Этот текст был написан за два месяца до войны. Тогда изменение хода исторических событий было испытанием нового для меня художественного приема. Сейчас же метод переписывания в этом тексте приобретает политическое значение, в итоге утверждая право на независимость целой страны. Первая часть текста опирается на реальные события, происходившие вокруг театрального режиссера Романа Виктюка, и отматывает, отменяя, историю до начала прошлого века. Вторая-пятая части выстраивают новую историю, частично или полностью изменяя ключевые события в жизни режиссера и людей причастных. Вопрос, положенный в основу текста: «Что было бы, если всего этого не было?»
I
«Если бы…»
Если бы в 88-ом году утреннюю премьеру спектакля «Служанки» режиссера Романа Виктюка, одного из первых спектаклей сцены «Сатирикона», театральная Москва не приняла продолжительной тишиной, а вслед — шквалом аплодисментов?
Если бы Райкин-худрук и директор театра Давид Смелянский не выполнили волю покойного Аркадия Райкина и не приняли бы в работу на площадке театра пьесу Жана Жене «Служанки» в режиссуре Романа Виктюка в противовес непониманию принесенного материала. Если бы Роман Виктюк, прихватив с собой художника Аллу Коженкову, не заявился в «Сатирикон» без звонка и стука со словами: «Выполняю просьбу [вашего] папы», — и не прочел бы пьесу Жене в своей трактовке, разработана которая была в две бессонные ночи.
Если бы Аркадий Райкин перешагнул порог 1988-ого года. Если бы Райкин-старший после премьеры по Городинскому «Масеньких трагедий, или исповеди у шлагбаума без антракта» в московском театре эстрады не сказал Виктюку-режиссеру, что «о таком спектакле мечтал всю жизнь» и не позвал по открытии «Сатирикона» поставить все, что тот захочет. Если бы Аркадий Райкин, возделывающий театр на площадке бывшего кинотеатра «Таджикистан» на улице Шереметьевской с новым именем «Сатирикон», не успел на этот спектакль Виктюка, который премьерен был в 1987-ом году.
Если бы в спектакле не был задействован Геннадий Хазанов, имевший теплые отношения с Аркадием Исааковичем и позвавший его на премьеру. Если бы Хазанов не выплыл на авансцену, не развел руки в сломанную, небрежную, но щегольски обнимающую зал вторую позицию, а ступни не перекатывались с пятки на носок в замешательстве между третьей и четвертой — третью занять проще, ведь для ее удержания не нужна положенная балетному выворотность; в четвертой же долго не устоишь
Если бы бытовой гастрономический текст Городинского не был возведен в патетический исповедью с режиссерским Виктюка предельным натяжением слова, жеста, мизансцены. Если бы Хазанов не изменил своему «кулинарному техникуму» и не «поменял платформы» актерства.
Если бы Хазанов в детстве не увидел Райкина по телевизору в спектакле «На сон грядущий», определившем его желание быть артистом. Если будучи восьмиклассником наглый и настойчивый Гена не звонил из учительской школьного учреждения в номер Райкина, в гостиницу в надежде на удивление педагогов и оттого легкую сдачу всех контрольных работ. Если бы вместо Райкина трубку не поднимала его жена Руфь Райкина-Иоффе (называемая всеми Рома), и однажды не предложила прийти школьнику в театр, в который Аркадий Исаакович приехал с гастролями из Ленинграда. Если бы во втором отделении Гену не пересадили в оркестровую яму
Если бы Хазанов в детстве поверил не в Райкина, а в коммунизм? [1]
Если бы театр миниатюр под руководством Аркадия Райкина, позже ставший Сатириконом, не переехал в Москву, отделившись от основанного в Ленинграде в 1939-ом году «Театра эстрады и миниатюр». И если бы Райкин не пришел в ТЭиМ конферансье и не возглавил его через несколько лет.
Если бы не случилось Октябрьской революции, и помещение в Петрограде на Большой Конюшенной (в 39-ом отданное «Театру эстрады…») не освободилось от знаменитого ресторана «Медведь». Если бы не случилась Октябрьская революция, свершилась бы театральная революция Виктюка? О «Служанках» главная американская газета написала, что Виктюк сделал революцию, как Ленин в 1917-ом году.
***
Если бы цыганка во Львове не нагадала маленькому Роме, что он будет дирижером. Если бы маленький Рома в один день не привязал к рукам веники, не забрался на дерево, под которым собрал местную детвору, не сказал им считать до четырех и не разнеслось по улицам города гулкое «Раз, два, тры, чотырэ! ЧО-ТЫ-РЭ!», растревожившее балконы старинных домов. И под это «чотырэ» маленький Рома не взмахнул бы крыльями-вениками и не полетел прямиком вниз, на секунду поддавшись притяжению. И маленький Рома бы захныкал и отказался от мысли летать — да летать под счет! А дети не кричали, что тот летит, подпрыгивая на месте и размахивая руками-«крыльями».
Смогла бы тогда Мадам, слегка касаясь белой прозрачной тканью хореографического станка, проплывая над водоворотом козней служанок, разрушить и закон всемирного тяготения, и закон стилевого устоявшегося театрального советского? Носок опорной пружинящей ноги едва дотрагивается покрытия сцены, нога действующая возвышается в угол девяносто градусов и натяжением пятки пробивает невидимую преграду — грациозно, кошачьи, длительно. Разворот на сто восемьдесят — упругая, но тонкая мужская спина гнется чуть ниже ребер, рука отлетает назад, продолжая ее. Удар «два» — не удар, а ввинчивание сверла, медленно в привычное, его крошение.
***
Если бы упомянутого произошедшего не было? Что бы тогда было?
II
«Позвольте…»
Черный мысок ботинка отталкивает закупоренную в асфальт землю, давая начало их безвозвратному отдалению. Черный мысок ботинка неспешно занимает положение в пространстве между двумя рядами кресел автомобиля. Дверь закрывается, и колеса начинают скольжение — перекатывают увесистое тело по московским широким улицам.
Внутри молчат двое: Аркадий и Руфь Райкины. Он после долгой паузы: «Позвольте, Руфь Марковна, наконец, выразить то, что давно уже наполняет мое сердце волнением и тревогой. Позвольте просить вашего разрешения обратиться к вашему батюшке». Она неспешно поворачивает голову и смотрит на него так, как много лет назад на встрече в кинозале. Занимает исходное положение — смотрит прямо перед собой и вспоминает съемку 56-ого года, вспоминает свой объемный парик, посаженную на него шляпу, широкоплечий плащ.
За окном мелькают дома и люди, и заблудившаяся исхудавшая собака поднимает морду в небо, увлеченная пролетевшей по привычным делам птицей. И Руфь бросает взгляд на собаку — в невозможности молчать. Молчит. Нос автомобиля кренит вправо, и пассажиры сворачивают на улицу Разина. Проезжают площадь Репина, через двадцать четыре года собравшую паломников-реформаторов со всего города. Он в двадцать четыре окончил Ленинградский техникум сценических искусств, а она вышла замуж.
Направо. Налево. Вдоль растянувшейся, толстеющей Москвы-реки. Слева — Театр Эстрады. Сейчас в нем Геннадий Хазанов играет «Масенькие трагедии…» в постановке Романа Виктюка. Сейчас отбойный молоток скользит по летящей руке — телу скрипки — в памяти физических действий.
Двое в автомобиле проезжают м и м о. Из громкоговорителя доносится: «Осенние листья шумят и шумят в саду. Знакомой тропою я рядом с тобой иду…» Колеса автомобиля теряют связь с заколоченной в асфальт землей. Тело передвижного средства неспешно возвышается над городом, и двое устремляются в покойное и вечное друг с другом. И только из громкоговорителя тихо льется: «Счастлив лишь тот… кто рядом с любимой живет».
III
«Служанкам быть!»
Спектакль приняли. Но в газетах написали, что зритель не был готов к драме с Хазановым или к драматическому Хазанову, — все по-прежнему любили «студента кулинарного техникума». Режиссер Виктюк, всегда полный присказок и асиметричных взмахов руками, в этот вечер тихо проскочил в авто у черного входа и покатился по Москве.
Две ночи он спал так крепко, как никогда ранее.
***
Проснувшись летом 93-его в центре Москвы, режиссер спустился за свежей газетой. У одного из многочисленных уличных торгашей юрким глазом была выбран экземпляр с пестрым заголовком: «У Москвы есть новый театр!». Сунув продавцу-забулдыге пару бумажек, Виктюк резким движением руки присвоил печать. Над заголовком раполагалась фотография Петра Наумовича Фоменко, с которым режиссер был знаком еще по Ленинградскому театру комедии. Вторая страница рассказала об открытии Мастерской Петра Фоменко и заявленном в ней премьерном спектакле выпускного курса «Служанки» по Жану Жене. Начало сегодня в 19:00.
Покалывание пальцев левой руки, легкий холод по телу и выступивший на лбу пот остановили глаза, жадно скользившие по строке С Л У Ж А Н К И ЖАН ЖЕНЕ. Режиссер медленно закрыл газету так, что снова показалось добродушное лицо Фоменко. Скрутил ее в подзорную трубу, что-то бормоча себе под нос. Утомленный несколькими печатными предложениями Виктюк побрел к подъезду — зашел в квартиру с полной уверенностью попасть сегодня на открытие театра.
Спектакль приняли. В газетах писали, что невозможно представить лучшей Соланж, чем Мадлен Джабраилова, а Клер и Мадам так удачно решены близняшками Кутеповыми. Наталья Крымова — в “Московском вестнике”»: «Сестры-близнецы … находка для такого спектакля. Два невинных профиля, два вздернутых носика, два фарфоровых личика обворожительны и до смешного одинаковы» [2].
Виктюк весь спектакль думал о том, что пьесу Жене должны играть мужчины. Именно мужчины. Мадам должна быть одета в белый, почти прозрачный воздушный комбинезон, ее шею обязательно должно что-то стягивать, удушать. До красных резиновых перчаток Соланж это было бы, например, боа — и тоже белое, сдавливающее белое боа. А ступни должны быть покрыты белыми балетными тапочками, которые станут утверждением невинности, чистоты Мадам, этого нежного, невесомого существа. Она обязана парить! Лететь, извиваясь, не касаться пола — возвышаться над кознями этих присосавшихся животных-служанок. А по периметру сцены поставим хореографический станок — и тоже белый — как нераздельное владение пространством Мадам. Бессмысленны отвары слуг — в художественном решении сцены до акта предопределен исход! И петь будет Dalida. Она и воздух воздаст женщине. Всё — женщине! Но играть будут мужчины. Чтобы открыть женщине ее саму.
И недоумевал, почему Фоменко не взял для премьерной постановки пьесу А.Н. Островского «Волки и овцы». Этот чепец так подошел бы Мурзавецкой.
IV
«Юбка в пол»
На курсе Павла Хомского в ГИТИСе долго выбирали материал для капустника. От чего оттолкнуться, чтобы смехом наполнился зал. Кто-то вспомнил, что рок-опера «Юнона и Авось» Марка Захарова недавно отмечала юбилей. При том внутри столько песен и танца, что и повторить, и переделать можно.
Стали думать, кто же в капустнике должен сыграть графа Резанова. Кандидатуры были две: Алексей Макаров и Дмитрий Бозин. Макаров действительно подходил на эту роль — многие уже тогда мечтали видеть его в белой рубашке с
Как в итоге был утвержден Бозин на роль Резанова, никто не помнит. Но он даже предложил несколько режиссерских решений, вроде обмена одеждой Кончиты с Резановым, так что последний весь капустник расхаживал — нет! — на пружинящих коленях с асимметричными руками разрезал сценические планы в пущенной в пол юбке. На последнем курсе повторяли лучшие отрывки из всех капустников обучения — в этом варианте Кончиту уже играл мужчина. И это был ранее отвергнутый Макаров.
На первый капустник был приглашен Марк Захаров. И после слов Резанова-Бозина, выпрыгнувшего на авансцену перекидным: «Да будет судьба России крылата парусами!», и взмаха на томном и крайне раздельном «п-а-р-у-с-а-м-и» черной, шелковой юбкой вверх, так что та действительно стала парусом, обнажив исподнее актера с американским флагом, режиссер не смог сдержаться и громко рассмеялся.
После Захаров подошел к Бозину, улыбаясь, поблагодарил за «парус». Там же выразил желание однажды поработать с актером.
В 2005-м году по аварии, в которую попал Николай Караченцов, возникла потребность во введении актера на роль Резанова в Ленкоме. Марк Захаров не сразу вспомнил о Бозине — сначала пробовали Дмитрия Певцова (съемки в кино- и телепроектах в середине нулевых забрали все его время). Это потянуло за собой поиск нового: и через некоторое время Захаров пригласил Бозина на разговор.
Но Бозин не пришел. Он не мечтал «проживать» Резанова, а «быть маской» в этой роли, в этом спектакле не представлялось ему возможным.
V
«Нужно снова взлететь…»
Виктюка пригласили в Львовский театр юного зрителя поставить «Маленького принца» Экзюпери. Спустя тридцать лет режиссер возвращается в театр, в котором начался его профессиональный путь. Но исходным было не обучение, не первые роли, не первые постановки на сцене театра, а увлекшая его птица, что побудила летать.
Перед очередным репетиционным днем Виктюк вышел из подъезда, прошел несколько поворотов по улицам города и свернул во двор своего детства. Дерево стояло там же, где и полвека назад, но будто уменьшилось. Нет, просто маленький Рома стал Романом Виктюком. Или не совсем?
Маленький Рома опустил голову, его взгляд в аккурат упал на хозяйственную дверь, где обычно старый дворник-пройдоха проводил досуг за рюмкой дешевого портвейна. В два прыжка мальчик подскочил к двери и рванул за ручку — дворника внутри не оказалось. Справа стояло два чистых веника, а рядом — пара мотков веревки. Рома прихватил подмышку обнаруженное и быстрым шагом вернулся к дереву. Примотав веники к рукам — к правой крепить оказалось сложнее, ведь левая с приделанным грузом уже не сгибалась в локте, мальчик запрокинул голову и увидел ту самую ветку, которая должна была оказаться трамплином. С тяжестью шестидесятилетнего мужчины Рома забрался на нее. Посмотрел вниз, слегка пошатываясь на раскачивающейся ветке. Подумал, надо досчитать до четырех, и на «четыре!» оттолкнуться.
Рома закрыл глаза — один! Окончательно решив научиться летать, взмахнул ресницами — два! Развел руки с привязанными вениками в стороны, как птица, — тры! ЧО-ТЫ-РЭ, и полетел…
Приземление Ромы смягчили мешки с мусором, скопленные под деревом в очередном загуле местного дворника.
В голове что-то прозвенело. Роман Виктюк открыл зажмуренные в полете глаза. Среди мультипликационных кружащихся звезд высветилось:
Театр Романа Віктюка
Примечания
[1] Вариант цитаты Геннадия Хазанова из интервью 1991-ого года: «Этот человек [Аркадий Райкин] был для меня в те годы просто богом. В коммунизм я не верил тогда уже, а вот в Райкина верил…»
[2] В реальности эта цитата Натальи Крымовой о премьере спектакля «Волки и овцы», пост. Петра Фоменко, 1992 год, — в нем играли сестры Кутеповы. Мадлен Джабраилова исполнила главную роль в этом же спектакле.
