой большой? Никак не получалось вспомнить… Ради любопытства, Бесарион сделал несколько смешных выпадов и, к своему удивлению, ни с чем не столкнулся. Но куда пропали стол и стулья? Он знал наверняка — когда он заходил в комнату, стол со стульями стоял в полуметре от дивана. Сейчас же в полуметре от дивана им, дотошным первопроходцем, обнаруживалась жгучая пустота. Как такое могло быть? Выстраивалась крайне глупая ситуация. 

А Бесик, как известно, боялся и подумать о наличии глупых ситуаций в своей размеренной жизни. Боязливый до посинения, он всеми силами старался агрессивно воздействовать на свою судьбу, предугадывая каждое новое неугодное ему действие и пресекая любой произвол. Так, с самого рождения «Белозубой обезьяны», он избегал работать с теми, кто мог вызвать у него ощущение приближающейся беды, совмещённой с нелепостью. Беды он, конечно боялся исключительно личной — на многочисленные беды правопорядка, экономики, образования, экологии и культуры глаза Бесариона закрывались, как по команде. Иной раз ему нешуточно казалось, что покончить со своей жизнью куда проще и разумнее, нежели дотронуться, хотя бы кончиком мизинца, до глупости, гадости или неприятности. 

Бесик и сейчас рассеянно перемещался по комнате, слепо надеясь разрешить всё как можно скорее. Его никак не устраивал вариант с пробуждением Тамары, которую он и так почти довёл до белого каления — прервать её сон означало навсегда распрощаться с возможностью продолжить общение. 

Глаза, к большому удивлению, никак не могли привыкнуть к темноте. Бесик недовольно существовал в незнакомом мире сажи, нефти и угля, который никогда не славился гостеприимством. 

Устав от предвкушения всяческих неприятностей, Бесарион решил присесть и с ужасом отметил, что диван тоже куда-то исчез. 

Разбежавшись в чёрной пустоте, он нашёл её, если не бесконечной, то крайне вместительной. Это не могло не напугать Бесика, которого напугать, в целом, было не такой уж и сложной задачей.

-Тамара, я никак не могу найти выключатель…

Бесик старался говорить самым упавшим, виноватым и жалобным голосом из существующих. Голосом, который, должно быть, присущ людям, совершенно немощным и порядком всем надоевшим. 

-Тамара, вы спите?

Каждое новое слово из уст его звучало всё менее уверенно. Голос отражался от загадочной безграничности и приобретал почему-то вязкую слащавость. 

-Простите, Тамуна, страшно не хочется вас будить…

Бесарион по-прежнему ничего не видел, но неизвестным образом чувствовал каждым миллиметром конечности, как комната продолжает увеличиваться в размерах, невольно делая его меньше и ничтожнее. Ситуация всё больше походила на устрашающую несуразицу. И нельзя было с этой несуразицей справиться — Бесик на необъяснимом уровне понимал, что в этот раз тревожная душа неудач сама не успокоится, он её успокаивать тоже не собирался. 

-Тамара, клянусь вам, происходит что-то безмерно странное…

Вдруг Бесарион уловил слабый световой стон из пересохшего горла пола — в кромешной тьме он смог разглядеть крохотный люк с кривой ручкой. Совершенно очевидно, что ждать абсолютного расширения комнаты Бесик не стал — был риск потеряться в квадратных волнах неприличных размеров. Ознадзе подполз к люку и осторожно открыл его. Показалась железная яма глубиною примерно в два метра. Спуск. Люк закрылся.

Бесарион начал судорожно осматриваться, представляя, как трагически погибает в импровизированном гробу. 

К счастью, слева внизу оказалась дверца размером с прикроватную тумбочку, которая одним своим видом вызывала высшую степень мерзостного неудобства. Бесарион поднял голову и попробовал открыть люк, чтобы снова попасть в комнату, но ничего не вышло. Решительно сбитый с толку, он опустился на колени, распахнул дверцу и на четвереньках влез в узкий бордовый коридор. 

Ознадзе, конечно, был ужасно недоволен всем этим цирком — завтра ему нужно было появиться в редакции, разобрать рукописи, обсудить накопившиеся проблемы, а проблем было немало, если быть точнее, их было невообразимо много.  Но за неимением других вариантов, он настырно продвигался вглубь, надеясь не застрять в тесных кусках подквартирного лабиринта. Расстояние оставалось загадкой, которую Бесик разгадывать вроде бы и начал, но без особого энтузиазма, а потому никаких ответов не получил. В унизительном подобии утренней зарядки, он прополз, кажется, не больше десяти метров — этим, несомненно, можно было гордиться. Стены становились всё темнее, тревога подбиралась ближе, Бесарион сбивчиво дышал.

Стали слышны постукивания неизвестного происхождения, свет издевательски погас, упёрлись плечи — Ознадзе, к своему ужасу, понял, что не может двигаться. Что-то большое и неуклюжее развалистыми шагами начало приближаться сзади. Бесик, искусно сложенный втрое, завопил и задёргался, героически прощаясь с последними силами. Можно ли было назвать происходящее неприятностью? Ни в коем разе. Это была настоящая большая беда, беспощадно взрослая, давно распрощавшаяся с назойливой пуповиной и уже готовая привнести в мир неисчислимое множество наследников.

Бесарион толком не понимал природу приближающегося существа, но прекрасно знал, что оно само по себе должно быть как-то связано с Тамуной. Фигуру Тамуны же он, при всём желании, не мог связать с чем-то страшным и противящимся его спокойствию.

 В то же время из головы его не выходили слова, которые он слышал в полудрёме, находясь на островке посреди стремительно расширяющейся комнаты. Вот и сейчас, раскалённым нутром чувствуя сокращение расстояния, Бесик всё же не сознавал до конца, что конкретно он должен переживать. А за сгорбленной мокрой спиной его, стон дрался со стоном, выдавливая неизгладимо презрительный приказ.

-Целуй! 

Приближалось существо, отдалялась от связки органов крохотная душа Бесика. Он принял все существующие условия — представил самые мерзопакостные лица, которые только можно увидеть. Но абсолютным пылом и жарким желанием похотливой смерти он ощущал Тамару, догадываясь, что за сердцем паутинного страха увидит именно её. 

И не мог подтвердиться стабильный ужас Бесика, не могла пройти через дверь сырого волнения милая привычка. Он с нетерпением ждал Тодарели, представляя её в образе Родины-матери, двухъярусной мученицы, готовой отдать за него всё, что отдаётся. Руки Тамрико должны были обвить его шею, погладить неровные короткие волоски бессознательными мёртвыми кончиками пальцев, успокоить навечно, сказать что-нибудь беспредельно ласковое, практически незаконное для ледяного подземного мира, в котором пребывал Бесарион.

 И непременно перестала бы губить своей тяжестью его спину длинная цепь металлических позвонков, созданная для постоянного контроля беспредметных обмороков. Ознадзе бы не стал задумываться — тело его было полностью готово к трансформации в новую форму, форму абсолютной мякоти и бескостности.

 Лишь бы это действительно была Тамара. Милая Тамрико, способная вылечить его от любого недуга, укрыть собою от страшной беды, согреть в морозные дни, приютить в месяца отсутствия крова, напоить кровью своей и накормить плотью своей.

Стены стали скользкими, и Ознадзе смог развернуться. Существо было совсем близко. Он так ждал её, прекрасную Тамару Тодарели… 

Но из-за угла показалась совсем не она. Вернее, не совсем она. 

Глава 6

На бледного, как выстиранное полотно, Бесариона надвигались громадные пунцовые уши Тамары — они, казалось, не имели совершенно никакого отношения к ней самой. Вели себя в высшей степени нагло и непринуждённо. Мясистые и волосатые, они приближались к замершему Ознадзе, полные тихой тайны и непредсказуемости. 

-Бесик, ты нас слушаешь?

И безусловный гробовой голос заменил собой тесную кислородную смесь внутри лабиринта. 

-Тамрико, это ты?

-Нет, это не Тамрико, это мы.

-Вы? Кто вы?

-Мы, Бесик, потерянные уши — самые самостоятельные уши на всём белом свете.

Уши издевались над Ознадзе и зло смеялись, изрыгая хохот, дерущий перепонки. 

-Но вы не можете быть самостоятельными, если потеряны Тамарой. Немедленно прекратите этот спектакль! Она обязательно вас найдёт и вернёт на место!

Уши сворачивались в трубочку и сжимались в импровизированный кулак, они чувствовали себя свободно в могильной среде подвала. 

-Тамара нас не вернёт. 

-Глупости! Как ей жить без ушей?

-Никак.

-Никак?

-Никак. Тамара мертва.

-Что за чушь!

-Сам проверь, если хочешь.

-Как же мне это проверить?

-Ты можешь навестить свою Тамару.

-Навестить?

-Да, залезай прямо в нас. Мы отведём тебя к твоей милой мёртвой Тамаре. Она умирала глухо… Ничего не было слышно. А мы хотели вздохов и стонов, хотя бы совсем немного… Это приятно, наполняться жизнью от тех, кто с ней прощается. Мы будем хранить Тамару сотни лет. Ты, конечно, можешь навестить её потом. 

И уши перемещались в тотальном поле плавающих частей, которое было недоступно Бесариону Ознадзе. Он даже не мечтал в него попасть. Сотворённых ушей в поле было много и больше — это наталкивало на мысль о неисчерпаемости их власти. Они могли умерщвлять и оживлять, отбирать и отдавать, уши расширяли сон, потерянный в кулаке. И Бесик безотчётно схватился за голову, начав мять, тереть и чесать свои округлые уши. 

Ознадзе предстояло принять важное решение. Так ли ему хотелось навестить Тамрико? Могла возникнуть целая груда неприятностей в лице беспробудного мира ушей. Бесик мог больше не вернуться в редакцию «Белозубой обезьяны», не найти новую Тамару и не пригласить её в кафе. Но нужна ли была ему новая Тамара? Согласился ли бы он рисковать собой ради другой Тамары, неисследованной и блеклой? 

Уши что-то оживлённо обсуждали, и голоса их напоминали звуки разбивающихся супниц. Они готовы были помочь Бесариону, не забывая о собственной выгоде. И не было в них друга ровно так же, как не было врага. Ознадзе должен был беспристрастно отнестись к перспективе быть проглоченным ушами. 

-Я готов навестить Тамару. 

-Отлично, мы готовы тебя принять. 

И уши как-то почти обиженно поменялись местами, вновь превратившись в одно целое — неровный шар с уродливыми буграми и кровавыми лохмотьями у основания. Полностью свободный и творящий слухом, верный всему на и под светом. Открылся совсем лишней пристройкой ломаный рот ушей, приглашая гостя присоединиться к слякотному торжеству. 

Бесарион всё удивлялся дьявольской тесноте, которая душила пространство раковин. Но ему было в непозволительной степени всё равно. Он уже мечтал поскорее увидеть Тамару. Мечтал не верить, что Тамара мертва. И он, надо признать, до последнего не верил.

Бесарион вообще старался не верить ни во что, потому что верить он, по правде говоря, тоже боялся. Зачастую именно из веры во что-то неосязаемое возникали те самые неприятности, от которых Бесика бросало в дрожь. 

Он очень старался не верить, но иногда всё же машинально верил и неизменно получал за это взбучку от чего-то абстрактного, никогда с ним не контактировавшего напрямую, но имевшего власть над его судьбой. 

Уши разлепились, и Бесарион вышел из кожной сырости. 

Он топтался на грязно-белом ламинате, стараясь прийти в себя. За ним простиралась безразмерной кишкой ветвь десятиметрового гроба, в котором лежала Тамара.

Глава 7

 Ознадзе подошел ближе, чтобы рассмотреть покойницу — она занимала все десять метров, беззаботно упираясь макушкой в верхнюю стенку. Тело её совсем не изменилось, оставшись таким же миниатюрным, но голова без ушей неестественно вытянулась, нагло размыв аккуратное лицо. Бесарион даже не мог посмотреть ей в глаза — они расплылись по площади длинного холодного овала, дразня обидчивую красоту. 

Сильнее всего Бесику хотелось перед Тамуной за что-то далёкое извиниться — извиниться с целью заполучить редкое прощение и успокоить тревожную душу, ожидающую неприятностей. Он упрямо изучал Тамару в надежде разглядеть ту самую единственную живую часть неживого целого. Тодарели не могла ему в этом помочь, но из стылого парализованного измерения давала неуловимые сигналы. 

-Тамуна, простите меня, всё так печально сложилось…

Ознадзе слабо понимал, что именно стряслось с Тамарой, но считал беспредметное покаяние возле трупа своим долгом. 

-Тамара, это какое-то страшное недоразумение, ей Богу. 

Тодарели поглощала загробное спокойствие и обречённость с утроенной силой. Она уже смирилась со своей участью — не пугал более растекшийся мякиш-череп, не тревожила унизительная неподвижность, слова Бесика доносились до неё последним мышиным писком. 

-Вы, конечно, меня не слышите…

Тамара, кроме этого, даже видела Бесариона, очень искажённым и смешным, нервным и напуганным. Он напоминал ей крайнюю смесь пластилина-Ознадзе, который забыли на месяц в детском саду, а после нашли и стали использовать вновь.

 Грязными руками лепили из него гнусные фигуры, которые чёрной пылью портили дух глади. Его роняли на пол, поднимали и вновь использовали, потом роняли и забывали поднять.

 Через несколько недель его нежданно находили, и действия повторялись. В конце концов, он                в подобии сложной вариации проституции обретал своё сальное счастье в очередных тёплых, но жестоких и властных руках. 

Тамрико говорила с Бесарионом, зная, что он её не слышит. Её белое безграничное лицо регулярно погибало, обновляя рваную кожу на зашитую. 

-Бесик, я бы советовала вам отдохнуть. Выглядите, честно говоря, отвратительно. 

Тамара напрочь забыла про боль, печаль и усталость — не было ничего приятнее, чем вечная пытка деформацией. Тодарели сейчас хотелось показать своё состояние всем друзьям и знакомым, с единственной ясной целью — вызвать непреодолимую зависть.

 Руки её начали ломаться и стелиться по гробу, ноги искривившись образовали ромб. Превосходная кашица-Тодарели. Гроб заполнился непонятной желтоватой слизью, обнажились лоскуты вен холодца-Тамары. Хотелось и дальше дразнить Ознадзе, но в бескрайний рот затекала слизь — такая речь никуда не годилась. 

Тогда Тамара поняла, что речь ей вовсе и не нужна. Она будет донимать Бесариона острозубым нулём, сведёт его с ума гадостным ничем. Нужно лишь до конца разжидиться и слиться с гущей. И Тодарели, не без гордости, окончательно потеряла человеческий облик.

Бесарион, катастрофически потерянный, стал разглядывать жидкую массу. Она гипнотизировала его, заставляла быть рядом, дышать и не дышать, беспрекословно подчиняться. Ознадзе вдруг поверил, что в массе спряталась та самая жизнь без неприятностей и препятствий. Легкая и желанная жизнь, которую Бесик был обязан спасти из плена вероломной Тамары. 

Указательным пальцем он проверил температуру кашицы-Тодарели. Удовлетворительная. Бесарион торопливо снял обувь, недовольно потоптался по грязному холодному полу, скинул с себя рубашку, штаны и носки, оставшись в зеленоватых трусах. Настало время окунаться. 

Ознадзе от неожиданности вскрикнул — Кашица-Тодарели, приняв внутрь гостя, начала закипать, делясь с пространством адским запахом. Ошпаренный и скользкий, Бесик постарался вылезти из гроба, но не смог. 

Лишь некоторым окрепшим крикам Бесариона раз в пару минут удавалось выбраться на волю — тогда наперегонки они бежали к чему-то знакомому и способному их выручить. Крики, впрочем, были невероятно смекалистыми, и им не очень-то и хотелось ассоциировать себя с Бесиком, но родителей, как известно, не выбирают, поэтому приходилось терпеть. Сейчас они возмущённо жестикулировали, оказавшись рядом со своим создателем. Крик первый старался ударить Бесариона по оттопыренному уху, а второй настырно дёргал его за ресницы. 

Ознадзе же совсем потерялся от обиды и боли и готов был в эту же секунду покинуть свет. Он успел тысячу раз пожалеть, что встретил Тамару и две тысячи раз пожалеть, что пригласил её в кафе. Немного подумав, Бесарион пожалел три тысячи раз, что устроил обольстительный спектакль после знакомства и кафе. Напоследок, четыре тысячи раз пришлось пожалеть и о том, что он принялся воскрешать Тодарели путём ныряния в гроб с холодцом вытянутого, но всё же человеческого происхождения.

А неприятности, тем временем, странно выстроились напротив сцены. Похлопали в ладоши, совершенно по-утреннему сухо, и начали, не без удовольствия, грызть Ознадзе. Они отменно научились распознавать страх, поэтому Бесик даже не надеялся их провести. 

За последние годы неприятности внушительно поменялись — окрепли, обозлились и замарались в чём-то густом. Глупо было сравнивать их с неприятностями старого образца — мелкими и нелепыми, способными максимум опечалить, но никак не навредить. Неизвестная пища помогла им вырасти и озвереть — вмиг сделаться самым страшным кошмаром боязливого редактора «Белозубой обезьяны». 

Они впитали всё — красно-серый цвет и непрекращающееся гниение, длинные зубы и проплешины, оспу и дерматит, сломанные жёлтые ногти и вывалившиеся кишки, неизмеримую любовь и ненависть к Бесику.

Бесарион, в свою очередь, впитал лишь твёрдую уверенность в своей беспомощности и полное нежелание с обнаглевшими неприятностями пересекаться. Он задержал дыхание, вышел из тела и стал наблюдать за происходящим со стороны, представляя себя коварным зрителем, которому довелось увидеть ассорти редчайших мучений. Стало даже немного завидно — но завидовать самому себе все-таки было тяжеловато, потому затея быстро рассыпалась. 

Ознадзе, наблюдая за пытками над собой, даже не заметил, как сварился и лопнул. 

Его развороченная туша обнажила Ознадзе поменьше, которого точно так же забыли вытащить из кипяточной оргии. Бесик попросился в своё тело обратно, но ответа не последовало. Тогда он завизжал, проклиная невидимую рать врагов. И подъезд, глумясь, Бесариона выплюнул.

Лагерь

Глава 8

Ознадзе вновь оказался вне, но не был принят существующим. Его тело катилось по длинной дороге сливочного масла, задевая холмы и пропитываясь тяжбой. И приходилось ему отвечать на редкие вопросы одинокого серого поля, жаждущего мигом освободиться от тухлых оков. 

Поле, печальное и глуповатое, находилось подле подъезда. Оно всецело смирилось с ролью нелюбимого сына, каждодневно выслушивало замечания и опускало неровную голову. Несчастному полю поручено было следить за перемещениями человеческих сорняков — ждать смерти старых и рождения новых. Задачу нельзя было назвать сложной, но поле никак не могло с ней справиться. После долгих раздумий подъезд решил разбить в поле небольшой лагерь, чтобы сорняки не могли сойти с предназначенного им места. 

Вскоре загон материализовался. Поле довольно кряхтело, ожидая беспрекословного подчинения и праздного безделья. Но сорняки, привыкшие к сладкой развязности, кривились и топали ногами. Их собрание, в детской невинности единое, наотрез отказалось жить в лагере, созданном из смеси зловонных объедков и обитавшей вблизи мертвечины. 

Поле, конечно, пожало костистыми плечами и вновь побрезговало трудом. Оно без зазрения совести размазалось, даже не думая укрощать непокорных. Подъезд, наконец, устал терпеть скудоумие и халатность поля — испепеляющий господский гнев обрушился на скопище сорняков, в котором немедленно установился строжайший порядок. Лагерь, конечно, стал куда меньше, гаже и извращённее — закономерно. Его в ту же минуту окружила сплошная стена разложения, исключающая побег. Сорняки были обречены на несвободу, а поле — на созидание.

 В лагере сорняков проснулся и Бесарион. Вокруг него уже начали собираться мрачные нескладные существа. Мешковатые и грязные, лишённые всякого развлечения, они принялись нелюдимо рассматривать чужеземца. Мыча и чавкая, сорняки показывали на Ознадзе обрубленными пальцами, им нравился аккуратный изнеженный человек — он вызывал у них смех. Идиотский смех. И без капли стеснения смеялись они глухими шуршащими звуками, едва не захлёбываясь чем-то горячим и вязким. 

Напоминали сорняки-зеваки продукт адской катастрофы, и все до единого могли похвастаться малоприятными особенностями — среди них были двухголовые, хвостатые, беззубые, безрукие, безногие, сросшиеся, гниющие, безглазые, с метровыми языками-коврами, оторванными      носами и ушами, завязанными в узел и зашитыми гениталиями, срезанными губами и выпавшими волосами. Они были созданы по подобию старой подъездной двери.

Сорняки раздражающе пошатывались, и чувствовалась между ними какая-то особенная связь — они понимали друг друга посредством гадкого выворота, непростительной липкости и сального жеста. Нельзя было сомневаться — каждый из них проникал во внутренность своего соседа, знал каждую его складку и вмятину. 

Не оставалось времени и места для тайн, всё самое стыдное и тошнотворное восхваляли и тут же делали предметом умиления. Целая карусель грехов неустанно радовала уродцев, а любой облик разврата находил своё пристанище в их домах. Им было чуждо поступать по-человечески, ведь они давно перестали быть людьми. Сорняки жили без сожалений, потому что вся их непрекращающаяся жизнь в хлеву была одним большущим сожалением, с которым невозможно было справиться. Изрыгая непереваренную духовность, они возводили культи к подъезду и слабо стонали. 

Ознадзе, решительно сбитый с толку, глазами-блюдцами смотрел на юродивых в ответ. Он не ждал понимания, не требовал от них знания его языка, ему хотелось просто избежать взаимодействия с непонятым и деформированным слоем. 

Бесарион неторопливо встал, следя за каждым движением вокруг, и сделал два шага вперёд, провозгласив себя первооткрывателем уже открытой мёртвой земли. Вопреки его опасениям, сорняки относительно мирно сопели и пялились на него, не двигаясь с места. Бесик чрезвычайно осторожно отошёл от них и наверняка убедившись, что за ним никто не следует, пустился наутёк. 

Бежал. Бежал он раз и бежал два. Бежал и неумолимо вертел головой. И всё было одно — хмурые руины, обещающие боль и унижение.

Дала о себе знать недавняя встреча с самостоятельными ушами Тодарели, нещадно поднялось давление — Бесарион почувствовал слабость и решил остановиться.

 Тем временем, в бескровном поле уже начало темнеть, развалины оскалились и разбрелись по бессолнечной площади. Ознадзе не знал куда и приткнуться — везде была равноценная безысходность, хотелось просто остаться в Кашице-Тодарели и раствориться, не оставив после себя ни единого уха. Но предаваться мечтам не было смысла, сорняки были непредсказуемой составляющей в схеме огромных проблем Бесариона — они были беспомощными и хищными одновременно, чувствовалась в каждой их атрофированной единице тотальное могущество нелюбви и противления. 

Нельзя было надеяться на их спокойствие, с наступлением ночи вполне мог произойти радикальный поворот. Ознадзе, хоть и не имел чёткого плана действий, но всё же пока не жаждал стать жертвой дремучих образин, а потому рассчитывал на свою находчивость, качество которой, к сожалению, было под большим вопросом. 

Выбор пал на одну из сотни безмолвных хибар, разлагавшуюся расчлененной каменной тушей на выжженной поверхности. Бесарион зашёл внутрь — кромешная тьма и смрад встретили его, не забыв крепко обнять и приласкать. Отсутствие мебели. Нуль. Лишь на полу был диковинный выступ, судя по всему, служивший кроватью для неприхотливых сорняков. В таких условиях он должен был провести ночь. А совсем недавно он планировал провести ночь  в своей тёплой редакции или у Тамары Тодарели дома…

 С какого момента всё пошло не так? Довольно оптимистично было подходить к этому с такой точкой зрения. «Не так». Правильнее будет сказать, что всё пошло самым кошмарным образом и ввергло Бесариона в бесконечную оргию золотой тысячи людских страхов. Ознадзе, однако, удивительно быстро смирился и даже не пытался определить своё местоположение. Бесик был твёрдо уверен, что сопротивляться большой силе бессмысленно. Если она смогла забрать его из привычной жизни и выкинуть в околелое поле с дохлыми сорняками, то сможет и вернуть обратно. 

В этом была, пожалуй, главная проблема сорокадвухлетного редактора «Белозубой обезьяны» Бесариона Ознадзе. Он неизменно рассчитывал на полную дружность и складность всевозможных процессов. 

Каждая деталь судьбы должна была с удовольствием жать руку соседней — вообще всё, что происходило в его жизни, обязано было так или иначе взять себя в руки и позаботиться о следующих этапах.

 Бесик был уверен, что в его компетенцию входит исключительно совершение начального действия, а в некоторых случаях и начальное действие должно было прийти к нему само. Жить с такими взглядами было, несомненно, легко, однако, практической пользы они упрямо не несли. Ознадзе, встретившись с нарушениями, совсем раскисал и сетовал на невзгоды, принесенные собственным нежеланием трудиться. Направлялась необъятная плеть вселенской злобы на его безобидную персону, молящую о мире и спокойствии. Так это видел он. 

Глава 9

Лихим ударом раскалённой кочерги по икрам наступила ночь. И без того мрачный лагерь стал выглядеть ещё мрачнее. Бесик не мог поверить, что такое сосредоточение неказистости вообще может существовать. Его нельзя было называть злым или жестоким человеком, но с самой большой радостью на всём белом свете он уничтожил бы эту рвотную обитель. С другой стороны, в этом не было надобности — лагерь поедал себя сам, причем довольно стремительно, прямо-таки ударными темпами. 

Бесарион сидел на каменной опухоли пола, дробно подрагивая от холода — холод этот ему казался очень незнакомым, совершенно неземным, гостеприимно-могильным. 

Ознадзе понял — если, по счастливой случайности, этой ночью его не замучают сорняки, то обязательно замучает полуживое коровье сердце их заброшенного жилища. 

Ощетинившись, ломаная линия его испуга грязной лапой выглядывала из подобия двери, стараясь разглядеть опасность. Ничего не было видно. Сквозь липкую духоту и бесконечную желтизну отчаяния прорывался мягкотелый вой, состоявший из смеси булькающего крика и бордового кашля с мокротой. Вой этот казался самым бесхарактерным воем на планете, не имел никакой окраски — его, без особых усилий, можно было прилепить к любой нехорошей или хорошей ситуации, разницы вовсе не было. Потому Бесик решил ждать. Ждать обычно сложно. И сложно обычно ждать. Но долго ждать не пришлось.

 Неожиданно стало совсем светло. Идиллия сорняков вмиг рассыпалась, и неказистые тельца, выбежав из своих ветхих домов, бешено покатились по полю, хватаясь друг за друга, царапаясь и ворча, норовя обогнать невидимую антилопу. Бесарион наблюдал за лагерной вакханалией с открытым ртом, вжавшись в угол своей конуры и боясь издать хоть звук. Обнажились бесконечные ряды безобразных корявых построек, стали заметны многочисленные слои мусора и испражнений на земле — пристань очаровывала своей омерзительностью. 

Мчались сорняки к невидимому центру, который привлекал, лелеял и щедро обдавал теплом. Все должны были успеть, получить свою порцию перепрелой заботы. От наиболее слабых избавлялись по пути — они спотыкались и пластилином сминались под хлюпкими фаршированными ногами остальных.

 О, не было сострадания. О, не было горя. О, стало легче и просторнее без соседа, тошного и назойливого. 

Ознадзе побоялся выходить из своей рыхлой крепости, опасаясь попадания в кровоточащую сердцевину скопища. Сорняки, с поразительной уверенностью, давили и рвали друг друга —  вряд ли их угораздило бы остановиться перед Бесиком. Так, практически не дыша, Ознадзе сидел на застылом выступе и стойко пробовал отвлечься, вспоминая наиболее красочные дни в редакции. 

Воспоминания эти несли сомнительную пользу, ведь мгновенно перетекали в момент его знакомства Тамарой Тодарели, которая, в свою очередь, косвенно повлияла на текущее нахождение Бесика в миниатюрном аду. Выход всегда есть. Всегда ли есть выход? 

На пороге, если так можно было обозначить длинную вылепленную волну в основании рваного проема, показалась фигура. Бесарион вскочил и почему-то схватился за голову — в этом, конечно, тяжело было усмотреть действие осмысленное, скорее просто бравые руки вызвались защитить старшего товарища. Оборона. 

Перед порядочно растерявшимся Б. Ознадзе стоял образцовый сорняк, вымазанный в грязи, с выколотыми глазами и неестественно длинным языком, который давно выпал изо рта и ссохся. Бесику невыносимо хотелось покинуть место свидания, но туша внушительных размеров загородила проход. 

Бесарион, совершенно сбитый с толку, закричал во всё горло, вновь наугад, надеясь на хитрую удачу и её благосклонность к несчастному. Удача не сжалилась и отвесила звонкую оплеуху сорняку, который без предупреждения завизжал неугомонной смертью и начал бить себя по сопливому подобию носа. Его возмущение не было адресовано Ознадзе, но теснота погано сближала и трудно было дробить мятеж — каждый вздох становился общим. Бесновалось паршивое творение и разбрасывало по мизерной площади бессвязные вопли, о чём-то просило, чем-то было недовольно, с чем-то горько соглашалось.

Пришлось принять радикальные меры. Бесарион оттолкнулся от стенки и врезался в осоловевшего сорняка — тот хрипловато гавкнул и рухнул навзничь. Теперь его рыки несомненно отражали неистощимую досаду, немочь и чувство срамного поражения. Он постарался схватить выбегающего Ознадзе за ногу, но совсем забыл, что пальцев на правой руке не имеет и хвастаться собрался зазря. С быстротою молнии Бесарион начал удаляться от недавней ловушки, надеясь найти окраину поля и выбраться из лагеря. 

Но наивным планам не суждено было сбыться — прямо перед ним орда сорняков выстроилась в плюгавую линию в ожидании неизвестного обряда. Все они были распалены и отчаянно скулили, размытые тела безостановочно перестраивались и прилипали друг к другу. Линию озарял мертвенный багровый свет. Ничего нельзя было поделать — Ознадзе притаился за глыбой и замер. 

 Внезапно раздался скрежещущий грохот, состояние лопнуло, из-за облаков выглянула длинная витая плеть, шёлковым шнурком развернувшаяся и спустившаяся до земли. Сорняки взревели и заволновались, начали беспокойно скапливаться и тесниться, налаживалась важная коммуникация на основе оханий и стенаний. Бесарион заметил, как одна тварь, с краю стоящая, методично кромсает живот своего товарища расположившегося напротив. 

Смиренное брюхо плевалось комками внутренностей и кисловато чавкало, полностью приняв свою участь. Опустошив чрево ближнего, сорняк принялся непринуждённо пихать в него свою бугристую голову. Справившись с задачей, он в одночасье успокоился, выпотрошенный собрат — тоже. 

Не успел Бесик всплеснуть руками, как все оставшиеся сорняки без промедлений начали повторять малоприятный набор действий. Они соединялись, соединялись и соединялись, наземь валились потроха, и жидкая вишнёвая каша, освободившись, бурным ручьём направлялась точно к лагерю. Повторение. Повторение. Повторение. Первый позвонок, второй позвонок, третий позвонок, четвертый позвонок, пятый… 

Сорняки работали слаженно и усердно, нельзя было их отвлечь, прямо посередине поля из своих тел они собирали неповоротливый дышащий конструктор. Ознадзе завороженно смотрел на ужасающее зрелище, невольно представляя себя на месте одной из деталей. Сооружение становилось все больше и грандиознее — свистящий ветер хладнокровно качал его из стороны в сторону. Наконец работа была завершена. Позвоночный столб размером с пятиэтажный дом гордо возвысился над холодным станом. Сорняки, ещё не избавившиеся от остатков горячности, продолжали роптать, но уже тише, куда смиреннее и благостнее, чем им того хотелось. 

Оживившийся позвоночник желатиновым сумасшествием извивался и безмолвно поклонялся злорадствующей плети. Ни одной души не осталось вне великой конструкции, лагерь был занят главным делом, общим делом — и общее дело вселяло в дырявые груди гниль надежды. Плеть, нисколько не из жалости, болезненно вздохнула и обрушила первый удар. 

Единое блеяние оглушило Бесариона. Позвоночник стал неестественно извиваться и скручиваться, отдельные части его залились густой чёрной кровью, милой кровью и родной кровью. Пошёл леденящий дождь  из фаланг, ушей, носов и глаз, которые позорно выбивались из ровного каркаса. Всюду с позвонков слезала грубая кожа, обнажая мясные сферы, размазывались слюни, сопли и слёзы, сыпались звёздами зубы.

 И за всем этим наблюдал безбрежный подъезд, воспитывающий поле. Он был доволен плетью, доволен порядком, доволен пыткой, доволен муками, скрытно и желчно доволен Бесиком, который наивно полагал, что искусно укрылся и недосягаем. Бесспорно, он хорошо схоронился, вряд ли рядовому обитателю лагеря было бы по силам его найти. Но разве возможно было спрятаться   на ладони ищущего? Малая спина Бесариона за громадной монолитной спиной сорняков была открыта, непростительно уязвима, не было и шанса избежать удар. 

Подъезд выпрямился и оброс плотью, растёкся по всему лагерю, вобрал в себя каждую необузданную частицу. В худых, но необычайно сильных руках его оказалась плеть, готовая вспахивать живое и страждущее, выпавший зоркий глаз придирчиво изучил территорию, необъяснимая ревность зудом изъела тонкую шею. 

Ознадзе был для подъезда абсолютно лишним объектом, нагло мешающим наслаждаться спектаклем, который создался в непростых условиях, благодаря смешению садизма и невыразимой любви.

 Проще говоря, Бесик мешал, мешал страшно, в самой резкой форме из существующих. С этим пора было разобраться и немедленно продолжить просмотр. Не было в этом ни капли огорчения, наказания всегда были в почете и принимались    с бурой милостью. И Ознадзе всей своей неопределённой фигурой извернулся, почувствовав на себе многозначительный взгляд. 

Подъезд заполнил своим бледным полупрозрачным существом всё пространство. Жадный безгубый рот открылся и Бесарион увидел в нём десяток старых грязных дверей, которые больше никогда не откроются, ведь однажды закрылись, заблаговременно любезно впустив идиотов. 

Подъезд ухищрённо замахнулся плетью, и Ознадзе, будучи убеждённым в бесполезности сопротивления, на смех отгородился от угрозы руками. До целостного фундамента лагеря донесся лёгкий приглушённый треск. Бесика разорвало напополам, отбросив к основанию чудовищного позвоночного столба. Он почему-то всё ещё чувствовал себя полноценным и не особо сильно стремился вернуть отобранное. Наблюдать за безмятежно спящим куском себя было не так приятно, как ожидать повторной атаки. И повторная атака повела себя крайне учтиво, не заставив себя ждать — Ознадзе, словно по волшебству, превратился в кровавую сумятицу. 

Он чувствовал всю беспомощность пребывания в состоянии мёртвой мамалыги, но не мог взять и по своему желанию тут же окрепнуть. Приходилось медленно засыхать на земле, подобно ночной рвоте и терпеливо ждать искупления.

 Бесика, наконец, совершенно парализовало, он был странно близок к неодушевлённому и не отвергал его. Издав последний гортанный звук, Ознадзе разбился на мелкие кусочки — неосмысленно впился в сорняков по отдельности и сорняков вместе, впился в плеть и поле, хотел впиться и в себя, но уже давно стал невесомым, неосязаемым и невидимым.

И подъезд, глумясь, Бесариона выплюнул. 

Дворы

Глава 10

Шел назойливый дождь, одежда совсем промокла и приросла к телу. Ознадзе почувствовал себя до неприятной дрожи беззащитным в голодной темноте. Не было никакого желания осматриваться, ожидалось, непременно, самое худшее, извращённое и тяжелое. Идея подняться была отвергнута, лёжа всё воспринималось в разы проще — после таких переживаний требовался немедленный покой, желательно, конечно, не вечный, пусть кратковременный, но исцеляющий. Что если вообще остаться плашмя на мокром асфальте и никого не тревожить, никому не мешать? Можно ли будет избежать этой мерзкой турбулентности? А может стоит притвориться мёртвым? Постараться вжиться в роль конечной формы писателя Тиниадзе… Или просто свернуться калачиком, вызвать жалость, выклянчить тёплые слова, которыми всё равно нельзя будет укрыться, а потом страшно выругаться, поступить со всеми жертвующими подло, просто ради любопытства. Может, а может, а может, а может. Ознадзе готов был абсолютно на всё лишь бы отвести от себя пристальный взор подъезда-мучителя. 

Не получилось-таки добраться до нужного варианта, потому что перед лицом Бесариона возник тупоносый грязный ботинок. Ознадзе всё старался героически сохранять спокойствие, но тревога взяла верх — он поднял голову, нервно подмигнув вмятой части асфальта, в которой образовалась юная лужа. Перед ним, гордо выпрямившись и почти превратившись в полумесяц, стоял блюститель порядка. Невысокий, умеренно важный и хамовато расположенный к невинно распластавшемуся редактору, он притопывал ногой и странным образом мёртво дышал, перерабатывая во рту живое и неживое. По нему было отлично видно, что у него необычайно много дел, но он ими совсем не занимается, однако постоянно говорит, что катастрофически устаёт от своих забот. 

Бесик решил поднимать голову осторожно, обратными кивками — он знал себе цену и ни за что не поддался бы нагловатым молчаливым уговорам. Нужно было тихо сохранить загадочность момента, бесцеремонно лишить несправедливо возвышенного противника уверенности. 

Ознадзе почувствовал неприятный толчок в плечо носком ботинка. 

-Ну, чего разлеглись-то?

Принципы улетучились, и Бесик мгновенно поднял голову. 

-Разлёгся и разлёгся. Значит хочется… Вам-то какое дело?

-Я здесь слежу за порядком. 

-И что, разве порядок нарушен? 

-Трудно сказать. Но вам, думаю, лучше подняться…

-Подымусь… И везде будет порядок?

-Ну везде может и не будет.

-А какой толк тогда? Или вы за порядком следите только в пределах двух метров?

-Почему же… 

-А потому. 

-Вы всё-таки встаньте. Холодно же…

-Вы за меня не беспокойтесь. Мне очень даже хорошо.

-Это хорошо, когда хорошо… Но нельзя здесь так просто валяться, понимаете? 

-А я вовсе и не валяюсь.

-Что же тогда?

-Сплю.

-Спите?

-Так точно — сплю. 

-Ну и спать здесь тоже нельзя, в таком случае. 

-Это вы выдумали.

-Почему же выдумал?

-Как это почему? Неужели я знаю? Выдумали и все… 

-Ничего я не выдумал! 

-Выдумали, но признаться не хотите.

-Ну постойте. Если и выдумал, то зачем же мне это скрывать?

-Это у вас нужно спросить…

-Жутко вы дотошный, простите. 

-А вы жутко любите выдумывать. То нельзя, это нельзя. Дальше что — дышать запретят?

-Ну и глупости же вы городите…

-Вовсе и не глупости. 

-Глупости. Как можно дышать запретить?

-Запросто.

-И как?

-Расписывать вам тут ничего не собираюсь. Но если коротко — буду я идти себе и дышать, а вы меня догоните и дубинкой огреете.

-Я вас огрею дубинкой? Ну и чушь! 

-Совсем и не чушь. Я потом упаду и умру.

-Но как я вас погублю, если дышать запретят? Я ведь раньше задохнусь.

-Ха-ха! 

-Чего?

-Наивный!

-И почему?

-Вам-то ни черта не запретят! 

-Несправедливо это как-то…

-И я о том. 

-Ладно. Давайте договоримся…

-Не хочу я с вами договариваться. 

-Да выслушайте вы! 

-Валяйте.

-Если вам дышать запретят, а мне нет, то я вас дубинкой бить не буду. 

-Эге! Умный какой.

-Ну и что вам опять не нравится?

-Вы не будете — другой будет. 

-А я и другим скажу.

-Не скажете!

-Почему это? 

-Умрете же…

-С чего бы это?

-А вам дышать запретят.

-За что?

-За то что вы другим указываете бить или не бить. 

-Бить или не бить…

-Ага! 

-Вот оно как. 

-Ну вы и фантаст! 

-Не фантаст, меня просто подташнивает, больше ничего.

-Как вас зовут?

-Бесик.

-Моего брата тоже Бесик звать!

-Верите или нет, но я за вашего брата бесконечно рад. 

-Вы насквозь промокли… Хватит упрямиться, вставайте! 

-Что вы заладили! 

-Ладно, оставайтесь сырым. 

-И останусь! 

-Оставайтесь…

-А вас как зовут?

-Малхаз.

-И вы первый в мире Малхаз, который запрещает человеку лежать на асфальте в дождь. 

-Ничего я вам не запрещал! 

-Запрещали.

-Посоветовал и только… 

-Вы впрочем не знаете почему я лежу на асфальте в дождь?

-Откуда мне знать?

-Вот и я не знаю. 

-Это проблема.

-Ещё какая. Это без пяти минут трагедия. 

-Так вы потерялись?

-Нет. 

-А мне кажется — потерялись. 

-Мало ли что вам кажется. 

-Между прочим, вчера в соседнем дворе лужа проглотила мужчину.

-Проглотила?

-Да. Совсем молодой был. Возвращался домой с работы и не захотел лужу обходить. 

-Я бы тоже не обошёл.

-И вас бы проглотила. 

-Пускай.

-Странный вы, Бесик.

-Я просто люблю лужи, даже если они людей глотают. Разве это существенный недостаток? 

-Не знаю… Я к лужам никаких чувств не питаю. 

-И они к вам вряд ли. Лужи очень сдержаны. 

-Какой бред!

-Можете считать так, я вас переубеждать не буду. 

-Вы ещё скажите, что лужи всё помнят!

-Помнят, конечно. 

-Абсурд!

-Помнят всех, кто в них наступал в течении дня. Под вечер, правда, память ухудшается. 

-Это почему?

-Потому что вечером они начинают людей глотать. 

-Убедительно.

-Ещё бы.

-Бесик, я вам должен признаться.

-Раз должны — признавайтесь. 

-Я никак не могу смириться с тем, что вы тут простираетесь. 

-В самом деле?

-Да.

-И почему мне нельзя просто растянуться посреди двора? 

-Вы причиняете страшные неудобства асфальту. 

-Разве он вам так сказал?

-Мы, честно, с ним это не обсуждали.

-Обсудили бы.

-Не могу.

-Можете.

-К сожалению, нет.

-Расскажите мне про человека, которого вы знаете.

-Я много кого знаю.

-Зачем вы врёте, Малхаз?

-Я не вру.

-Точно?

-Точнее не бывает.

-Тогда расскажите мне про человека, которого вы знаете. 

-Я знаю Тамару Тодарели.

-Неужели!

-Да, мы знакомы.

-И откуда вы её знаете?

-Я не хочу вам врать.

-Не врите.

-В таком случае, я вам не отвечу.

-А вы соврите тому, кто не разрешает вам врать.

-Не получится…

-Получится, Малхаз — непременно, получится.

-Ну хорошо.

-Получилось?

-Кажется, да.

-Так откуда вы знаете Тамару?

-Я вам отвечу честно.

-Отвечайте.

-Тамара меня нашла сама.

-Как это?

-Вы всё равно не поверите…

-Поверю, рассказывайте.

-Я её года два назад провожал до дома. Зимой. Вечером. 

-И дальше что?

-Да ничего…

-Как это ничего?

-Вот так. Мы в подъезд зашли, и она пропала. 

-Пропала в подъезде?

-Ну да… А я один остался. 

-И почему сказали, что я вам не поверю? История-то совсем чахлая…

-А странности потом начались. Я ведь в этом подъезде потерялся… Клянусь, он мне тогда бесконечным показался, тёмный такой, душный. Никак не мог дверь найти. И кричал и стучался. Жильцов ждал.

-И как? Пришли жильцы?

-Нет. В доме этом людей словно и не было. Я на второй этаж подняться хотел, но так и не смог — лестница там прямо возле потолка начиналась, в эту щель разве что фанеру можно было просунуть, но человека никак. 

-А Тамара?

-Что Тамара? 

-Она как поднялась?

-Поднялась как-то. Я бы и сам хотел узнать. До сих пор её смех помню. Утробный такой, деланный. 

-Она перед тем как исчезнуть смеялась?

-Ага. А вы что её тоже знаете?

-Да… Мы не так давно познакомились.

-Так вы Ознадзе? 

-Ознадзе.

-Бесарион Ознадзе!

-Ну да…

-Ну-ка быстро встаньте! 

-Да ладно вам…

-А я всё думал! Тот или не тот… Другой Бесик в соседнем дворе тоже лежит на асфальте. 

-Другой Бесик?

-Да, другой Бесик. Но он, если не ошибаюсь, уже мёртв. 

-Господи! 

-Лужи…

-Кошмарно.

-И не говорите.

-И зачем я вам был нужен?

-Я вас хотел задержать.

-Меня?

-Вас.

-За что?

-Меня убедительно попросили.

-И кто же?

-Тамара.

-Тодарели?

-Она.

-Какая нелепость! Зачем ей это?

-На это я вам ответить не смогу.

-Сможете.

-Пожалуй, да.

-Так зачем?

-Всё просто — вы чрезвычайно сильно нужны подъезду.

-Так это подъезд приказал вам меня схватить?

-Подъезд приказал Тамаре, а она сообщила об этом мне.

-Отлично. И зачем вы ей помогаете? 

-Я помогаю подъезду.

-Он, выходит, в беде? 

-Скорее в состоянии острой сезонной прожорливости. 

-Ах вы кормилец!

-Только на одну третью.

-Подъезд будет вами гордиться.

-Надеюсь, будет. И я умру спокойно.

-Спокойно… Как бы вы хотели умереть? 

-В тёплой воде.

-Утонуть?

-Нет, просто умереть во время сна в тёплой ванной.

-Лежа?

-Можно и стоя.

-Всё равно упадёте. Может даже в некоторой степени утонете.

-Безобразно.

-Безболезненно бы.

-Безболезненно каждому охота.

-А если в тёплой воде, но со страшной болью? Согласились бы?

-Время бы взял подумать.

-Ишь вы какой! А смерть она, конечно, подождёт. С вами в ванной. Стоя. 

-Согласился бы.

-Лежите себе, весь в язвах и рытвинах, с рубанком в затылке, зато в тёплой воде. Радости-то! 

-Загнули.

-Спорить не буду.

-А если лужа тёплой будет? Нырнете?

-Один раз.

-Дважды и не выйдет.

-Утону, полагаете?

-Утонете.

-Не утону. Это подъезд лужами руководит. Он меня забирать не станет.

-Как он ими может руководить?

-А он под асфальтом сидит.

-Подъезд под асфальтом сидит? Как скажете иногда! 

-Да, сидит. Он лужи над собой видит и дёргает их за фундамент. 

-А если слишком сильно дернет? М? Что тогда будет?

-Не знаю.

-А я знаю. Вы из стража порядка превратитесь в камень в рогатке.

-Так! Вставайте!

-Малхаз, а не могли бы вы задержать второго Бесика?

-Мог бы.

-Так задержите.

-Задержать вас обоих или его вместо вас?

-Его вместо меня, конечно.

-Его вместо вас задержать не могу. 

-Думаете, он будет против?

-Не могу сказать наверняка.

-И спросить не выйдет. Неприятная ситуация.

-Ничего неприятного. Перестаньте дурачиться и поднимитесь уже на ноги.

-Вам лишь бы покомандовать… Ну поднимусь я. Дальше что?

-Нужно будет пройти со мной.

-Куда пройти?

-В подъезд?

-В тот самый?

-Ну конечно.

-Плохая у него слава.

-Он, как мне кажется, в славе не нуждается.

-Все нуждаются, поверьте.

-А подъезд ко всем никак не относится.

-Все ко всем ещё как относятся. Хватит вам уже подъезд этот боготворить. 

-Я его не боготворю. Я силюсь его понять.

-Плохо у вас получается, если не лукавить. Но если путь к пониманию лежит через подчинение, то вы не так безнадёжны. 

-Путь к пониманию лежит через внутренности подъезда. 

-Не горю желанием проверять. Потому поверю вам на слово.

-Но вы обязаны проверить. 

-Ничем я вам не обязан. 

-Мне вы формально ничем не обязаны. Обязаны Тамаре. А значит и подъезду.

-И им я ничем не обязан.

-Это уже не вам решать.

-Кому если не мне?

Малхаз неожиданно начал зеленеть. В желтовато-красных глазах читалась смесь копящегося раздражения и запоздалого страха. Он был в немалом замешательстве — применять силу не хотелось, но просто так следовать его инструкциям Бесик не собирался. Долг оставался долгом, двор оставался двором, лужи оставались лужами.

-Давайте не будем обострять ситуацию. Перестаньте упрямствовать. 

-В упрямстве точно так же можно обвинить и вас. Я уже четверть часа лежу на животе, а вы четверть часа заставляете меня встать.

-Нет.

-Да.

-Нет.

-Да.

Пока Бесик думал над предстоящими вопросами и ответами, Малхаз схватил его за воротник и постарался насильно поднять. Редактор «Белозубой обезьяны» оказался слишком тяжёлым и не поддался настойчивым уговорам уверенных рук. Мирная составляющая ожидаемо исчерпала себя, в ход пошли вольные пинки и подталкивания. Ознадзе наконец-то встал, но уже по своей воле.

Глава 11

Малхаз в горячке выполнял суровый приказ, боясь оступиться, допустить малейшую слезу оплошности, которая может разгневать божество. Изо рта его летели слюни, он лихорадочно шипел и причитал, хлопал в ладоши, стучал ногами. 

Бесик старался аккуратно отпихнуть от себя взбеленившегося стража подъезда, но не мог. Тело Малхаза подозрительно тряслось, хвасталось мягкостью и кислой свободой, словно скелет вовсе отсутствовал, кожа на лице его обвисла и мелко дрожала в такт рывкам. 

-Гадкий вы! Ужасно гадкий!

-Не гадкий я! Чего толкаетесь?

-По-другому не понимаете.

-Понимаю.

-Так пойдёмте же! 

-Не хочу я идти к вашему подъезду!

-А вы попробуйте захотеть.

-Вы что с ума сошли?

-Это вы с ума сошли! Устроили скандал на пустом месте.

-А нечего меня дергать!

-Кто вас дёргал? Ну кто вас дёргал? 

-Вы.

-Я?

-Вы.

-Лжец!

-Я-то лжец?

-Вы, конечно. 

Всё это казалось до неприличия знакомым и не могло не раздражать. Малхаз вскрикнул и наступил Бесику на ногу. Волны асфальта под ними вздрогнули и разбились, оставив после себя неподходящие фигуры. Дома стали сухим шёпотом уговаривать ветер успокоиться хотя бы на минуту, чтобы посмотреть на уморительную картину. 

Ознадзе, устав от царапающейся слабости, схватил Малхаза за воротник и встряхнул. 

Страж порядка почему-то побледнел и начал таять — потекли по его прах-форме болезненно-горчичные реки масла, шея надломилась и голова позорно скатилась по остаточной жиже левого плеча, оказавшись у ног Бесика. Всё не могло закончиться так. Нельзя было дать Малхазу впитаться в заплесневелый хлеб дворов. Нужно было срочно помочь ближнему, несмотря на его бестактность. Но он был совсем плох, распадался и клокотал, стараясь нырнуть внутрь себя и никогда не выныривать. 

Бесик вдруг подавился совершенно неуместным чувством вины. Разве обязательно было разжижать Малхаза? Вовсе не обязательно. Но он не знал! Ничего об этом не знал! Какой необычный страж порядка… Почему он решил развалиться от одного прикосновения? Может он сделал это  специально… Ну, конечно! Он решил, что у Ознадзе, должно быть, слишком мало неприятностей. А Бесарион очень не любил неприятности. Не любил их больше всего на свете. И Малхаз решил подарить ему целый чемодан неприятностей. Отвратительных грязных неприятностей, которые никогда его не покинут. Бесик наступил в горячую жижу и побежал прочь, спотыкаясь и смеясь. Чувствовалась небывалая лёгкость, казалось, что весь он состоит только лишь из одной кожи, почти ничего не весит и уже готов взлететь. 

Дворы смотрели вслед Ознадзе, понимая, что его больше не получится держать в страхе. Он нёсся мимо ничтожных подъездов, которые с надеждой открывали двери-рты, стараясь внести свою лепту в масштабное, но нежеланное прощание. За Бесиком едва поспевала молодая и прозрачная свобода. Она подталкивала его и хлопала в невидимые ладоши, измазанные в розовой саже. Бесстрашным движением дышала вся среда, расступались невежливые переулки, в истощённых окнах загорался свет, озорно подмигивали сонные фонари и ёрзали нетерпеливые поребрики, поглядывая снизу вверх на счастливый сгусток тревоги и радости. 

Показалась пёстрая площадь, приютившая полукруг аккуратных зданий — она выглядела ненастоящей после сотен тесных серых дворов и безжизненного лагеря. 

Ознадзе впрыснул в мышцу города свой триумфальный крик. Он выбрался. 

Глава 12

На площади не было ни души. Бесик гордо шагал в неизвестном направлении, обособившись от всего вокруг. Ознадзе знал, что завтра вернётся в редакцию, навсегда забудет про мёртвую силу подъезда и продолжит сторониться неприятностей в своём привычном расписании. Ещё недавно он был одной ногой в могиле, другой — в животе общего горя, а руки его покоились на груди узкого трупа верности. Ныне же было тихо — ничего больше не беспокоило его измождённую душу, которая вынуждена была надрываться за четверых. 

Корку пустоты сковырнула непонятная фигура, появившаяся напротив Бесариона. Нетрудно было заметить её среди ночного безлюдья. У унылых вывесок стояла продрогшая Тамара. Ознадзе замер, но через несколько секунд, как ни в чём не бывало, продолжил свой путь. 

Тодарели постаралась его окликнуть, но он категорически отверг идею остановки. 

-Бесик, постойте!

Тамара бежала за ним по неровному тротуару. Глаза её были полны едких солёных слёз, обжигающих глину лица. 

-Прошу вас, Бесик!

Ознадзе почему-то не удержался и решил-таки ответить Тамаре. 

-Тамара, мне сейчас совсем не до вас.

-Но вы ничем не заняты…

-Я иду. 

-И я иду за вами.

-Зачем?

-Вы против?

-Просто в этом нет никакого смысла.

-Но я хочу идти за вами, Бесик! 

-Ладно, если хотите — идите за мной. Мне, честно говоря, без разницы.

-Бесо, я не знала, что так выйдет, клянусь! 

-А кто знал?

-Подъезд! Только он и больше никто…

-Хватит этих сказок.

-Вы же сами всё видели, Бесик!

-Да, видел.

-Но почему тогда вы вините меня?

-Потому что вы с самого начала обо всём знали. 

-Вовсе и нет…

-Вы снова врёте.

-Может и вру.

-Точно врёте.

-Точно вру. Я обо всём знала, Бесик. Но не могла поступить иначе.

-Могли.

-Не могла.

-Почему?

-Подъезд бы навсегда запер меня на втором этаже.

-Вы разрешили ему мучать другого человека, чтобы он не мучал вас. 

-Да.

-Не только разрешили, но и помогли ему в этом,

-Так и есть.

-Отлично. Чего вы от меня хотите?

-Я хочу, чтобы вы простили меня. 

-У меня, к сожалению, не получится.

-Вы должны войти в моё положение! 

-Не должен.

-Бесо, у меня не было выхода. Сколько раз ещё мне нужно это повторить?

-Тамара, я вообще не просил вас повторять эту ересь. 

-Я повторяю её по своему желанию.

-В таком случае, можете повторять дальше.

-И буду. 

-Чего вы добиваетесь?

-Прощения и только.

-Чудно. Его не будет.

-Ну поймите же меня! 

-Нет.

-Бесо!

-Тамара, я всё сказал.

Ответ ударом кнута оставил на громоздкой туше воздуха ссадины. Ознадзе почувствовал, что Тамара перестала за ним идти. Он невольно обернулся и увидел её труп с проломленной головой, покоящийся на бетонной плитке. Повеяло могильным холодом, площадь полиняла и начала меркнуть. Бросив затуманенный взгляд на бурую слякоть и застывшее снулое лицо, Бесик оробело ахнул и рванулся прочь. Подъезд ещё не закрылся. 

КОНЕЦ

-Давайте посмотрим правде в глаза. Вы в последнее время пишете какую-то ересь. 

-Иначе не выходит. 

-Знаете же, что я всегда был на вашей стороне. Но это уже слишком!

-Может и слишком. 

-Ну сами посудите. Лужи какие-то, подъезды, уши. Где ж вы это взяли?

-Не знаю…

-Не знаете?

-Не знаю я.

-А я знаю. Пить бы вам меньше.

-Ради Бога, причем здесь это? 

-Ну как же причем? В позапрошлом году я каждой вашей строчкой зачитывался! А что теперь?

-Я и тогда пил.

-Да?

-Ага.

-Так же? 

-Хуже. 

-Ну ладно, не будем… Я же для вас лучшего хочу.

-Тогда публикуйте.

-Это?

-Это.

-Но это же бред какой-то!

-И что?

-Да ничего! Бред и всё! Меня-то вы зачем приплели? Даже имя менять не стали. Это позор, понимаете?

-Почему позор?

-Потому что я в глаза не видел никакую Тамару Тодарели. И от ушей её не бегал. И не залезал в эту…  Как её там? Пшенку или манку…

-Кашицу-Тодарели.

-Кашицу-Тодарели! Ну не бред ли?

-Бред, наверное. Вам не понравилось? 

-Бывали работы похуже. Вы все ещё прекрасно пишете, но есть нюансы…

-В таком случае, публикуйте.

-Не могу.

-Не можете?

-Полно врать, мне совсем не понравилось.

-Я знал.

-Вот! И сами знали, что это бред. Намного легче, правда? 

-Правда. 

-Я тогда пойду…

-Возвращайтесь скорее. И желательно с чем-нибудь интересным. 

-А интересное будет прямо сейчас.

-Вы что творите?

Тиниадзе, миновав стол редактора, медленно подошёл к окну, открыл его, залез на подоконник и брезгливо посмотрел на Бесариона. 

-Сука ты, Бесик, необыкновенная. 

Акробатический прыжок. И вялое тело, издав заунывный звук, слилось с мостовой. 

© Важа Уварашвили (Г.Н.М.), 2025